Александр Чернобровкин - Наезд
Она улыбается во второй раз и смотрит на меня игриво, смело — мне даже показалось, что передо мной сидит другой человек.
— Земля тесная! — весело сообщает она.
— Мне кажется, что ты жутко честолюбива и жутко закомплексованна, — произношу я возникшую догадку. — Как эти противоречия уживаются в тебе?
Она покраснела так, словно я заглянул в ящик шкафа, где лежало ее старое нижнее белье.
Я остановил машину у недоделанной клумбы. Вырыли яму метровой глубины, окружили невысоким бортиком из дикого камня, но завезти чернозем и посадить цветы не успели, отложили до весны. Если бы не темный, ноздреватый снег на дне ямы, она бы напоминала могилу.
— Я по гороскопу Близнец, — ответила после паузы Вера и выбралась из автомобиля.
Разбудил меня звонок в дверь, довольно продолжительный, точно у кого-то приклеился палец к кнопке. Затем начали вышибать дверь. Грохот усиливался в пустых комнатах, казалось, что ломают весь дом. Я встал с матраца, надел спортивные штаны.
— Кто это? — спросила Вера, натягивая одеяло до подбородка. — Бандиты?
— Да, бандиты в форме — милиция.
— Что им надо?
— Денег. Одевайся быстрее, а то у них с хорошими манерами туговато.
Я подхожу к входной двери, спрашиваю:
— Кто там?
— Милиция! — орет кто-то, не участковый.
— Просуньте под дверь удостоверение и ордер на обыск, — тяну я время, понимая, что не увижу никаких документов, только разозлю мусоров еще больше.
— Я тебе сейчас просуну! — орет этот кто-то и приказывает кому-то из своих: — Вышибай!
— Я прокурору звоню, — предупреждаю я.
— Сейчас ты у меня дозвонишься! — слышится из-за двери.
Кто-то с разбегу врезается в дверь. Новый замок, поставленный мною вчера вечером вместо вышибленного мусорами в обед, с натугой отражает натиск. С косяка сыплется пыль и комки то ли паутины, то ли грязной ваты. Я быстро считаю до четырех, пытаясь утихомирить злость и затолкать поглубже человеческое достоинство: в общении со скотами оно будет мешать. Напомнив самому себе, в какой стране живу, открываю замок и быстро отступаю в сторону.
Первым влетает громадный сержант с черными от грязи или мазута руками, которые он выкидывает вперед, чтобы не врезаться мордой в стену. На поблекших от старости обоях остаются темные отпечатки его больших ладоней. Вторым вваливается подполковник — ушастый недомерок, страдающий, судя по походке, комплексом Наполеона. Уверен, что в детстве он болел энурезом и в пионерском лагере был посмешищем отряда. В милицию пошел, чтобы отомстить за те унижения.
— Кто такой? — наезжает на меня подполковник.
— Человек, который звучит гордо, — с издевкой отвечаю я.
— Сейчас ты у меня позвучишь! Почему дверь не открывал? Привлеку за сопротивление властям!
— Власти приходят с ордером прокурора.
— Молчать! Наручники надену! — брызгает слюной ушастый недомерок. — Страна, понимаешь, в опасности, а он!..
Хотел я ему кое-что сказать, но услышав про страну, заткнулся, задумался над вопросом: чем больше крыша съехала, тем выше звание, или сначала звание, а потом крыша?
Участковый проник в квартиру скромненько, я не сразу заметил его. На свое начальство он смотрел с такой же иронией, как и я.
— Кто еще здесь живет? — стараясь казаться грозным, спросил подполковник.
— Никого.
— Проверим.
Он ввалился в первую комнату, пустую, обошел ее по периметру. Во второй проделал то же самое. Войти в третью я ему не дал, стал перед дверью и произнес спокойно:
— Там женщина одевается.
— Проверим, — подполковник попытался отстранить меня.
Он оказался слабее, чем я ожидал. Да и зачем начальнику мышцы, ему нужна задница крепкая, чтобы высидел целый рабочий день в кабинете.
— Сержант, наручники! — взвизгнул райотделовский наполеон.
Сержант пожал широкими плечами и недоуменно посмотрел на участкового. Тот, наученный долгим общением со скандальными и сутяжными москвичами, на рожон лезть не стал, попросил громко:
— Дамочка, поторопитесь!
Вера постучала в дверь, давая понять, что одета. Я вошел первым и стал рядом с ней, потому что от «спасителя Отечества» можно было ожидать чего угодно. Вера была бледна, будто милиция застукала ее с поличным во время кражи. Мне захотелось защитить ее, спасти от мусоров и в то же время овладеть ею, страстно, напористо.
