Дональд Уэстлейк - Восковое яблоко

Дональд Уэстлейк

Восковое яблоко

Моей матери.

Глава 1

По вагону шел проводник, выкрикивая на ходу: «Кендрик! Кендрик!» Я посмотрел на него, потом в окна — на белые, обшитые досками дома, стоящие на тихих улочках за густыми кронами деревьев. На задних дворах виднелись такие же белые, обшитые досками гаражи, двери которых открывались наружу, а не поднимались автоматически. В одном из ближайших дворов несколько мальчишек привязали к дереву малыша, делая вид, будто разводят у его ног костер. Ребенок орал от ужаса, мальчишки хохотали, и весь этот шум перекрывал отчаянный лай собаки, которая вставала на задние лапы и прыгала вокруг дерева — кажется, это была помесь немецкой овчарки с кем-то еще.

Пейзаж за окном постепенно менялся: дома становились все более убогими и ветхими, за ними последовали выстроившиеся в ряд магазинчики, а потом на передний план выплыл вокзал и закрыл обзор. Я поднялся, взял чемодан и пошел к выходу по полупустому вагону, пока поезд медленно подходил к перрону. Я находился в двух часах езды от Нью-Йорка, но мне казалось, будто я очутился в сотнях миллионов миль от дома. Сойдя на деревянную платформу — кроме меня из вагона здесь вышел только один пассажир, — я прошел через старую тяжелую дверь в здание вокзала.

Слева была билетная касса. Повинуясь внезапному порыву, я подошел к ней и спросил у сидящего за окошком мужчины, когда ближайший поезд на Нью-Йорк. Он сказал, никуда не заглядывая:

— В шестнадцать десять.

Еще не было и половины двенадцатого.

Вернулся бы я, если бы был подходящий поезд? Возможно, не знаю. Дома меня никто не ждал: Кейт и Билл, наверное, уже уехали на Лонг-Айленд. Целый месяц я был бы предоставлен самому себе. Кейт незачем было знать об этом, пока она не вернется. А тогда уже не имело бы смысла снова отправлять меня в «Мидуэй».

Может, так оно было бы и лучше, если учесть, как все обернулось? Вот уж действительно бессмысленный вопрос. В этой жизни ничто не имеет значения и ничто не бывает лучше или хуже.

По другую сторону вокзала, у края тротуара, стояли четыре одинаковых оранжево-серых такси. Какая-то девушка, нагруженная чемоданами, теннисной ракеткой, шляпной коробкой, пакетом с покупками и плащом, — наверное, она ехала домой на каникулы, — с трудом усаживалась в первую машину. Я подошел ко второй. В ней не было ни счетчика, ни информации о плате за проезд.

Водитель, коренастый мужчина с пушистыми рыжими усами, спросил:

— Куда?

— А тариф? — поинтересовался я.

— Зависит от того, куда вам надо.

Адрес был записан на клочке бумаги, который лежал у меня в кармане рубашки, но доставать его было незачем:

— Норт-Лорел-авеню, 27.

Он скривил губы, изучая меня в зеркало заднего вида и, вероятно, стараясь угадать, на сколько потянет клиент.

— Два доллара, — наконец произнес он.

— По-моему, это слишком много, — возразил я. Водитель с важным видом пожал плечами:

— Это норма.

— Нет уж, это чересчур.

— Можете попытать счастья в другом такси.

Никто из пассажиров, приехавших тем же поездом, не воспользовался такси, и две другие машины еще стояли у края тротуара позади нас.

— Хорошо, — ответил я и приготовился вылезти из машины и вытащить на тротуар свой чемодан.

Я едва успел открыть дверь, как он с раздражением проворчал:

— Ну а по-вашему, сколько?

Я понятия не имел, сколько, так как никогда не бывал в Кендрике, но не мог бы сильно ошибиться, уменьшив цену наполовину.

— Один доллар.

Он повернулся на сиденье, чтобы посмотреть на меня, не прибегая к помощи зеркала.

— Вот что я сделаю, — произнес он. — Я поделю разницу с вами.

— Полтора доллара, — сказал я.

— Верно.

— Включая чаевые, — добавил я.

— Чаевые? — Он поднял бровь и усмехнулся. — Это вам не Нью-Йорк. Закройте дверь. Я ваш за полтора доллара.

Наш путь пролегал по узкой густонаселенной центральной улице: по обе стороны — стоянки для автомобилей, в каждом направлении — только одна полоса, по которой медленно ползли машины. Вдоль улицы рядами тянулись магазины: магазины женской одежды, располагавшиеся в кирпичных зданиях девятнадцатого века, но явно желающие выглядеть более современно, магазины бытовой техники с грязными витринами, забитыми стиральными машинами, дешевые лавчонки, торгующие всякой всячиной, которые можно поменять местами с любыми такими же из любого другого города, и никто ничего не заметит.

