Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко

— Я проснулся и почувствовал, что очень проголодался. Вот я и подумал, пойду и поищу свое кольцо.

— Его наверняка кто-нибудь уже нашел, — воскликнул он. — Кольцо отдадут доктору Камерону.

— Не припрячут?

— Украдут? — Его шокировала сама эта мысль. — Здесь — никогда. Не в «Мидуэе», нет! Знаете, здесь все совсем не так, как во внешнем мире.

— Верю, — сказал я. — Но неужели здесь не бывает мелких краж?

— Как можно! Вам следует рассказать об этом на групповой терапии. — Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, словно я просто забыл о такой возможности. — К тому же, — продолжал он, — воровство — это признак того, что вы не чувствуете себя в безопасности. А кто не чувствует себя в безопасности, живя в «Мидуэе»?

Кто? Я, например. Но этого я не сказал.

Однако теперь, прочитав в глазах этого маленького человечка безусловное доверие ко всему, что касалось «Мидуэя», я наконец понял, почему доктор Камерон так настаивал на соблюдении секретности. «Мидуэй» был раем для людей, которые недавно вышли из лечебниц для душевнобольных и по той или иной причине не чувствовали себя в состоянии сразу же окунуться в водоворот жизни. Слабые и легко ранимые, они нуждались в ощущении собственной безопасности. И «Мидуэй» давал им такое ощущение. Если бы они узнали, что за каждой дверью, под каждым столом, в каждой комнате, быть может, кроется смертельная ловушка, что стало бы с их недавно обретенной психологической стабильностью? Особенно если бы им сказали, что преступник — это один из них и все они в равной мере находятся под подозрением.

Поэтому я не стал возражать своему собеседнику, а просто сказал:

— Вы и сами рановато поднялись.

— О, я сплю очень мало, — отвечал он. — Я как раз спускался в кухню, чтобы перекусить. Можно, я пойду с вами?

— Было бы замечательно. Я понятия не имею, где кухня.

— А я знаю этот дом вдоль и поперек. Пойдемте, я вас провожу.

Я пропустил его вперед, и он стал беспечно спускаться по лестнице, свято веря в безопасность «Мидуэя». Я приготовился разыграть внизу небольшую сценку, поискав несуществующее кольцо, но он, не задерживаясь, открыл дверь и прошел дальше.

Когда мы шли по коридору первого этажа, с его нескончаемыми поворотами, я сказал:

— Кстати, меня зовут Митчелл Тобин. Я прибыл только сегодня.

— Знаю, вы приехали на такси. Я видел, как вы подъезжали. Тобин, вы сказали?

— Да. Пожалуйста, зовите меня Митч.

— А меня называют Дьюи. Что-то вроде прозвища.

— Очень приятно, Дьюи.

Он рассеянно улыбнулся и продолжил путь.

Кухня оказалась большой и старомодной, хотя все оборудование было новеньким. Описывая «Мидуэй», доктор Камерон кое-что рассказал мне о его финансовом устройстве. Люди, живущие здесь, не платили ничего — финансирование осуществлялось за счет инвестиционного фонда плюс небольшая субсидия, предоставляемая в рамках Федеральной программы здравоохранения, образования и социального обеспечения. Фонд был владельцем здания и сдавал его за доллар в год доктору Камерону, которому и принадлежала идея создания этого заведения. Современные бытовые приборы, без сомнения, были установлены фондом семь лет назад, при покупке этого здания.

Дьюи выразил желание приготовить что-нибудь для нас обоих и поинтересовался, чего бы мне хотелось. Время было слишком ранним для завтрака, а для обеда и ужина — и вовсе не подходящим. Я спросил у Дьюи, что он собирается есть, и он ответил — яичницу. Что ж, мне это тоже подойдет, хорошо и то, что наша еда будет приготовлена вместе. У меня не было причин подозревать именно Дьюи — если не принимать во внимание то, что он шатается по дому в пять утра, — да и «несчастные случаи» пока не были связаны с отравлением пищи. Однако само пребывание в этом доме среди бывших душевнобольных заставляло меня соблюдать осторожность, почти граничащую с паранойей.

Пока Дьюи суетился на кухне, явно наслаждаясь этим, я наблюдал за ним и пытался вычислить, кем он мог быть. Ни одного из постояльцев не звали так, ни один из них не носил имени, которое легко переделывалось в Дьюи. Были три подходящие кандидатуры — остальных я исключил по признаку пола или возраста, — но, видимо, сузить этот круг еще больше мне не удастся. И конечно же показалось бы странным, если бы я стал настаивать на выяснении его полного имени. В свое время я и так все узнаю.

