Керен Певзнер - Смерть саксофониста
Мы расцеловались, едва касаясь воздуха около щеки друг дружки.
– Шикарная свадьба, не правда ли! – немного в нос произнесла богемная Лина. Мимо нас стайка официантов в черных фраках проносила подносы с горячим. Она проводила их глазами и, не меняя интонации, спросила: «Я слышала, ты влезла в политику?»
Сама того не желая, я принужденно рассмеялась:
– Ты, как всегда, знаешь все!
– Работа такая, – усмехнулась она.
Лина Коган работала в популярной русскоязычной газете и на радио. Блистая великолепным ивритом, она брала интервью у членов Кнессета и заезжих гастролеров, деятелей искусства и щедрых филантропов. Интервью получались небанальными, в них проявлялась человеческая сущность говорившего, и к Лине всегда стояла небольшая очередь желающих быть проинтервьюированными. У ней было две особенности. Первая: она курила только длинные тонкие пахитоски, которые не импортировались в Израиль и поэтому ей все привозили их из-за границы. Это было что-то вроде борзых щенков. И во-вторых, если Лина не говорила за деньги, то есть не брала интервью, она пересыпала свою речь нежным матерком, не стесняясь называть вещи своими именами. Окружающих, не знакомых с ней, эта манера слегка шокировала, а ее друзья воспринимали пикантные пассажи, как нечто само собой разумеющееся.
Мы познакомились в Ашкелоне, когда Лина приехала интервьюировать Куклачева с кошками, купившего виллу в нашем городе на берегу Средиземного моря. Артист предложил переименовать Ашкелон в Кошкелон и организовать здесь стационарный кошачий цирк. Я в это время заехала к нему с бумагами, и Куклачев, большой любитель окружать себя не только кошками, но и красивыми женщинами, предложил остаться и посидеть с ним и с Линой. Я бы и забыла об этой встрече, но спустя несколько месяцев мы снова встретились с ней на презентации вышедшей в Израиле книги Михаила Веллера, автора «Легенд Невского проспекта», и там Лина встретила меня как старую знакомую – она никогда не забывала имен и фамилий, это была профессиональная черта.
– Значит, Вольфы с Тишлерами все-таки породнились! – торжествующе сказала она.
– А что? Были какие-то препятствия? Монтекки и Капулетти?
– Ты что, не знаешь? – Лина удивленно посмотрела на меня.
– Нет… Просвети, – ответила я.
– Эх ты, а еще политиканша. Тишлер – подрядчик. Гостиницу «Экселенц» он построил. Отхватил хороший куш, но чуть не разорился на росте доллара – ведь все стройматериалы из заграницы везли.
– Ну и что они с Вольфом не поделили?
– Подряд на марину!
– Какую Марину? Они же оба женаты…
– Ох, Валерия, не выводи меня! Марина – это причал для яхт с шикарным яхт-клубом и гостиницей. Тишлер думал, что на правах родственника он захапает себе жирный кусок, а Вольф устроил открытый конкурс. Правда, мне кажется, – тут Лина внезапно понизила голос, – что Беньямин будет первым среди равных.
Мимо нас прошли Вольф с высоким мужчиной в черном костюме. Лина внимательно посмотрела им вслед и щелчком сбросила пепел с пахитоски. У Руби покраснело лицо, и он цепко держал своего спутника
– А это кто? – спросила я, когда пара удалилась.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Но он не израильтянин. У нас только раввин и официанты в черном. Глянь…
Я посмотрела в ту сторону, куда показала Лина. Седовласый плотный раввин с окладистой бородой, в черном лапсердаке, сновал между столиками и раздавал свои визитки. Что ж, как говаривали классики, без рекламы нет прогресса.
Денис стоял около бара в компании нескольких знакомых, держал в руках рюмку и неспешно беседовал с тощим вихрастым мужчиной. Тот был одет в потертые джинсы и футболку, будто пришел не на свадьбу, а на пикник. Вихрастый размахивал руками и что-то доказывал Денису. Мой друг слушал его с вежливой улыбкой на губах. У меня не было ни малейшего желания подходить к ним и вмешиваться в споры о футболе или политике, поэтому мы с Линой прогуливались по парку и перемывали косточки встреченным знакомым. Не сомневаюсь, что те за нашей спиной занимались тем же самым.
Лина перекинулась несколькими словами с платиновой блондинкой, увешанной жемчугом, и, отойдя несколько шагов, прошептала мне:
– Это любовница Вольфа. Бывшая.
Невольно обернувшись, я заметила, что приветливое выражение, с которым она поздоровалась с Линой, сошло с ее лица и она непрерывно смотрела в одну точку. Я тоже туда посмотрела. Вольф сидел за главным столом и громко хохотал. Видно было, что он хорошо поднабрался.
