Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины
Бывало, что, идя долгой проселочной дорогой с легким рюкзаком и этюдником за плечами, Кораблев заговаривал со случайным попутчиком. И так заинтересовывал его, вовлекая в беседу, что тот, не желая расставаться с Кораблевым, зазывал его к себе хоть ненадолго...
В один из ясных осенних дней Кораблев выбрался из проселков к Валдаю. Присев на траву неподалеку от шоссе, разложил на газете снедь: пару круто сваренных яиц, помидорину и луковицу — и только поднес ко рту кусок посоленного ржаного хлеба, как возле него остановилась голубая «Волга» и высокий человек шагнул к Кораблеву:
— Скажи-ка, уважаемый... — Но, увидев лежащий этюдник, спохватился: — Принял вас за местного жителя, но вижу, ошибся.
Мужчина представился: Эньшин Семен Михайлович — и поинтересовался дорогой в село Боровское, где была старинная церковь. Кораблев шел как раз оттуда. Теперь добраться до села можно лишь кружным путем из-за размытых недавним дождем дорог.
Прикинув, Кораблев объяснил, как лучше ехать.
— Извините за любопытство, а куда вы теперь направляетесь? — поинтересовался Эньшин.
— В Москву. Жаль уезжать, погода хорошая неделю, не меньше, продержится.
Эньшин отошел к машине, проверил баллоны, незаметно оглядел Кораблева, вынул сумку со съестным, подсел рядом.
С вершины холма с отчетливой осенней прозрачностью открывались дали, манили лесной неоглядностью, темноводными, с омутами речками.
Пока закусывали, Кораблев узнал, что Эньшин в Боровском намерен осмотреть церковь да заодно захватить оттуда в Москву реставратора.
— Засекина? — удивился Кораблев. — Я с ним только вчера расстался, но он ничего о скором отъезде не говорил.
— Это, так сказать, вне плана получилось, я лично с ним незнаком, меня просили доставить его в столицу для срочной работы. Вы хорошо его знаете?
Кораблев Засекина знал. Парень способный, более того — талантливый, из него мог бы получиться замечательный мастер. Широкая натура, открытый нрав, к тому же внешность привлекательная — много ему дано и может достичь немалого, если...
Но излагать свои соображения незнакомому человеку Кораблев не стал и ограничился лишь короткой фразой:
— Неплохой реставратор. Он этим почти с детства занимается. Умелец.
Быстро прибрав остатки еды, Кораблев уложил свое имущество в машину — они договорились с Эньшиным, что в Москву поедут вместе.
Из окна машины Кораблев смотрел на дальние леса, золотисто-пепельные, с вкрапленными темными пятнами елей. А вот серые дома с ярко окрашенными резными наличниками, а где и с нарядным крыльцом, сбегают к озеру. За деревней на озимое поле прорывалось солнце. А вон молодайка в цветастом платке идет навстречу, да еще с полными ведрами.
В Боровском церковь охранялась государством как памятник архитектуры. Небольшая, белокаменная, она, казалось, вырастала прямо из холма. Украшением служили узкие оконца и изящная маковка.
У одного из боковых входов на фанерном листе стояли банки с красками, валялись тряпки, кисти, надкусанный соленый огурец и пустой стакан. Все это находилось под присмотром худенького чернявого мальчугана.
— Толя, — обратился к нему Кораблев, — где дядя Женя?
— Он в ларек пошел, а мне караулить велел, — кивнул он на склянки.
Эньшин поднял небольшую доску. На ней едва различались цветные пятна, и лишь один край, словно просвеченный солнцем, сиял золотисто-красной росписью.
— Что это? — Эньшин протянул доску Кораблеву.
— Женя где-то раздобыл. У него чутье на истинно ценную живопись. Видите, начал просветлять, и какой цвет проступает! Жаль, что общих знаний ему не хватает, окончил лишь девять классов. Уговариваю в художественное училище поступить, вроде соглашается.
— Это всерьез у него? — Эньшин указал на стакан.
— Бывает. Эх! Ведь он мне слово дал не пить больше.
— Андрей Андреевич! Дядя Женя сказал, что он за ваше здоровье в последний раз хочет выпить, потому что вы ему как отец, — вмешался Толька, не пропустивший ни одного слова из их разговора.
— Ах ты, ушастый галчонок, — засмеялся Кораблев, — беги за дядей Женей.
Кораблев составил банки с разбавителями и красками в большую жестяную коробку и вместе с Эньшиным отнес в церковь. В ожидании Засекина оба присели на скамью под липой. Эньшин был человеком разговорчивым, как отметил про себя Кораблев, вот и сейчас он засыпал его вопросами.
— Андрей Андреевич, вы художника Павла Анохина знаете?
— Знаком.
— Интересно, как вы находите его живопись?
— Он, несомненно, талантливый.
