Александр Савельев - Аркан для букмекера
— Закидка — это сбой лошади на дистанции?
— Да. Лошади должны бежать рысью, но вдруг вскидываются на галоп. Причем в подавляющем большинстве случаев наездники вне подозрений.
— На чем основывается такая уверенность?
— Грань действительно очень зыбкая. Бег рысью можно сравнить с неустойчивым равновесием. Достаточно легкого воздействия со стороны: громкого окрика или внезапно мелькнувшей тени, чтобы напугать лошадь и заставить сбоить. Для особенно возбудимых есть шоры, сужающие обзор, чехлы на уши и другие меры предосторожности. Все заезды записываются на видеопленку. Так что при желании можно детально рассмотреть поведение наездника и все, что происходило вокруг.
— Я, конечно, не знаю всех тонкостей жульничества наездников, но полагаю, есть среди них виртуозы, способные обвести вокруг пальца самых строгих судей, зрителей и бдительное око видеокамер.
— Вы правы. Лукавить не стану, таких артистов у нас хватает. Но существуют непреложные условия, при которых жульничество исключено. Прежде всего в главных и именных призах: результат, показанный в этих заездах, заносится в послужной список, аттестуя класс лошади. Чем больше наездник выявил высококлассных лошадей, тем выше оценивается его мастерство. Второй момент. Бригадиры тренотделений каждый месяц сдают в производственный отдел графики работы с лошадьми, так называемые рапортички. В них по дням расписаны результаты, на которые должен выйти рысак в процессе тренировок. Указывается итоговая резвость — конкретное время, плюс-минус пара секунд. Кровь из носа, а уложись в составленный тобой же график. Не сумел — значит, грош тебе цена как наезднику. Теперь представьте: конец месяца, заезд — последний шанс показать заявленное в рапортичке время. И вдруг лошадь на дистанции скачет. Преднамеренный умысел исключается. Ни один наездник не будет рисковать благополучием, уверенностью в завтрашнем дне. Они же не дураки. А большинство сбоев, вызвавших наши подозрения, приходится именно на такие заезды, самые ответственные для наездников…
Директор рассказал еще много интересного, приоткрыв перед Ольховцевой дверь в сложную, противоречивую жизнь ипподрома.
Наталья Евгеньевна обладала поразительной способностью слушать, точнее, внимать с таким простодушием и подкупающей непосредственностью, что собеседнику начинало казаться, будто он рассказывает невесть какую увлекательную историю. Ее большие карие глаза смотрели в упор и отражали мельчайшие переживания и полную сопричастность. Директор ипподрома, сам не заметив того, вскоре попал под обаяние гостьи и разоткровенничался с работником правоохранительных органов.
Выглядела Ольховцева гораздо моложе своих лет. Легкий светло-серый костюм строгого покроя сидел на ней в меру свободно, не стесняя движений, и в то же время подчеркивал изящество фигуры. Она казалась хрупкой и беззащитной, но держалась подчеркнуто независимо, что соответствовало ее образу мыслей. Как многие современные женщины, она уделяла немало времени фигуре, осанке, цвету лица и эластичности кожи. Обнаруженные морщинки вокруг глаз или лишние граммы веса расстраивали ее иногда, но она особенно не сокрушалась, а начинала активно приводить себя в порядок. Пила она только чистую кипяченую воду, не признавала ни чая, ни кофе. К пище была менее придирчива, ограничивала себя лишь в мучном и жирном.
С годами ее взгляд оставался располагающим и открытым, хотя и стал строже. Она не витала в облаках, свободно ориентировалась в современной жизни и не строила иллюзий.
Наталья Евгеньевна изредка прерывала директора ипподрома неожиданными вопросами и делала пометки в записной книжке.
— Недавно прочитала в спортивном журнале, что за рысистую лошадь Мак Лобелла, если не изменяет мне память, уплатили восемь миллионов долларов. С ценой журналисты ничего не напутали? — спросила она.
— Нет. Примерно такова средняя цена рысистой лошади хорошего класса. Кстати, наш Сорренто достойно противостоял ему в бегах Большого европейского круга. Ну а наибольшую сумму — сорок миллионов долларов выложили за Шарифа Лансера, чистокровного скакуна.
— Фантастика. Никогда не думала, что лошади могут стоить так дорого.
— Породистые лошади. Хочу особо обратить ваше внимание. Лошади, которых вы видите в повседневной жизни, стоят несоизмеримо дешевле.
С ударами стартового колокола директор подходил к окну, из него ипподром был виден как на ладони, и наблюдал за ходом борьбы на призовой дорожке. Пока что заезды проходили без неожиданностей.