– Почему он ее оставил? – спросила я. – Вроде такая интересная женщина…
– Реноме надо поддерживать, – ответила мне Лина. – Когда Руби стал кандидатом, то не хотел, чтобы его репутация была подмоченной. Хотя мы не в Америке, а Руби – не Клинтон. У нас на эти дела смотрят проще.
– Согласна, – я кивнула и вспомнила, что когда на том же самом застукали нашего бывшего премьера, Биби Нетаниягу, то он выступил по телевидению и сказал, что он повинился перед женой и она его простила. Вот и все. Все-таки хорошо, что мы – не Америка.
– А потом, когда Руби выбрали, то он решил к Кристине не возвращаться, уж очень дорого она ему обходилась, – продолжила Лина. – Видишь на ней жемчуг? Натуральный. Думаешь, на свою зарплату искусствоведа в музее античности она сможет такое себе позволить?
– И все-то ты знаешь! – я действительно была поражена. Ведь Лина говорила все это будничным тоном, словно читала информацию с экрана компьютера. – Каким образом?
– Хочешь жить…, – она пожала плечами. – Тебе нравятся мои интервью? Так вот: для того, чтобы сделать их интересными, нужно человеку такой вопрос задать, чтобы всю его защитную скорлупу сковырнуть. А для этого, моя дорогая, нужно владеть информацией… – Лина тряхнула выбеленной челкой.
Мы стояли около эстрады и наслаждались свежестью позднего вечера. «Элвис» пел одну песню за другой и не только из репертуара своего оригинала. Причем и современная эстрада, и песни на идиш у него получались великолепно.
– Какой прекрасный голос! – сказала я Лине, не сводя глаз с певца. Странно только, что он поет в ресторанном ансамбле.
– Ничего странного, – возразила она мне. Из-за Леона Ковалло Руби пригласил этот оркестр. С тех пор, как в «Ностальжи» появился этот певец, дела ансамбля пошли в гору.
– Что ты сказала? – переспросила я. – Ковалло? Он кто, итальянец? Тогда почему идиш?
– Он такой же итальянец, как мы с тобой, – рассмеялась Лина. Просто его зовут Лева Коновалов, а Леон Ковалло – это его сценический псевдоним, – и моя подруга махнула певцу рукой.
Не прерывая пения, он церемонно поклонился.
– Парень бредит театром песни, – понизив голос, сказала мне Лина. Он не без таланта, собой хорош, как видишь… Вот и старается быть на виду у сильных мира сего. Хотя с его данными он мог бы и в опере петь…А здесь… Понравится нашим богатеньким Буратинам, авось и отсыплют на развитие культуры.
Певец закончил петь и спрыгнул с эстрады. Вытирая взмокшее лицо, он направился в сторону туалетных комнат. Гитарист объявил небольшой антракт.
Публика потянулась с длинному столу, на котором возвышался трехэтажный торт, украшенный фонтаном из застывшей карамели и фигурками жениха и невесты. Вокруг торта на тарелочках был разложен десерт, а гора фруктов, выложенная на панно позади стола, изображала рог изобилия.
Перерыв закончился, оркестранты вновь взялись за инструменты, и полилась знакомая рапсодия в стиле блюз.
Но чего-то не хватало. Раскрытый футляр с саксофоном так и остался лежать на помосте, а музыканта нигде не было видно. Я залюбовалась сверкающими бликами на раструбе благородного инструмента. Было заметно, что он видал виды, бархатная обивка внутри футляра истерлась, от черного мундштука отломился кусочек с краю, но, несмотря на это, саксофон выглядел великолепно
– Пустите меня! – раздался громкий голос Руби. – Я сыграю…
Его супруга, сидящая рядом, пыталась было остановить его, но он отбросил ее руку и, кланяясь налево и направо, поднялся на эстраду. Музыканты прекратили играть. Публика, оторвавшись от десерта, с интересом следила за происходящим.
– А что? – голос Лины неожиданно прорезал наступившую тишину. Она сама не ожидала, что заговорит так громко. – Вольф в молодости играл в ресторане на саксофоне. Он мне рассказывал…
Ее слова ослабили напряженность, возникшую вследствие поступка Руби. Музыканты осклабились, заиграли вступление, публика зааплодировала, послышались крики «Просим! Просим!». Вольф открыл футляр, его пальцы резво пробежали по клапанам, и было видно, что он не новичок в этом деле.
Оркестранты снова заиграли вступление, и Руби начал плести затейливую вязь популярной мелодии. Первые такты рапсодии потонули в криках «Браво!» и «Молодец, Руби!»
Руби уверенно вел за собой музыкантов, и они, оправившись от первого шока, подыгрывали ему ничуть не хуже, чем в первый раз. В конце пьесы Вольф взял высокую ноту, долго ее держал, буквально на грани фола, и, когда он оторвал саксофон от губ, публика взорвалась аплодисментами.