Миновав центр, мы попали в негритянский квартал: старые двухэтажные домишки с покосившимися балконами и смутным воспоминанием о том, что их когда-то красили, тощие, кожа да кости, грязные дети, бегающие стайками, — даже деревья с наполовину ободранной корой казались здесь тощими. Среди допотопных автомобилей, ржавеющих во дворах перед домами, я вдруг с удивлением увидел темно-голубой «фрейзер».

Далее последовала полоса обшитых досками белых домов, принадлежавших белым владельцам, — я видел такие же из окна вагона — и затем мы подъехали к старому и некогда богатому району: на очень больших земельных участках стояли большие дома с башенками и остроконечными крышами, с высокими узкими окнами, обращенными на все стороны света. Правда, теперь лишь немногие из них принадлежали частным владельцам. В одном находилось похоронное бюро, в другом — приемные семи врачей, в третьем — монастырь.

Дом 27 по Норт-Лорел был одним из этих мастодонтов — огромная, не правильной формы пруда серых камней в три этажа с полным набором окон и архитектурных каденций. Ограда из кованого железа отделяла растрескавшуюся мостовую от аккуратной лужайки.

На доме не было вывески, указывающей на его нынешний статус, но водитель, очевидно, знал это здание. Он удивленно хрюкнул и произнес:

— О, я и не подозревал, что вы имели в виду это место.

— Цена возросла?

— Возможно, — сказал он, снова разглядывая меня в зеркало. Я расплатился, и он спросил: — Вы что, собираетесь здесь работать?

— Почему вы так думаете?

— Чокнутый не стал бы торговаться.

— Они не чокнутые, — сказал я. Потом поправился: — Мы не чокнутые.

— Может, вы и нет, — сказал водитель и отвернулся, заканчивая разговор.

Я вышел из такси, и оно отъехало. В кованой ограде был проход. Я пошел по битумной дорожке, которая выглядела как новенькая, и увидел, что она огибает дом, проходит под навесом в стиле девятнадцатого века и идет дальше. Мой взгляд упал на гараж из темного дерева, рассчитанный не на одну машину и явно более поздней постройки, чем дом. Рядом с навесом двое мускулистых молодых мужчин в теннисках и рабочей одежде защитного цвета мыли зеленый фургон. Они взглянули на меня — и снова занялись работой. Это, вероятно, были Роберт О'Хара и Уильям Мерривейл, хотя я не смог бы сказать, кто из них кто. В их досье не было фотографий.

Вход в здание располагался под навесом. Я поднялся по трем ступенькам к замысловатой деревянной двери, позвонил и с минуту постоял в ожидании ответа. Потом один из мужчин крикнул из-за фургона:

— Входите. Канцелярия справа.

— Спасибо, — сказал я и, толкнув дверь, вошел.

Дом был наполнен эхом. Таким было мое первое впечатление, и оно не исчезло и впоследствии. Здесь вас не оставляло ощущение, будто эхо отдается вот за этим поворотом, спускается вот по этому ближайшему к вам коридору или поднимается вот по этой стене к потолку. Какими бы тихими ни были ваши шаги — приглушаемые ковром или намеренно осторожные, — эхо не исчезало. Оно существовало само по себе и не зависело ни от каких причин.

Канцелярия находилась справа, как и сказал тот мужчина. Я вошел и увидел девушку, делающую пометки шариковой ручкой в карточках размером три на пять дюймов. Это была шатенка с длинными прямыми волосами, похожая на исполнительницу народных песен. На ней было прямое белое платье и белые сандалии. Ее имя я тоже знал, а кроме того, я знал подробности той сокрушительной драмы, которая сначала заставила ее предпринять попытку самоубийства, потом погрузила в глубокую депрессию и в конце концов привела в это здание, стоящее на полпути к дому, которого для нее на самом деле уже не существовало. Я чувствовал какую-то неловкость из-за того, что знал о ней так много, а она об этом не догадывалась — словно ее одежда бесстыдно распахнулась, а девушка этого не замечала. Мне было трудно смотреть ей в глаза.

Девушка же не испытывала никакой неловкости. Она посмотрела на меня — в ее взгляде все еще отражалось то, что она заносила на карточки, — и сказала:

— Да? Чем могу помочь?

— Митчелл Тобин, — сказал я. Было решено, что проще, а значит, безопаснее использовать мое настоящее имя. — Я новый постоялец.

— А, да, — произнесла она. — У меня где-то здесь ваши анкеты.