Дмитрий Тарасенков - Человек в проходном дворе
— А ее фамилия тоже Войтина была? — спросил я.
— Ты откуда знаешь мою фамилию? — Он вдруг подобрался и взглянул на меня настороженно.
Я засмеялся.
— Вы же сами говорили полчаса назад: потомственный моряк Войтин.
— Верно, — сказал он, уронив голову на грудь. — Совсем дырявая память стала. Нет, она была самостоятельной в этом вопросе. Она была Круглова. Она писала стихи и мечтала, что их напечатают.
Я вспомнил: эта фамилия была в списке казненных.
— Знаешь, я сдаюсь, — сказал он. — Ты силен в шахматы играть.
— Kämpfen habe ich seit meiner Kindheit qelernt[1]. Еще одну?
— He хочется. Что это ты сказал?
— По-немецки. Вы немецкого не знаете?
Он усмехнулся.
— “Хальт” и “хенде хох”. И еще — “шнапс”.
— Ну ладно, — сказал я. Пойду искать это рыбкино управление. А то у меня денег, как у того Тараса Михайловича, в обрез. Он, кстати, в шахматы играл?
— Даже не знал, как фигуры называются.
Бум! Вот так так. Откуда же тогда в кармане его пиджака оказался черный слон?
— Но небось любил смотреть, как играют? Учился?
— Терпеть не мог. К доске не подходил.
— А третий наш? — Я кивнул на пустующую, аккуратно застеленную койку.
— Ого! Как зверь. Я с ним только и играю. Он, пожалуй, тебя переиграет.
Третьим был работник мебельной промышленности из Саратова: приехал на местную фабрику не то передавать, не то перенимать опыт. Тихий, незаметный человек. Сорок один год. Фамилия его была Пухальский.
— А, черт! — Войтин вскочил и стал суетливо одеваться. — Автобус… А мне надо точно… — бормотал он.
— Едете куда-нибудь?
— Нет! — раздраженно крикнул он, выскакивая за дверь.
Я пожал плечами и стал собирать фигуры.
Может, ему надо было кого-то встретить? Я вспомнил, что среди вещей Тараса Михайловича было найдено переписанное от руки (почерк Ищенко) расписание автобусов, курсирующих по побережью. “Ну и что? — подумал я с сомнением. — Никакой связи тут нет”.
Глава 3. “Привет от Коли”
Я опять спускался по лестнице, отражаясь в пыльных зеркалах. На первом этаже было сумрачно и прохладно. Пахло вымытым полом. Уборщица, стоя на стремянке, протирала плафоны в люстре. Тетя Маша, или тетя Клава, или тетя Ядвига — обычно их не зовут по имени-отчеству. Они бывают очень наблюдательны, и с ними всегда стоит потолковать. Иной раз они подмечают такую мелочь, “детальку”, которая может обернуться кладом для следствия. Правда, ребята наверняка опросили всех, но, может быть, имело смысл пройтись по второму кругу. Не то чтобы я им не доверял, просто я любил делать все сам.
Я огляделся. К стене была прислонена щетка. Рядом стояла корзина с мусором. Я прошел мимо и опрокинул корзину ногой.
— Ох, извините!
Уборщица посмотрела со стремянки вниз и завелась с пол-оборота.
— Вот дьявол! А глядеть надо, куда ноги ставишь? Убираешь тут, вылизываешь все тут, а они ходют!..
— Не сердитесь, я все подниму.
Я поставил корзину, присел на корточки и стал медленно, одну за другой, собирать бумажки.
— И часто вы так все трете? — спросил я.
— А ты думал?
— Все равно опять пыль насядет, — философски заметил я.
— Верно! — Я попал в больное место, потому что она даже перестала тереть плафоны. — Откуда она берется, проклятая?
— Но и ничто не вечно под луной, — свернул я, — а жизнь человеческая вовсе копейка.
— Это как же? — Она была не прочь поболтать.
— Въехал сегодня в вашу гостиницу — и бац: узнаю, что человека убили.
— Этого-то? Его бог наказал!
— Ну да? — заинтересовался я.
— Ага, — подтвердила она. — Он распущенный был, — сказала она с удовольствием. — Пес такой!
— Да?
— Точно говорю.
— Вот оно что! Это как же — распущенный-то?
— Мыла я это пол, — охотно начала она. — И стояла вот так. — Она чуть не свалилась со стремянки. — Он мимо шел и одет-то прилично, не подумаешь, а ущипнул меня. Я чуть тряпкой его не съездила, ей-богу! Я ему говорю: “Я тебе не какая-нибудь!” А он смеется: “Потише, — говорит, — девушка”. А я ему: “Двадцать лет как не девушка, и не тебе смешки строить, старый хрыч!” Вот как я сказала! А он увидел, что еще кто-то по коридору идет, махнул рукой и боком-боком ушел. Убежал.
