Керен Певзнер - Смерть саксофониста
– Я родил троих детей!
Я тут же мысленно добавила: «Авраама, Исаака и Иакова…»
Мужчина гордо обвел глазами пространство и добавил.
– Один из них – сабра! Родился на Святой земле!
Толпа отозвалась доброжелательным гулом, а швабры в первом ряду, как по команде, устремились ввысь.
Это было отличное зрелище. Человек на сцене крепко держал микрофон и нес совершенную бодягу о себе, о своей семье, о подмосковном селе Щербинка, откуда он родом, и вдруг, энергично рубанув воздух ребром ладони, рявкнул: «Имею право!»
На что Руби Вольф (а это был он) имеет право, было преподнесено внимающим слушателем в виде немудреной сентенции: «Если мы здесь, то ничем не отличаемся от коренных израильтян и наше место в Кнессете, в муниципалитете, в полиции и в других органах власти».
Люди на площади отозвались восторженным ревом. Уже никого не пугала жара, все были увлечены и наверняка представляли себя в Кнессете и в других полезных богоугодных заведениях нашей страны.
В заключение своей энергичной речи Руби Вольф объявил, что выдвигает свою кандидатуру на пост мэра соседнего городка Кирьят-Шенкина, и удовлетворенный еще одной порцией аплодисментов с возгласом «Голосуем за своих!» покинул трибуну.
Тем временем подъехала черная «Вольво» и оттуда, к вящему разочарованию присутствующих, вылез не премьер-министр и даже не лидер оппозиции, а всего-навсего министр полиции. Это был осанистый мужчина восточной внешности. Он нахмурил густые брови и через силу улыбнулся толпе, потрясающей транспарантами.
Министр поднялся на импровизированную трибуну, а ко мне подскочил Искрин, местный активист.
– Валерочка, дорогая, выручай! Наш штатный переводчик куда-то смотался, а этого переводить надо, – словно немощного министра надо было переводить через дорогу.
Обливаясь потом, я полезла на самый солнцепек и скромно встала чуть позади главного полицейского страны.
Народ на площади зашумел, задние ряды подались вперед, прижав стоящих впереди, а над головами демонстрантов взвился самодельный плакат на иврите, которого, видимо, придерживали для кульминационного момента. Кривыми буквами на нем было написано: «Мы – проститутки? Мы – мафиози? Да вы нас просто ненавидите!»
Хорошо, что на сцене было два микрофона. Министр зачастил, перебивая сам себя. Я не успевала переводить. Действие шло по обкатанному сценарию: кланяйся и обещай, обещай и кланяйся. Перед выборами в Кнессет никто не хотел портить отношения с электоратом.
Наконец, щуплый переводчик появился и резво залез на трибуну. Вздохнув с облегчением, я спустилась. Руку мне подал Вольф.
– Прошу вас, дорогая… Вы так прекрасно переводили. Откуда у вас такой великолепный выговор? Простите, не представился: Руби Вольф, из Кирьят-Шенкина. Владелец страховой компании «Тодес».
– Валерия, переводчик…
– Великолепно! – воскликнул он. – Вот вы-то мне и нужны!
Вольф говорил не переставая. Видно было, что он восхищен своей особой донельзя и совершенно самодостаточен. Вокруг него толпилась обычная для таких типов публика: пара истеричного вида дамочек с седыми буклями, ледащий господин с диктофоном в руке и мрачный верзила, похожий на охранника. Хотя нужен ли в нашей стране охранник кандидату на пост мэра заштатного городка, если в Израиле и так все всех знают?
О Вольфе, достаточно одиозной фигуре, я слышала немного. По профессии Руби был геологом и объездил с экспедициями почти весь Союз. Приехав в Израиль с женой и двумя детьми, он поселился в кибуце и принялся осваивать азы сельского хозяйства. Вскоре из кибуца его вежливо попросили, так как он умудрился сплавлять овощи и фрукты, предназначенные для общественной столовой, своим многочисленным друзьям и родственникам. Кибуцники ужасно огорчились отсутствию широкого витаминного асортимента. В результате семью Вольфов, которая уже ждала прибавления (ту самую сабру, о которой кандидат сообщил широкой общественности с трибуны), попросили перебраться из райского коммунистического общества в жестокий мир капитализма. Они сняли квартиру в Кирьят-Шенкине.
Сунувшись в несколько мест в поисках работы, Вольф понял, что минимальная зарплата не для него, и уехал в Россию, как он выразился, «прощупать почву». Сабра родился без него.
