Андрей Кивинов - Роль второго плана
В кабинете пахнет горной лавандой, и я, наконец, перестаю плакать. Кондиционер с освежителем. Обстановка типовая, без излишеств типа аквариумов с пираньями или статуй оголенных дев. На столе маленькая модель кучки мусора, с воткнутой в нее авторучкой. Сразу чувствуется, что к отходам Шилов относится трепетно, с теплотой, то есть профессионально. Кроме макета я примечаю фото в рамке. Портрет молодой дамы в красном. Вероятно, дочка. Пошла в папу. В смысле внешности, а не призвания. Смесь Софи Марсо и Анюты Курниковой.
После первого часа беседы с замом ничего принципиально нового мы не узнаем. Шилов гоняет воздух, жалуясь на тяжелое положение фабрики, на политику городских властей в части переработки мусора, на невозможность жить так дальше и прочие ужасы, которые мы и так видим каждый день по телевизору. Жора, возможно, не видит, он с неподдельным интересом слушает и сочувственно кивает головой в такт жалобам, не задавая не единого вопроса. О, сразу оговорюсь, один удивительный факт я все же выяснил. Никто из Главка с Рудольфом Аркадьевичем пока не общался, мы с Жорой первые представители спецслужб, с которыми он встречается после того злополучного вечера. Правда, в его отсутствие приезжал кто-то из прокуратуры, изъял бумаги из кабинета Бочкарева, а сам кабинет опечатал. А из Главка ни-ни. Подозреваю, что Утконос включил зама в длительную, глубокую разработку и сейчас утверждает ее план у вышестоящего руководства.
Завершив трагический монолог о судьбе мусора в России, Шилов смотрит на нас через толстые линзы своих очков.
– Так я пока главного не понял, – Жора достает из нагрудного кармана авторучку, – кто убил вашего директора? Или хотя бы за что? У вас есть предположения?
Зам зачем-то тоже достает ручку, словно сам собрался записывать свои ответы.
О, блин, нормально! Признаться честно… Отличная преамбула. Третьего директора убивают, а он не представляет, что сказать. По ошибке, наверное, валят. Или маньяк. Я называю это доверительными отношениями!
– Вряд ли это связано с фабрикой… Да вы сами все прекрасно видите!
– Рудольф Аркадьевич затягивает прежнюю песню, – работает один цех по распилке древесины, да заводоуправление. Вон, куча у ворот третий год, извиняюсь, воняет, разобрать не можем. Седьмой месяц на картотеке, люди не получали жалованье с прошлого года. Сводим концы с концами, только потому, что сдаем в аренду несколько помещений. Остальные корпуса пустуют. Громадная ошибка, что в свое время фабрику приватизировали и отказались от бюджетного финансирования…Посудите сами, ну кто будет убивать директора из-за совершенно убыточного предприятия? Да и таким циничным способом!
– Простите, лично вы, когда получали в последний раз жалованье? – уточняет Георгий.
– Ну, видите ли, – исполняющий обязанности в настоящую секунду смахивает на перепутавшего мужской туалет с женским, – у руководства отдельная графа заработной платы.
Научно это называется – социальная несправедливость. Древесину пилят одни, жалованье получают другие. Ментура, кстати, более совершенна. Вкалывает меньшинство, но получают все. Но речь сейчас не об этом, вернемся на игровое поле.
– И неплохая, судя по всему графа, – комментирует Жора ответ Шилова, – иначе, какого рожна вы тут забыли?
– Дело же не в окладе… Это сложно объяснить. Может, будет громко сказано, но… Кто, если не я? Да, время тяжелое, но мы не сдаемся, пытаемся хоть что-то сделать. Иначе город просто утонет в отходах. Свалки не бездонны, они растут как опухоль… Говорят, у вас тоже не сладко, но вы же не уходите… Хотя мне иногда хочется на все махнуть рукой и убежать отсюда к чертовой матери!
«На дачу под Всеволожск», – заканчиваю я про себя мысль Рудольфа Аркадьевича.
– Значит, вы уверены, что убийство не связано с фабрикой? – продолжает настаивать Георгий.
– Сейчас уверенным быть нельзя ни в чем. Но, никаких веских причин для убийства я не вижу. Мы же не нефтеперерабатывающий завод и не ликероводочный. Делить здесь абсолютно нечего.
– Но, простите, трех директоров на тот свет уже отправили! – не выдерживаю я, – вы не боитесь стать четвертым?
– Типун вам на язык, молодой человек, – стучит по деревянному столу Шилов, – Почти все предприятия пережили подобное. Что поделать, закономерность нашего скорбного времени.
– Поясните, не сочтите за труд.
