Евгений СУХОВ - МЕДВЕЖАТНИК ФАРТА НЕ УПУСТИТ
Олькеницкий проводил взглядом автомобиль, подумал немного и повернул к горкому партии.
* * *На даче у Бочкова все собрались около семи вечера.
— Ну что, товарищи, чайку?
— Можно, — отозвался Шейнкман.
— А у меня все готово, — сказал Борис Иванович, приглашая за стол. — И наливочка припасена…
— Только давайте о делах более ни слова, — властно произнесла Софья Альфредовна, шумно отодвигая стул и усаживаясь за стол. — Отдыхать, значит, отдыхать!
Бочков, наливая чай, поглядывал то на Шейнкмана, то на Олькеницкого. Они были чем-то неуловимо похожи, когда Олькеницкий снимал пенсне. Тогда оба напоминали великовозрастных школяров, спасающихся на студенческой скамье от мобилизации на фронт. Собственно, так оно и было.
Гирше было почти двадцать пять, и отсрочку от мобилизации он получил вначале в Бехтеревском институте в Петербурге, а от фронта отлынивал уже в Казани, пребывая в университете. Соратник же Якова Михайловича Свердлова по партийной работе на Урале Яков Шейнкман был на три года старше, от мобилизации спасался в Петроградском университете, а от призыва на фронт — в Казани, числясь студентом Императорского, а затем просто Казанского университета. Он нигде и никогда ни дня не работал и сделал себе партийную карьеру пламенными революционными речами, имея на руках мандат «ответственного оратора». А когда надобность в университете отпала, оба покинули его, целиком отдавшись революционной борьбе, расшатывая каждый по мере своих возможностей устои империи.
После чая и наливки, которая особенно понравилась Софье Альфредовне, все отправились гулять на луга, а потом, по предложению Шейнкмана, решили прокатиться на лодке по Волге до Пустых Моркваш, где надеялись встретить товарищей по партийной работе Зубакова и Назарова.
Но в Морквашах таковых не оказалось, и часов в одиннадцать вечера поехали обратно.
— Какая светлая ночь! — восхищалась Софья Альфредовна. — Яков Семенович, обрати внимание, какая ясная и светлая ночь! В такие ночи в голову приходят романтические мысли…
Причалив к берегу, пошли через луга на Займище. К мосту через речушку спускались гуськом; Бочков, лучше других знавший эту местность, шел впереди, выбирая дорогу почище, и оторвался от остальных.
Около моста перед ним как из-под земли выросли пять фигур.
— Стоять, паскуда, — тихо сказала одна из них в матросском тельнике и бушлате, направив в живот Борису Ивановичу дуло маузера.
У Бочкова аккурат в том месте, куда был направлен маузер, образовалась вдруг холодная пустота, и сильно захотелось сходить по обеим нуждам, особенно по большой.
— А ты что это, комиссар, так побелел-то? Неужто испугался? — насмешливо спросил матросик. — Братва, — обернулся он к остальным, — вы видели когда-нибудь дрожащего от испуга комиссара?
— Ты уж, Костик, не пужай его так-то, — делано-участливо произнес другой из зловещей пятерки. — А то еще, не ровен час, обсерется.
После этих слов у Бочкова внизу лопнуло, и по внутренней стороне ляжки потекло густое и теплое.
— Фу-у, — брезгливо протянул матросик. — А он и впрямь обосрался… Говори, куда девали миллион червонцев?
— К-как-кой мил-лион? — едва сумел разлепить губы Борис Иванович.
— Такой, какой вы у трудового народу сперли, — зло отрезал матросик. — Говори, не то щас стрельну.
К густому и теплому, продолжавшему вытекать из Бочкова, по ляжке потекло еще жидкое и горячее.
— Ну! — прикрикнул на него матросик.
— Это к-какое-то нед-доразум-мение, т-т-товарищи, — выдавил из себя Борис Иванович еле слышно.
— Чево?
— Эт-то ош-шибка, — булькнул горлом Бочков и полностью довыпростал мочевой пузырь.
— Ты Шейнкман? — спросил матросик, поигрывая маузером перед самым носом комиссара банка.
— Н-нет. Я не Ш-шейнкман. То есть не Ш-шейнкман я…
— А кто ты?
— Б-бочков.
— А где Шейнкман?
— Сзади идет, — с готовностью ответил Борис Иванович и оглянулся.
Скоро подошли Шейнкман, Олькеницкий и Софья Альфредовна.
— В чем дело? — глядя на Бочкова, спросил Олькеницкий.
— А ни в чем, — нагло ответил матросик и скомандовал: — Руки в гору.
Олькеницкий и Шейнкман увидели направленные на них стволы револьверов. В руке одного из налетчиков, стоявших немного поодаль, матовым металлическим блеском предупредительно блеснула продолговатая бомба.
