Эдуард Тополь - Лобное место. Роман с будущим
– А, это ты…
Я протянул ему хачапури:
– Держи. Ешь, пока горячее.
Сергей потянул носом запах хачапури, крякнул и сел в траве.
Судя по его румяному виду, я предположил, что он проспал минут сорок и почти протрезвел.
Мы съели по хачапури, допили коньяк и стали закусывать яблоками. Я сказал:
– О’кей, зачем ты засветил эту кассету?
Акимов посмотрел на меня:
– Я не…
– Не трынди! – перебил я. – На этой кассете был снят разговор Варуева с призраком. И ты, я видел, наехал на него трансфокатором до предела. Кто это был? Та самая девка?
Где-то вдали, за деревьями и мосфильмовским забором мягко шуршал поток машин по улице Косыгина. Акимов дожевал яблоко, взял пустую бутылку армянского и отжал из нее в свой стакан последние капли. Выпил, отер губы.
– Ладно, – сказал он. – Забожись, что никому!
Я приставил к верхним зубам ноготь большого пальца и резко отдернул в сторону:
– Гад буду!
Акимов усмехнулся:
– Нет. Тремя лысыми.
Клясться тремя лысыми – старинная вгиковская традиция, уходящая корнями в доисторическую эпоху Михаила Ромма, Сергея Герасимова и Льва Кулешова.
– Клянусь Говорухиным, Миндадзе и Мессерером, – сказал я.
Акимов удовлетворенно хмыкнул, потом глубоко вздохнул.
– Ладно, тебе скажу, но ты все равно не поверишь.
– Ну?
– Это Горбаневская.
– Кто-кто? – переспросил я.
– Наталья Горбаневская. Знаешь такую?
Я скорчил пренебрежительную гримасу. Наталья Горбаневская, известная антисоветчица и диссидентка семидесятых годов, еще в прошлом году умерла в Париже, и я хорошо помнил, как наша либеральная пресса писала, что на ее похоронах были послы Польши и Чехии, а от России не было никого. Чтобы спустя год после смерти она слонялась по мосфильмовским павильонам с солдатским одеялом на плечах? Конечно, Акимову давно пора бросать пить, иначе…
– Я же сказал: ты не поверишь, – перебил мои мысли Сергей. – Может, еще сбегаешь в «Софит»? Я отдам из получки.
– Если ты допился до Горбаневской, то бежать уже нужно в другое место.
– Ага… – Сергей пожевал губами и внимательно посмотрел на бетонную Царевну-лягушку. – Но там я уже был.
– Где ты был?
– У «Ганнушкина». Мы же там психушку снимали, ну – палату Бездомного. Забыл?
Я помнил, конечно. Но «палату Бездомного» с видом на Яузу и Оленьи пруды в психбольнице имени П. Ганнушкина мы снимали месяц назад, при чем тут вчерашнее появление призрака на «Мосфильме»?
Акимов упредил мой вопрос. Забросив обе руки за голову, он сцепил там пальцы и всей мощной фигурой откинулся назад, лег спиной в траву. А потом, глядя в небо, сообщил:
– Слушай и не перебивай. Вчера, когда я увидел ее в кадре, я сам испугался. Решил, что упился до чертиков, и сразу после съемки поехал к Свиридову. Помнишь Свиридова?
– Еще бы…
Когда Аскольду Свиридову, академику и звезде нашей психиатрии, позвонили с «Мосфильма» насчет съемок в его психбольнице, он не только тут же согласился, но даже предложил свой кабинет, а всё потому, что, как оказалось, он чуть ли не наизусть знает великий роман Булгакова. Больше того – этого Свиридова мы, вообще, едва не сняли в роли доктора, который принимает Ивана Бездомного и лечит Мастера, так он похож на врача-психиатра, описанного Булгаковым. Но от актерской карьеры Свиридов отказался, сославшись на то, что «коллеги не поймут», зато втихую отвел меня в архив своей психбольницы и показал стенограммы бесед врачей с Чикатило и другими знаменитыми психами. То есть во время съемок у нас с этим Свиридовым установились почти приятельские отношения. Но чтобы алкаш Акимов сам, по своему почину отправился к нему за психиатрической помощью – это он должен был очень сильно испугаться.
– И что тебе поставил Свиридов? Какой диагноз? – как бы в шутку спросил я у Сергея.
Поскольку Ивану Бездомному, гонявшемуся по Москве за призраком «консультанта» Воланда и привезенному в психушку из ресторана «Дома Грибоедова», булгаковский врач присвоил шизофрению и галлюцинации на почве алкоголизма, я не сомневался в аналогичном диагнозе у Сереги.
– Какой, какой! – передразнил меня Акимов. – Если Свиридов меня отпустил, значит, я не псих. Да, пить нельзя, это и ежу ясно. Но все тесты я прошел, руки не дрожат, в глазах не рябит, и речь, как ты видишь, связная. А самое главное, после Свиридова я поехал к Ярвашу в театр, и сразу после его спектакля мы с ним так надрались, что ночью завалились к Безлукову. И что ты думаешь? Ваня показал нам ее в Интернете!