— Кто такая? — рявкнул ушастый недомерок.
— Гостья, — ответил я. — Прописана в Москве.
— Паспорт, — требует у нее подполковник.
— У меня нет с собой, — испуганно лепечет Вера. — Я же не знала. Он дома, можете проверить…
Подполковник замечает стоящий на полу у матраца черный телефонный аппарат образца шестидесятых годов, довольно хмыкает, берет трубку и набирает номер.
— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает он у Веры.
— Полетаева Вера Ефимовна.
— Адрес?
— Бориса Галушкина, девять, комната семнадцать-тринадцать.
— Общежитие?
— Да.
— Совпадает. Можешь идти. — Он поворачивается ко мне. — Давай паспорт.
Я даю документ и начинаю одеваться на выход. Вера отходит к окну, открывает косметичку и пытается привести лицо в порядок. Краем глаза слежу за ней. Макияж — дело интимное, наблюдать за процессом позволяют близкому мужчине или тому, кого мужчиной не считают. Мусора явно не относятся к близким…
— Ага, не москвич! — радостно орет райотделовский Наполеон. — Понаезжали тут! Страна гибнет, а они шляются туда-сюда!
Он отдает мой паспорт участковому, смотрит на Веру, подыскивая, наверное, к чему бы придраться. Не найдя, к чему, бросает мне:
— Быстрей одевайся и вниз, в машину!
Они втроем выходят, вскоре я слышу, как вышибают дверь в квартиру напротив.
Вера докрашивает ресницы, прячет косметичку в сумку. Прижавшись грудью к моему плечу, говорит шепотом:
— Я так испугалась.
— Напрасно. Обычный милицейский беспредел. В провинции еще и не такое вытворяют, московские скромнее.
— Боже, как я хочу уехать из этой проклятой страны! — произносит Вера так отчаянно, что мне становится страшно за нее.
— А мне здесь нравится: не соскучишься.
Возле дома стоял микроавтобус, переделанный в милицейскую машину, с «обезьянником» в задней части и решетками на окнах. Возле него восемь жильцов нашего дома ждали следующей команды. Театральная режиссерша, женщина за сорок, расхаживала по двору и курила. На ней был коричневый балдахон с разрезами, который развевался на ходу, и чудилось, что режиссерша машет крыльями: то двумя, то тремя, то сразу полудюжиной. Она была спокойна, видимо, потому, что вчера уже прошла через подобное унижение.
Из-за машины выскочил старший сержант с такими же ухоженными усами, как у лейтенанта, который наведывался к нам неделю назад. Такое впечатление, что в мусора они пошли, чтобы никакая работа не мешала отращивать усы.
— Куда?! — преградил он дорогу нам с Верой. — В машину!
— Она москвичка, — сказал я, — ее отпустили.
Поморщив лоб, он бросил взгляд на дверь в подъезд, ожидая увидеть там начальство и узнать, как действовать. Не увидев никого, расправил усы побоевитее и решился:
— Пусть идет. А ты вернись!
— Вернусь, не боись. Мой паспорт у вашего наполеона.
Старший сержант улыбнулся. Видимо, о мании величия начальника знали все подчиненные.
Мы прошли с Верой метров десять. Со мной редко бывает, чтобы влюбился так просто и так глубоко. И чтобы так сильно боялся потерять. Я не хотел отпускать ее, но и везти в мусорятник — тоже. Произошел редкий в моей жизни случай, когда не знал, что делать. Любовь наехала неожиданно, я не успел подготовиться к обороне, а теперь уже и не хотел защищаться.
— Тебя надолго заберут? — спросила Вера с сочувствием.
— Часа два подержат, соберут дань и отпустят.
— Значит, вечером будешь свободен?
— Не сразу. Надо будет шефа отвезти в ресторан, тот самый, где мы были вчера. В половине седьмого у него там встреча. Потом отвезу его домой. Часам к одиннадцати освобожусь.
— Поздно, я уже буду в церкви.
— В какой? Я встречу после службы.
— Еще не знаю. с подружками договорилась, что позвоню, вчера надо было… Давай завтра встретимся. Ты же выходной? — губы ее сложились в улыбку, но глаза прятала, потому что из них, как из мигающих прожекторов, выстреливались нехорошие, злые лучи: так относятся к липкому, нудному любовнику, которого не на кого променять и терпеть надоело.
— Да, — ответил я, тоже потупив глаза.
— Я позвоню, — она легонько губами коснулась моей щеки, кончиками пальцев как бы промокнула след от губной помады, резко развернулась и торопливо застучала каблучками вниз по переулку, ни разу не оглянувшись. Если бы оглянулась, то услышала бы номер моего телефона, который она не знает.