Яичница оказалась вкусной, и кофе тоже. Я ел левой рукой, и мне пришлось позволить Дьюи намазать масло на мои тосты, когда он застенчиво предложил это сделать. Он был рад возможности с кем-то поболтать, но вместе с тем почему-то опасался, что его знаки внимания могут быть неприятны мне. Говоря о «Мидуэе», он становился разговорчивым и оживленным, но, касаясь других тем, смущался и запинался.

Я поддерживал разговор, задавая те вопросы о «Мидуэе», ответы на которые уже знал от доктора Камерона. Было понятно, что Дьюи любит «Мидуэй», но когда я спросил, сколько времени он тут живет, последовал неопределенный ответ. Я знал, что правила этого заведения не разрешали никому задерживаться здесь дольше шести месяцев — из-за ограниченного количества мест, а главным образом, для того, чтобы никто из обитателей «Мидуэя» не привязался к нему слишком сильно, так сильно, что потом не смог бы отсюда уехать, — и мне было интересно, когда Дьюи предстоит расставание с «Мидуэем». Я сомневался, что он легко перенесет отъезд.

У меня сложилось впечатление, что ему не долго этого ждать, поскольку он объяснил мне: «Я действительно рад случаю поболтать с новичками, когда они сюда приезжают. Можно сказать, что я здесь старожил, и поэтому я могу ответить на их вопросы, на что у доктора Камерона порой не хватает времени».

Стал бы такой человек, как Дьюи, к концу своего пребывания в «Мидуэе» ревновать к тем, кто будет здесь жить и после того, как он уедет? А что, если он решил наказать их за то, что они могут остаться, а он нет? Я не знал, сколь убедительным показался бы подобный мотив самому Дьюи: он здорово меня озадачивал. Впрочем, мотив преступления наверняка противоречит здравому смыслу — в голове у меня крутилась мысль о каком-то возмездии, — а такие мотивы гораздо труднее устанавливать.

Когда с завтраком было покончено, Дьюи заверил меня, что позаботится о посуде. У меня не было иного выбора, как согласиться. Если бы я мог действовать двумя руками, то настоял бы на том, чтобы помочь ему, но при сложившихся обстоятельствах я едва ли мог быть полезен на кухне. Он предложил проводить меня до лестницы, но я ответил, что попытаюсь найти ее самостоятельно. Кроме того, мне было интересно немного побродить по дому. Когда я уходил, он начал мыть посуду.

— До встречи, — сказал я.

— Я буду здесь, — отозвался он через плечо. Я покинул кухню и прошелся по коридорам, иногда попадая в тупик, но чаще обнаруживая в конце концов, что один коридор переходит в другой. Спустя некоторое время я понял, что планировка дома была не так сложна, как показалось вначале, — коридоров было совсем не так много, просто они то и дело пересекались, отчего возникал двойной эффект: значительная часть площади внутри здания пропадала впустую и создавалась никому не нужная путаница.

Я не сразу нашел главную лестницу, широкую и просторную, с изогнутыми перилами. Она показалась мне слишком грандиозной. Лестница широким полотном спускалась в довольно узкий коридор и упиралась в голую стену. Некоторое время я размышлял над столь странным явлением, а потом заметил, что плинтус на этой стене был не таким высоким и не таким замысловатым, как на других. Складывалось впечатление, что раньше здесь был холл, куда и вела лестница, и он был уничтожен в результате перепланировки здания. Возможно, первоначально тут был главный вход, который впоследствии заменили нынешним боковым. Если так, то снаружи должны остаться какие-нибудь следы, и позднее, при дневном свете, я осмотрю это место.

Я продолжал прогулку по дому. Все коридоры были ярко освещены — возможно, для того, чтобы жильцы чувствовали себя более уверенно. В третий раз подойдя к главной лестнице, я решил, что уже неплохо изучил первый этаж, и стал подниматься наверх.

Я намеревался побродить и по второму этажу, но, добравшись до верхних ступеней лестницы, передумал. Подкрепившись яичницей, я чувствовал себя вполне сносно, прогулка по коридорам далась мне легко, но подъем по лестнице на один пролет сразу напомнил мне о том, что я не в лучшей форме. До второго этажа я добрался едва дыша, голова кружилась и болела. Все тело охватила необоримая усталость. Самое разумное, что я мог сейчас предпринять, — это отправиться к себе в свою комнату и отдохнуть часок-другой.

К сожалению, сделать это было не просто. Я впервые поднялся наверх по главной лестнице и теперь не знал, в какой стороне находится моя комната. Я решил пойти вперед в надежде рано или поздно набрести на знакомое место.