– Кого он вам показал?
Но Акимов как будто не слышал моего вопроса.
– Может, ты все-таки сбегаешь еще за бутылкой? Я отдам…
– Кого вам показал Безлуков? – жестко перебил я.
Акимов снова вздохнул глубоко и разочарованно.
– Понимаешь, – проговорил он, глядя в раскаленное небо, – когда мы к нему приехали, он сидел в Интернете и смотрел «Диссиденты» и «Они выбрали свободу». Ты видел эти фильмы?
Честно говоря, снятые двадцать лет назад, еще в горячке лихих девяностых, документальные фильмы об академике Сахарове, Буковском, Марченко и других диссидентах, я, конечно, видел, но – как бы это сказать? – вовсе не хранил в памяти. И кем среди них была эта Наталья Горбаневская, помнил крайне смутно.
Но Акимов и тут опередил меня:
– Ладно, не парься, мозги сломаешь. Двадцать пятого августа шестьдесят восьмого года Горбаневская и еще семь человек вышли на Красную площадь с плакатами против ввода советских танков в Чехословакию. Конечно, их тут же арестовали, избили и посадили. А Горбаневскую, поскольку она пришла на площадь с грудным ребенком, бросили в психушку. В семьдесят пятом, когда ее выпустили, она уехала в Париж, писала антисоветские книги и статьи и умерла в прошлом году, похоронена на Пер-Лашез. То есть надо быть полным психом, чтобы говорить, что она ожила и ходит по «Мосфильму». Но ее видел не только я…
Я ошарашенно смотрел на Акимова. Дело было не в том, что он говорил, а в том, что он ГОВОРИЛ! Я поздно, в двадцать четыре, поступил во ВГИК, но ни во ВГИКе, ни за двадцать лет моей работы в кино я никогда не видел говорящих кинооператоров. По-моему, это самая молчаливая профессия в мире, они даже со своими ассистентами и осветителями разговаривают только междометиями или в крайнем случае односложными репликами типа: «Левый софит прибавь!», «Правый выключи!» и «Зажми диафрагму». Всё. По моим сценариям три фильма и три телесериала сняты лучшими операторами страны, но я ни разу не слышал от них ни одного сложносочиненного и тем паче сложноподчиненного предложения. Если бы, почти по Маяковскому, «выставить в музее говорящего оператора, весь день бы в музее торчали ротозеи…». И вдруг Серега Акимов, тот самый Акимов, который даже с бабами обходится двумя-тремя междометиями и старой вгиковской хохмой «Мадам, прилягемте у койку!» – этот самый Акимов говорит не на бытовые темы, а произносит целый политический монолог! Я не верил ни своим глазам, ни ушам, а он вдруг поднялся, сел в траве и посмотрел на меня в упор:
– Понимаешь, с ней говорили Стас Ярваш и Ваня Безлуков! Ты же сам видел, как они с ней разговаривали, когда она забрала бич.
– Я видел, как они разговаривали, но с кем – этого не видел никто.
– То есть, по-твоему, у нас троих коллективная шизофрения, так? Мы говорили с пустотой?
– Я этого не сказал…
– Но Безлуков, ваще, не пьет! – вдруг яростно, словно в отчаянии, крикнул Акимов. – Да, мы с Ярвашом алкаши, я согласен! Но Безлуков святой! Понимаешь? Святой!
– Хорошо. Успокойся. Ваня святой, он увидел кого-то, похожую на Горбаневскую, и, приехав домой, полез в Интернет, стал смотреть фильмы про диссидентов. Ну и что? Ты-то зачем засветил пленку, на которой ее снял? Где логика?
– Блин, как мне надо выпить! – сокрушенно сказал Сергей и даже оглянулся вокруг, ища, нет ли в саду кого-нибудь с выпивкой.
Но по счастью, никого не было ни с выпивкой, ни без нее. Только вдали, в тени студийного Музея сидел гранитный памятник босого Василия Шукшина. Акимов посмотрел на него и стал расшнуровывать свои кроссовки сорок четвертого размера.
– Да, засветил! – сказал он мне с вызовом. – Потому что она попросила.
– Кто «она»? Горбаневская?
– Ну… – подтвердил он, стряхнул с ног свои модные «Адидасы» с косыми рубчатыми шипами на подошвах и, остужая свой пыл, по-шукшински уперся в землю босыми ногами.
– Серега, кочумай! – по-вгиковски укорил я его. – Это слишком! Горбаневская попросила тебя засветить кассету! Когда это было? У Свиридова в больнице? Ну? Что ты молчишь?
– А мне не хрен с тобой говорить! – вдруг остервенело, словно хмель снова ударил ему голову, озлобился Акимов. – Ты выпил мой коньяк и за мой же коньяк делаешь из меня психа! Вали отсюда!
– Хорошо, я куплю тебе коньяк. Но только после того, как ты скажешь, почему засветил ту кассету.
– Правда купишь? – тут же недоверчиво смягчился Сергей.
