Валерия Вербинина - Английский экспромт Амалии
– А вот этот турнюр – просто неприличен! О чем они думают? А капор – что за прелесть!
Морщась, Амалия изучала статьи, имевшие касательство к России, и обнаружила, что примерно два месяца назад тон их резко изменился. Из насмешливого и иронического он стал резко – до истеричности – враждебным. Амалия заметила, что выражение «эти дикие скифы» попалось ей не меньше пяти раз, а слова «русские варвары» и «русские орды» повторялись так часто, как только позволяла тема. Во всех статьях проводилась идея необходимости войны во имя защиты интересов британской нации. Вздохнув, Амалия отложила газеты.
– Мда-а, – задумчиво произнесла она. – Этот лорд Ундервуд – мерзкий человечишка, и только.
Она поглядела на сына, заметила, что он спит, взяла его на руки и отнесла в его комнату.
* * *Приблизительно тогда же, когда Амалия в Петербурге читала газеты, в Лондоне о ней шел серьезный разговор.
– Итак, Дэниэл, все, что нужно знать, нам известно. Она приедет не раньше среды, так что до тех пор у вас есть время. Учтите, эта дама, несмотря на элегическую внешность, – помесь Миледи Дюма и Рокамболя[5]. От нее можно ожидать любых сюрпризов.
– Не извольте волноваться, лорд Сеймур, – отозвался его собеседник. – Главный сюрприз она получит от меня.
– Разумеется, Дэниэл, я знаю, что могу на вас рассчитывать. Поэтому и поручаю вам о ней позаботиться. Наш общий друг, лорд Ундервуд, будет весьма недоволен, если с мистером Лаймхаузом что-нибудь случится, да и сам лорд Ундервуд ведь тоже не бессмертен. Нам бы не хотелось, чтобы он до срока оказался в ящике, гм, не предназначенном для хранения газет.
Дэниэл слегка покривил рот, показывая, что оценил остроту своего собеседника по достоинству.
– Будьте спокойны, милорд, – отозвался он. – Ей не придется вам докучать, за это я ручаюсь.
Увы, в случае с баронессой Амалией Корф было бесполезно ручаться за что бы то ни было. И Дэниэлу Уивертону вскоре предстояло убедиться в этом.
Глава 3,
о лошадях, леди и общипанных курах
В поезде, уносящем ее в Европу, Амалия скрупулезно изучила досье на обоих интересовавших ее деятелей. Ее ум лихорадочно искал, за что можно зацепиться, чтобы положить конец сотрудничеству короля прессы и властелина пушки. Ибо, хотя ей дали понять, что для решения ее проблемы вполне достаточно лишить жизни одного или даже обоих союзников, Амалию такой выход никак не устраивал. Убийство вообще – ultimum auxilium[6], и прибегать к нему надо с чрезвычайной осмотрительностью. А лучше всего – не прибегать вовсе. Кроме того, незаменимых людей на свете очень мало, и никто не мог гарантировать, что преемники Ундервуда или Лаймхауза не будут разделять их взглядов на то, как надо обделывать свои дела в этом лучшем из миров. Так что самым верным средством, по мнению Амалии, было бы разбить союз лорда и баронета таким образом, чтобы его восстановление стало делом практически невозможным. Как это сделать – она пока не имела ни малейшего понятия, хоть и прекрасно отдавала себе отчет в том, с чем ей придется бороться. Вне всяких сомнений, обоими джентльменами двигала обыкновенная алчность – самая примитивная и вместе с тем самая сильная из человеческих страстей. Перевесить ее, и то при очень благоприятных обстоятельствах, могли бы только страх или оскорбленное самолюбие. Именно поэтому Амалия так тщательно перечитывала собранные в досье страницы, исписанные чьим-то разборчивым почерком, – в надежде, что среди вороха малозначительных и незначительных фактов ей удастся обнаружить хоть один, который приведет ее к желанной цели.
Поезд оставил позади пограничную станцию Вержболово[7] и катил по уютной Германии. Амалия отложила выученные практически наизусть досье и, покусывая пальцы, уставилась в окно.
Лорду Герберту Фрэнсису Эдмунду Ундервуду исполнилось пятьдесят четыре года. Судя по фотографии, это был энергичный, прекрасно сохранившийся сухощавый джентльмен с благородной сединой, весьма его красившей. Он был очень умен, целеустремлен и хваток. Его остроты были у всех на устах, его лошади вызывали благоговение у завсегдатаев скачек в Англии и на континенте. Он был женат и имел семерых детей. Среди его изданий значились прекрасно оформленные ежемесячники для высоколобых интеллектуалов и дешевые ежедневные листки, которые по карману любому жителю Англии. В карты мистер Печатный Станок не играл, вино пил, но умеренно. Курил сигары, увлекался травлей лис, одно время содержал актрису, но потом бросил ее из-за ее бесконечных капризов. Одним словом, если бы он не был сволочью, он был бы вполне приличным человеком.