– Ивана Михайловича, насколько я в курсе, убили, когда началась приватизация. Я тогда не работал на фабрике. В то время предприятие еще процветало и представляло интерес для определенных кругов. В итоге кресло директора занял некий Карпец, человек совершенно от мусора далекий, а от его переработки еще дальше. Вскоре поняв, что фабрика не приносит никакой прибыли, а наоборот, явно убыточна, он принялся вкладывать активы в различные пирамиды, надеясь хоть таким образом поправить положение. Едва активы сошли на ноль, Аркадий Борисович тоже погиб. Теперь вот, Илья Сергеевич. Как это, не прискорбно, но подобные явления происходили почти на любом городском предприятии.
– Лично вы ладили с Бочкаревым?
– Конечно. Хотя у него был иной взгляд на выход из кризиса. Мы часто спорили из-за этого, но всегда корректно и по-деловому.
Лучше б взяли по лопате, да кучу убрали. А спорить – не лопатой махать.
– Что же касается отношений вне работы, – продолжает Шилов, – то они прекрасны. Мы с супругой частенько бывали у Ильи в гостях, ездили вместе за город на шашлыки. Они с Жанной приезжали к нам на дачу. Никаких конфликтов.
Картинка лубочная. Шашлыки на природе.
– А как у него с женой? В смысле личной жизни? Это между нами. Без протокола.
К слову сказать, никакого протокола мы и так не ведем.
– По-моему, это идеальная пара, хотя Жанна на пятнадцать лет младше. У них чудесная дочь. Боже мой, она, ведь, ничего еще не знает… Жанна не хочет портить ей отдых.
Входит секретарша, неся на подносе фарфоровый чайник и три чашки. Наконец-то догадались кофейком угостить проголодавшихся бойцов незримого фронта.
– Спасибо, Машенька, – Рудольф Аркадьевич берет чашку, – прошу. Чай, кофе.
Мы не заставляем себя уговаривать. Георгий провожает Машеньку подозрительным взглядом, нацеленным ниже ватерлинии, и возвращается к прежней теме, помешивая ложечкой в чашке.
– Интересную закономерность я наблюдаю в нашем, отдельно взятом государстве. Убивают в большинстве исключительно безпроблемных граждан. Я не беру в расчет погибших при ограблениях или по пьяному делу. А как какой директор попадется или президент, только и слышишь – все было в порядке, все было замечательно, не житуха, а курорт. И за что ж тогда статуей по голове?
– Я не могу даже предположить! – оправдывается Рудольф Аркадьевич, – Илья Сергеевич ни разу не жаловался, что ему угрожает опасность! Согласен, просто так не убивают, но я уже сказал…
– Извините, но пока вы ничего не сказали, – перебивает Жора, – кстати, о вас. Напомните, чем вы занимались в тот день?
Да, возможно, Георгий был прав, подозревая зама. Слишком резкая перемена в его облике приключилась после последнего вопроса. Нет, волосы, конечно, не зашевелились, пальцы не задрожали, и пот не выступил на высоком челе. И продолжал он сидеть в кресле, как и сидел и улыбался по-прежнему…Но… Не та это улыбочка, что была секунду назад. И не тот это Рудольф Аркадьевич.
– Но, я ж уже объяснял… С утра я находился на фабрике, в семь вечера уехал по делам.
– По каким делам? – прицепился напарник.
– Ну, я сейчас уже точно не помню… Сначала заскочил на заправку, потом в магазин запчастей. На Кантемировский. Хочу поменять левую рессору на машине.
– Там это смогут подтвердить?
– Не уверен… Неделя прошла, и я там ничего не купил. Не было у них рессоры.
– Хорошо, дальше…
– Дальше? Дальше? – Шилов начинает барабанить авторучкой по столу в режиме швейной машинки, – Послушайте, а почему вы этим интересуетесь? Это мое личное дело, где я был и что делал! К смерти Ильи Сергеевича я не имею никакого отношения!
– А вот это, Рудольф Аркадьевич, судить не вам.
– Что значит, не мне? Если я знаю, что я не при чем.
– Увы, этого не знаем мы. Так, где вы были в тот вечер?
– Какая разница?! Допустим, в ресторане. Неужели вы думаете, что пойдя на такое, я не обеспечил бы алиби?!
– В каком ресторане? – не унимается Жора.
– Хорошем! На Невском! Там было много народа, меня никто не запомнил! Устраивает?
– Вполне, – заступаюсь я за позеленевшего заместителя, ибо дальнейшие вопросы на тему алиби бессмысленны. Алиби нет.
– Бочкарев говорил вам, что его жена собиралась в театр? – Жора решил зайти с другого фланга.
Глупый вопрос. После прокола с алиби, только идиот ответит утвердительно.
– Да говорил. Если не ошибаюсь, на «Калигулу». Идиот.
– Когда и где он это сказал?
– На совещании. Утром. Кто-то случайно заговорил о театре, Илья Сергеевич и упомянул.