С не меньшим интересом следила за перипетиями соревнований и Ольховцева. Случайно она заметила внизу, перед директорской ложей Синебродова, мужа школьной подруги. Увидев знакомое лицо, почувствовала себя увереннее и спокойнее, хотя понимала, что он и не подозревает о ее присутствии на ипподроме. «Очень кстати, что он бывает здесь, — подумала Наталья Евгеньевна, — при случае расспрошу его о разных сторонах ипподромной жизни».
Проблема неоправданных сбоев волновала не только директора ипподрома. Она переполошила и ипподромное жулье, мешая влиять на результаты заездов, и букмекеров, которым темные заезды были выгодны, но грозили обострением отношений с теневым ипподромным боссом. А это весьма и весьма существенный аргумент, гораздо весомей, чем грошовая выгода от полученных ставок.
Суматоха, вызванная стихийными сбоями фаворитов в призах, непосредственно не затрагивала финансовые интересы Кривцова, но могла создать лишние трудности в осуществлении его планов. Он задумал раскрутить Решетникова на все его миллионы, упрятанные в каком-то европейском банке, и готовился к прыжку. Он давно бы уже приступил к осуществлению задуманного плана, если бы не одно «но». Кривцов не знал, как близко связан его бывший начальник с ипподромным боссом. К убийству старшего ветеринарного врача Решетников, безусловно, причастен. В этом Кривцов нисколько не сомневался. Но одно дело — заказать убийство и заплатить за него, не вдаваясь в подробности, и совсем другое — действовать совместно с теневым хозяином ипподрома в целях обоюдной безопасности.
Синебродов, возможно сам того не подозревая, коснулся наиболее актуальной для Кривцова проблемы.
— А Липатников Павел Михайлович? Разве ты не знаком с ним? — спросил помощник депутата Государственной Думы с прежней невозмутимостью, хотя ему уже изрядно надоело толочь воду в ступе.
— Кто это? Понятия не имею.
— Ну и память у тебя. Никуда не годится. Как только ты ухитряешься помнить… — Синебродов сделал паузу. Кривцов напрягся, ожидая очередного коварного удара. И не ошибся. — Шестизначные цифры кода и девятизначный номер своего нового счета в «Собинбанке»?
«Вот оно, нынешнее ворье. Вместо отмычки и кистеня — информационные центры с компьютерной техникой последнего поколения, неограниченным банком данных и штатом дипломированных специалистов. Не удивлюсь, если ему известно, что я ел сегодня на завтрак», — подумал Игорь Николаевич со смешанным чувством зависти, восхищения и сознанием собственного бессилия.
— Жизнь заставит, еще и не то запомнишь, — уже без прежней спеси сказал он.
— Ладно, я освежу твою память. Помнишь, когда мы встречались с тобой в последний раз? Примерно двадцать лет назад. Я тогда только освободился. Приехал в Москву, меня не прописали. Жил на птичьих правах. Забрел как-то в наш двор и встретил тебя. Ты гремел на всю Кутузовку. Как же? Игорь-катала. Я сдуру и предложил тебе партию в картишки. Во что, не помнишь? В терц или третья-ми?
— Смутно.
— Не важно. Одним словом, ты согласился. Еще бы не согласиться. Авторитет, катала, и вдруг отказывается общипать в карты какого-то жмурика. Вокруг ребятишки крутые, как сейчас говорят. Что они могут о тебе подумать? Нужно держать удар. Ты обязан быть в гуще уголовной жизни. Иначе откуда ты сможешь черпать ценную информацию для уголовки? Раскинули мы с тобой картишки, и тут, как из-под земли, наш участковый. Павел Михайлович Липатников. Запыхался, бедный. Откуда-то издалека прибежал. Я, понятное дело, ноги: у меня подписка о немедленном выезде. Игра не получилась, и ты сохранил лицо. Хорошо ты его настропалил. До сих пор не пойму, как ты ему дал маяк.
Кривцов криво усмехнулся: «Надо уметь кошек есть. Сколько я вашего брата облапошил. На то и голова, чтобы думать. Ну и память у Володьки!»
— И это все, что ты хотел мне сказать?
— Еще чуть-чуть потерпи. Этот Липатников вскоре ушел на ипподром, и ты тоже туда подался. Через год Липатников капитан, через два — майор. И началось его триумфальное восхождение. Отношений вы не порвали, дружите семьями, ходите друг к другу в гости. Сейчас он в МВД, в Управлении исполнения наказаний. Продолжать дальше? Или ты все-таки поможешь мне в моем деле?