— Ну, комиссары, сюды свое оружие. Жива!
Олькеницкий и Шейнкман послушно отдали свои револьверы.
— Кто Шейнкман? — спросил матросик.
Все молчали.
— Ну? Кто из вас Шейнкман? — повторил налетчик.
— Я, — сорвавшимся голосом ответил Яков Семенович.
— Вот мандат на обыск, — сунул ему под нос исполкомовскую бумагу матросик. — Вы подозреваетесь в присвоении крупных денежных сумм при разгроме Советской Рабоче-Крестьянской Забулачной республики.
— Но Якова Семеновича в то время не было в Казани! — вступилась за мужа Софья Альфредовна. — Он был в Москве, все это могут подтвердить! Спросите хоть у товарища Ленина!
— Верно, — подал голос Олькеницкий. — Яков Семенович в то время был в Москве. Это могут подтвердить товарищи Ленин и Свердлов.
Бочков промолчал.
— Что скажешь, Лось? — спросил один из налетчиков во френче.
— Разберемся, — произнес матросик, верно, пребывавший в этой пятерке за главного и носивший кличку Лось. — А вас, — обернулся он к Софье Шейнкман, — во избежание неприятностей прошу помолчать. То бишь крепко заткнуться.
Окружив «арестованных» и, уже не разбирая дороги, их повели в Займище.
Двое из нападавших были одеты матросами, двое — в галифе и френчах, а пятый, в косоворотке и картузе деревенского образца, смахивал на приказчика. Он все время молчал и поигрывал бомбой.
— Вы бы поосторожней с бомбой, товарищ, — как можно мягче произнес Шейнкман, опасливо косясь на зловещий снаряд.
— Чо? — недобро произнес одетый приказчиком, сверля взглядом предсовнаркома. — Не гавкай, гнида.
— Значица так, граждане арестованные, — объявил матросик, когда все пришли на дачу Бочкова. — Вести себя скромно и тихо. А вас, — он обратился к Якову Семеновичу, — убедительно прошу добровольно выдать незаконно присвоенные вами забулачные миллионы.
Бочков, немного оправившийся от испуга, смотрел на побелевшее лицо всесильного предсовнаркома республики и главы казанских большевиков, пламенного оратора и непримиримого революционера, нутро которого дрожало от страха, как и у всех простых смертных. Да нет, скорее больше, чем у простых смертных. Ведь ему было что терять в отличие от тех, с коими приходилось встречаться на своем тернистом жизненном пути. Молчал и Олькеницкий, скованный страшным предчувствием скорой смерти.
— Ну что, будем помогать следствию? — спросил матросик, уставившись взглядом в лоб Шейнкману.
— Но у меня нет никаких забулачных денег, — пролепетал Яков Семенович. — Я тогда был в Москве. Это могут засвидетельствовать товарищ Ленин и другие. Можно послать запрос…
— Что за чушь вы городите, — поморщился налетчик. — Детский лепет какой-то. Отдавай, гад, золото.
— Боже мой, — замельтешил-заволновался Шейнкман. — Ну почему вы мне не верите? Вот вы, товарищ, — обратился он к налетчику, также одетому матросом. — Вы ведь за Советскую власть?
— Все матросы за Советскую власть, — ответил гордо налетчик и добавил: — Отдавай, сучара, забулачные миллионы.
Шейнкман всхлипнул, всплеснул руками и замолчал. Рядом, выпучив в удивлении и без того рыбьи, навыкате глаза, громко сопела верная соратница и супруга предсовнаркома Софья Альфредовна.
— А у вас есть мандат? — вдруг резким голосом спросил Олькеницкий.
— А то как же, — весело ответил матросик и протянул Гирше Шмулевичу бумагу в одну четверть листа. Сверху на листе было написано:
Удостоверение.
— Странно, — сказал Олькеницкий, возвращая мандат. — Подписано Абдеевым и Магницким. — А я вас не знаю, и никогда не видел.
— Зато вы нам хорошо известны, товарищ главный чекист, — сказал одетый приказчиком.
* * *Обыск на даче Бочкова ничего не дал.
— Ну что же, пошли, — сказал Лось, и дачников повели назад на Морквашенскую дорогу.
Дойдя до места, где дорога с обеих сторон поросла молодым дубняком, остановились.
— Ты, дамочка, поди сюда, — промолвил Лось, обращаясь к Софье Альфредовне.
Та подошла.
— Свободна. Можешь отчаливать.
— Я никуда не пойду без моего мужа, — гордо вскинула голову верная соратница и супруга. — Отпустили меня, отпускайте и его!
— Хорошо, — легко согласился матросик. — Забирай своего хахаля и ступайте отседова на хрен.
Софья Альфредовна быстро сморгнула и, схватив мужа за рукав, потащила прочь. Шейнкман обернулся к оставшимся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и побрел к деревне.