Будущий кандидат в мэры отсутствовал около двух лет. Когда же вернулся, то снял просторное конторское помещение в центра Ашкелона и основал страховое агентство «Тодес». Работниками он набрал опять же родственников, в основном незамужних тетушек бальзаковского возраста. Работали они не за страх, а за совесть, получали полставки и были преданы всей душой племяннику-благодетелю.
Надо отдать ему должное: агентство «Тодес» знали в Ашкелоне все. В конторе на улице Членов (да-да, именно так называется эта улица) постоянно толпился народ. Причем не только чтобы застраховаться. Одна тетка, Генриэтта, продавала места на экскурсии и билеты на заезжих гастролеров. Именно с ее легкой руки я оказалась в христианской Галилее. Другая занималась брачным бюро и поэтому сидела за шторкой, чтобы особо стеснительные граждане чувствовали себя вольготнее. Третья, проработавшая всю жизнь корректором в многотиражке, писала заметки о культурной жизни Ашкелона в собственную газетку Вольфа. Газетка была бесплатная, состояла, в основном, из объявлений, но брали ее охотно из-за программы российского телевидения и кроссвордов, которые тоже составляла почтенная родственница Руби.
Поэтому, когда я услышала, что Руби Вольф выставил свою кандидатуру на пост мэра Кирьят-Шенкина, то не удивилась: скорей всего, ему стало тесно в нашем провинциальном Ашкелоне и он захотел распространить свое влияние и на соседний городок.
В городе Кирьят-Шенкин были две достопримечательности: дюны и невесты. Дюны представляли собой огромные холмы мелкого песка, принесенного морем. Местные строительные подрядчики попытались было растащить их на свои нужды, но вмешался министр экологии, и живописные вершины были объявлены национальным достоянием. На вершинах дюн росли сосны и был разбит довольно приятный лесопарк, излюбленное место отдыха горожан. Раз в году Шенкинский лес становился местом игрищ толкиенистов всех мастей, и изумленные отцы семейств, приехавшие попить пива и пожарить мясо на костре, становились свидетелями битв на деревянных мечах. Смуглые дети растаскивали шлемы и картонные поножи, их родители цокали языком, и никто не мог понять загадочную русскую душу.
Другой достопримечательностью города были светловолосые женщины. До волны репатриации начала девяностых годов Кирьят-Шенкин был населен преимущественно выходцами из Магриба – Марокко, Йемена, Ливана. В воздухе стоял пряный аромат специй, на улицах в чанах с кипящим маслом жарили фалафель – шарики, слепленные из толченого гороха. У низеньких ворот одноэтажных домов сидели бородатые старики и курили наргиле, изредка обмениваясь приветствиями. Матери кричали на детей хриплыми гортанными голосами, и вся атмосфера этого места давала понять, что вы находитесь на востоке. Неторопливом, вальяжном востоке.
Все резко изменилось, когда в страну хлынули сотни тысяч репатриантов. Строительство переживало невиданный бум. Местные власти надеялись, что если предложить новеньким хорошие и недорогие квартиры, то население возрастет, налоги в городскую казну увеличатся, а город расцветет. Поэтому все русскоязычные газеты пестрели рекламами: «Приезжайте и живите у нас в Кирьят-Шенкине! Сюда будет проложена железнодорожная ветка. Полчаса – и вы в Тель-Авиве»…
Народ ехать в город развития не спешил. Квартиры, действительно, были дешевле, чем в Тель-Авиве или в Иерусалиме, но там, где есть жилье, нет работы. А один небольшой вязальный цех и несколько автомастерских не могли вместить всех желающих.
Город оказался в неприятном положении. Новые дома пустовали, их не покупали, подрядчики начали роптать. И тут правительство приняло решение скупить эти квартиры для малоимущих и социальных случаев.
Тогдашний мэр схватился за голову. Он рассказывал, что, когда ночью слышал, что приезжает очередное грузовое такси с репатриантами, не мог заснуть до утра. Пенсионеры, матери-одиночки и инвалиды не платили налогов, им требовалась социальная служба, а кто нес расходы? Конечно, мэрия.
Семьи прибывших в Израиль разваливались с ужасающей быстротой. В результате трудностей эмиграции любая трещина в отношениях приводила к ссорам, скандалам и разделу скромного имущества: мне – машину, тебе – детей и адью… Мужчины впадали в депрессию, в запой, потом находили себе новых подружек, а женщины с детьми обивали пороги социальных служб, требуя для своей неполной семьи крыши над головой. После долгих мытарств счастливицы получали довольно приличные квартиры и начинали искать работу. Но, как уже было сказано, в Кирьят-Шенкине работы не было…