Джордж Лаймхауз родился в 1843 году и был, следовательно, на двенадцать лет моложе своего друга. С фотографии, приколотой к досье, смотрел широкий в кости, полный человек в котелке, с надменным мясистым лицом, украшенным усиками, и с пухлыми большими руками. Не так давно королева пожаловала ему титул баронета, и Амалия легко могла представить себе, что с этих пор он взирал на мир еще надменнее. Лаймхауз был одним из крупнейших английских промышленников. Его банковский счет, можно сказать, ломился от нулей, и жил он на широкую ногу. Охота и скачки баронета не интересовали, но вот остальным радостям жизни он умел отдать должное – обожал вкусно поесть, держал личного повара-француза и был, что называется, не дурак выпить. Настоящей же его страстью были женщины, и он волочился за ними с неутомимостью, достойной восхищения. Так как он был богат и имел значительное влияние, мало кто осмеливался ему отказать. Жена, не одобрявшая полигамных взглядов супруга, родила ему троих детей и с тех пор безотлучно находилась на водах в Спа, что его более чем устраивало. Если лорд Ундервуд слыл язвительным скептиком и его не так-то легко было рассмешить, то Лаймхауз, наверное, заходился хохотом от любой грубой шутки. Но хотя он в жизни являлся весельчаком и бонвиваном, Амалия догадывалась: любому, кто пожелал бы встать ему поперек дороги, пришлось бы ох как несладко.
Таким образом, лорд Ундервуд больше всего на свете любил лошадей, а баронет Лаймхауз всему остальному предпочитал женщин. Идеальным для целей Амалии было бы, если бы Лаймхауз при своей неумеренной любвеобильности затеял интрижку с женой Ундервуда и последний бы об этом узнал. Хотя для большинства высокопоставленных людей семья – всего лишь распространенная форма лицемерия, которой они обязаны следовать, шутить с ней они не любят. Ни один мужчина, как бы он ни был безразличен к своей половине, не обрадуется, узрев на своем челе пресловутые метафорические рога, что испокон веков украшают всех обманутых супругов. А унижение общественного деятеля еще сильнее – ведь его жизнь, можно сказать, является достоянием окружающих, и, сколь бы могуществен он ни был, он все равно не принадлежит себе. Когда о его позоре начинают трубить знакомые и многочисленные недруги, он не вынесет насмешек окружающих, даже если и наделен философским спокойствием Сократа, мудростью Аристотеля и кротостью дохлой кошки. Короче говоря, если бы Лаймхауз соблазнил леди Ундервуд, лорд Печатный Станок никогда бы ему этого не простил, а значит, их сотрудничеству моментально пришел бы конец. Никакие деньги не стоят того, чтобы переступать через собственную гордость, – разумеется, когда ты и так уже богат.
Увы! К величайшему несчастью для Российской империи, для войны и мира, для настоящего и грядущего, Лаймхауз никогда, никак, ни при каких обстоятельствах не мог воспылать сердечной страстью к леди Ундервуд. Никто на белом свете, ни один человек, каким бы прилежным учеником Казановы он ни являлся, не был способен возбудиться при ее виде. Ибо леди Ундервуд была на редкость уродлива. Маленькая, косоглазая, близорукая, усеянная бородавками, как небо – звездами, она в любом, даже самом дорогом платье неизменно смахивала на плохо общипанную курицу. Единственным оправданием ее существования, по крайней мере в качестве леди Ундервуд, были солидные деньги, которые она принесла супругу в приданое и на которые тот (третий сын разорившегося аристократа) сумел открыть свое дело. К сожалению, за все на свете приходится платить, и на этот раз расплата была довольно своеобразной. Все семь детей лорда и леди Ундервуд носили на себе печать, если можно так выразиться, неоспоримого авторства своей матери. Один в тридцать лет был лыс, как сковородка, другой – кривоног и страшен до блеска, у третьего один глаз смотрел в Канаду, а другой – в Китай. Увидев их портрет, находившаяся в прескверном расположении духа Амалия задалась вопросом, как вообще такие несуразные создания могли появиться на свет. Ответ напрашивался сам собой: либо лорд Ундервуд был очень смелым человеком, либо кромешная тьма была ему подмогой. Словом, Амалии окончательно стало ясно, отчего Печатный Станок души не чает в лошадях.