“Осторожным человеком был Тарас Михайлович”, — подумал я. И сказал:
— Шалун, значит, был покойничек?
— Ох!
— За что ж его кончили, интересно?
— По-моему, так за бабу!
— Какую бабу?
— Известно какую… Любовь!
— Он же не молоденький был вроде? Года вышли.
— А, все вы паразиты.
Н-да. Клада я, пожалуй, не открыл. Хотя все, что касалось Ищенко, было мне интересно.
— Новая уборщица? — раздался насмешливый мужской голос за моей спиной. — Что-то я вас раньше не замечал?
Моя собеседница сразу принялась за плафоны.
Я скосил глаза и увидел ноги, обутые в войлочные домашние туфли. Как подошел их владелец, я не слышал. Интересно, давно он стоит? Хотя уборщица разговаривала, глядя на меня, и, конечно, заметила бы его.
— Я внештатная, — сказал я без особого энтузиазма и перевел глаза вверх.
Он был невысокого роста, седой, с веселыми глазами. Руки держал в карманах.
— Ах так! Могу оформить.
— Айвазовского оформите.
— Какого Айвазовского? — не понял он.
Я кивнул головой на копию “Девятого вала”.
— Ивана Константиновича.
— Зачем смеяться? — вроде как обиделся он. — Это большой художник был.
— Художник-то большой, но ведь стыдно такую плохую копию на стену вешать.
Он внимательно поглядел на картину. Отошел и еще поглядел. Но, кажется, ни к какому решению не пришел и задрал голову.
— Почище три, Перфилова, а то они какие-то тусклые.
— Я уж стараюсь, Иван Сергеевич, — ответила уборщица.
Это был директор. Гостиница по летнему времени была забита, а капитан Сипарис не разрешил селить кого-нибудь на место убитого. Сегодня он снял запрет, и сразу вслед за этим директору позвонили из горкома и предложили устроить меня. При случае я мог бы рассказать историю, как я, московский студент, пришел в горком комсомола — и попросил помочь с жильем, — работник горкома был предупрежден. Мы решили в комитете, что так я сразу и естественно попаду в окружение людей, которые нас интересуют. Был и еще один довод за гостиницу…
— Сегодня прибыл? — спросил меня директор.
— Да.
— В триста пятом, значит, остановился?
— Ага.
Он чуть заметно прищурил глаз.
— Хорошо мусор собираешь. Со старанием.
— Служу трудовому народу, — сказал я. — Так точно.
Он стоял, засунув руки в карманы, и глядел, как уборщица исполняет свою работу, не упуская и меня при этом из поля зрения. Любопытство, конечно, похвальная черта, но… Я искоса взглянул на часы, обругал его про себя и разогнулся.
— Все собрал. Порядок, — сказал я уборщице. — Всего хорошего, — повернулся я к директору.
— А копия с картины Айвазовского “Девятый вал” — все-гаки неплохая копия, — сказал он мне вдогонку.
Я сделал вид, что не слышу.
После темного вестибюля солнце, ослепило меня, я даже прикрыл глаза. Стало еще жарче. Асфальт пружинил под ногами, как поролоновый ковер. Я завернул за угол гостиницы “Пордус”, немного подождал и вошел в телефонную будку. От стенок несло раскаленным металлом. “Привет от Коли”, — сказал я, набрав номер, который получил в комитете. “Седьмой слушает, — Ответили мне. — С прибытием вас”. — “Спасибо. Все готово?” — “Он уже здесь”. — “Хорошо. Еду”, — сказал я.
Глава 4. Допрос в соседней комнате
Через три остановки, на четвертой, я слез с трамвая и пошел назад. Сразу за подъездом, около которого висела табличка “Штаб народной дружины” и еще несколько других табличек, я свернул под арку. Возле черного хода стоял человек в модной банлоновой рубашке и курил. Увидев меня, бросил сигарету, машинально вытянулся и, спохватившись, виновато улыбнулся одними глазами. Он молча вошел в парадное, я — за ним. На втором этаже он открыл английский замок своим ключом и пропустил меня вперед.
— Младший лейтенант Красухин, — представился он, когда мы вошли в помещение.
Я назвал себя. Потом поздоровался с Виленкиным, который встал из кресла при моем появлении (он прилетел еще вчера), и огляделся. В комнате с полукруглыми сводами — они напомнили мне театральные декорации постановки из купеческой жизни — было две двери: одна та, через которую мы вошли, и вторая — обитая дерматином.
— Они там? — Я мотнул головой на вторую дверь.
— Да.
— Допрос будет вести капитан Сипарис?
— Как договорились.
Капитан Сипарис был начальником городского уголовного розыска и вел официальное расследование: важно было создать впечатление в городе, будто расследуется просто убийство.