— Хорошо. А вот скажите, будь вы коллекционером живописи, стали бы приобретать его картины?
— Приобрел бы. Он недавно на Совет приносил такие хорошие этюды. У него их купили для художественной лотереи. Да и картины его мне нравятся... Вас-то он чем заинтересовал?
— Я как-то в салоне видел его этюды и еще подумал: а не купить ли?
— Ну и что? Купили?
— Да денег тогда при себе не оказалось, а потом вообще передумал.
— Ну и зря. Со временем его талант будет оценен по достоинству.
— А что, Анохин нуждается?
— Если и не бедствует, то и лишних денег у него определенно нет. Он не из породы тех коммерческих и плодовитых художников, что могут угодить любому вкусу...
К ним, широко улыбаясь, подошел Евгений. Вот уж и впрямь добрый молодец — к нему вполне подходило такое определение.
— Андрей Андреевич! Не сердитесь, я напоследочки, на проводы — вы уехали и того, тоскливо как-то стало...
— Подожди, — прервал его Кораблев. — Надо с нами поехать.
— Куда? Я здесь еще не все закончил.
Эньшин отвел Засекина в сторону, что-то сказал негромко. Тот возразил:
— Заработать я не против, это мне сейчас в самый раз. Но, с другой стороны, уезжать не хочется...
Эньшин уговаривал:
— Вернетесь сюда потом, работы всего недели на полторы.
Засекин согласился и вместе с Кораблевым пошел собирать вещи.
Когда они вернулись, увидели, что Эньшин сильно расстроен. Оказывается, в ожидании Засекина он решил заглянуть в магазин. Машину поставил на берегу. Когда возвратился, дверца была открыта, хотя он ясно помнил, что проверял, заперта ли.
Плащ, пиджак, портфель — все было на месте. Исчезла лишь коробка с яркими наклейками. В ней были печенье, конфеты, а на дне, под картонкой, рукопись одного знакомого писателя, как Семен Михайлович объяснил Кораблеву, — часть неизданной книги, которую он намеревался передать в литературный архив.
Засекин предложил заявить о краже в милицию, но Эньшин категорически отказался.
Он был в мрачнейшем состоянии, и всю обратную дорогу спутники не отваживались заговаривать с ним.
Эньшин мысленно проклинал вора. Он больше всего опасался, как бы тетради не попали в руки людей, сведущих в делах Художественного фонда. Ах, как это было бы плохо. Но еще хуже, если она попадет в милицию. Ведь сколько сил пришлось ему потратить, чтобы добыть эту «рукопись». Об авторе ее он узнал случайно. Зашел как-то разговор с родственником Эньшина, жившим в Киеве. Вспомнили былое, старых знакомых. Вот тогда-то родственник и сказал, что есть один человек, по фамилии Истомин, который знает всю подноготную про двух махинаторов, которые раньше жили в Киеве, а теперь орудуют в Москве. И если он, Эньшин, не дурак, то мог бы отыскать Истомина и узнать от него ценные сведения, которые могли бы еще как пригодиться Эньшину.
И тогда Эньшин при каждом удобном случае стал наводить справки об Истомине и выяснил, что тот давно уехал из Киева и живет в Ленинграде. Он узнал и адрес Истомина.
БЛАГОСЛОВЕН СЕВЕРНЫЙ КРАЙ
Весной художники Павел Анохин и Юрий Пожидаев вылетели в командировку в Магадан. Они должны были выполнить часть комплексного заказа для художественного комбината, в котором работали. Командировка была рассчитана на длительное пребывание в Магадане. Им предстояло сделать эскизы для больших панно, написать портреты передовых людей. Анохин ехал с радостью. Еще бы! Увидеть Магадан! Не каждому художнику выпадает такая удача. Радость несколько омрачало одно обстоятельство — ему не очень хотелось ехать вместе с Пожидаевым. С ним уже приходилось работать, и Анохин понял: живописец он средненький, явно не шагнувший за рамки ремесленничества. И человек малоприятный. Но Анохин знал, что Пожидаев отлично умел вести все дела с заказчиками, а сложностей в них было немало.
Оба художника остановились в гостинице. И с первых же дней Анохин ощутил особенности жизни этого города. Вокруг словно завихрились ветры, принесенные горняками с золотых приисков, охотниками, моряками с Чукотки, бородатыми геологами из дальних экспедиций...
В свободное от основной работы время Павел часто уходил в бухту Гертнера, писал этюды, делал зарисовки. С высокого обрыва перед ним открывались просторы туманного Охотского моря. В часы отлива море уходило далеко от берега. Можно было долго идти по обнажившемуся дну. Павел удивлялся, как мальчишки без боязни сновали по мокрому песку — подбирали водоросли, мелких обитателей моря, куски древесины, пропитанные смолой... Подходили на лодках рыбаки, выгружали на берег улов.
