Кирилл Шелестов - Уротитель кроликов

Удар был страшным. Громобоев запил. В компании он появлялся лишь наездами, в состоянии, далеком от вменяемости, и устраивал такие скандалы своим новым партнерам, что выводить его приходилось с охраной.

Когда же Громобоев все-таки несколько опомнился, то его ждало новое потрясение. Его враги-совладельцы предъявили ему документы, из которых неоспоримо следовало, что акции Громобоева были проданы. Все тем же трем людям. На документах стояла собственноручная подпись Громобоева.

Сломленный старик никак не мог вспомнить, действительно ли он согласился по пьянке подписать какие-то бумаги или пал жертвой очередного мошенничества. Это его доконало.

Некогда грозный Громобоев навсегда исчез из компании, и больше о нем в области не вспоминали. Скорее всего, он куда-нибудь переехал, благо новые владельцы что-то ему заплатили.

Зато тестя Храповицкого я иногда встречал у него в приемной. Превратившись в безобидного голубоглазого пенсионера, бывший хозяин области время от времени обращался к своему вознесшемуся зятю с мелкими просьбами: помочь с ремонтом квартиры или дать машину, чтобы привезти с дачи помидоры. В просьбах Храповицкий ему никогда не отказывал, хотя и общался с ним чаще через секретаря.

Я знаю, как меня будут мучить в аду. Меня оденут в белый смокинг и поселят в русской глубинке. Осенью.

Уральская губерния, где располагалось множество мощных промышленных предприятий, была одним из немногих регионов в России, приносивших деньги в федеральный бюджет и не зависевших от правительственных дотаций. Что не мешало главному городу области, с его полуторамиллионным населением и унылым индустриальным пейзажем, утопать в грязи с сентября по апрель. А с апреля по сентябрь задыхаться от пыли.

Когда я вышел из четырехэтажного здания администрации нашей компании, расположенного на пересечении двух главных улиц, накрапывал мелкий октябрьский дождь. Охрана каждое утро мыла машины, но достаточно было проехать двести метров в потоке мчавшегося по лужам транспорта, чтобы их естественный окрас сменился буро-серыми разводами, внушавшими отвращение даже бродячим собакам. Которые с возмущенным лаем метались вдоль обочин.

Я сел в свой джип, дожидаясь, пока Гоша, начальник моей охраны, захлопнет за мной дверцу и вальяжно развалится на пассажирском кресле.

— Какие планы на вечер? — поинтересовался Гоша. — Я к тому, что если договариваться с кем-то из ваших дам, то лучше это сделать заранее. До обеда они, знаете ли, спят, а после трех их уже не поймаешь. Даже при всем моем к вам уважении.

— Сегодня вечером у нас официальное мероприятие, — ответил я. — Неизвестно, когда освободимся. Так что обойдемся без женщин.

— Я все-таки заряжу человек трех из вашего списка, — задумчиво отозвался Гоша. — На всякий случай. Пусть сидят дома, ждут. Лучше потом откажемся. А то вы ближе к ночи спохватитесь, я же безответный и останусь виноватым. Да и им полезно будет. Надо приобретать навыки семейной жизни.

Гоша был редкий нахал. Он катал на моих машинах своих подружек, прикарманивал часть денег, которые я выдавал ему на расходы, и не реже чем раз в полгода попадал в милицию за драки. Но я прощал ему за природную сообразительность, которая совсем не часто встречается в охранниках.

Вообще-то его звали Геннадий, но свое имя он почему-то не любил, и представлялся Гошей, уверяя, что так интимнее. Он был высоким, спортивным парнем со смуглым красивым, решительным лицом. Гоша приближался к тридцати годам, в связи с чем собирался в четвертый раз жениться. В этом он усматривал свидетельство своей серьезности и скрытый укор моей безалаберности. В свои тридцать четыре года я был женат только раз, да и то не слишком удачно. Гоша же с удовольствием вспоминал все свои предыдущие браки и не видел препятствий к продолжению столь приятного времяпрепровождения.

Всего в охране у меня работало шесть человек — по трое в смену. Свою машину я водил сам, начальник смены садился рядом, а двое других охранников ехали в машине сопровождения. С этим агрессивным коллективом Гоша справлялся без труда и еще заведовал списком из десяти—двенадцати девушек, с которыми я встречался с большей или меньшей регулярностью. Когда список пополнялся новыми именами, Гоша по своему усмотрению вычеркивал тех, о ком я не вспоминал больше двух месяцев.

Вообще-то в отличие от Храповицкого и его партнеров, принимавших на работу только офицеров спецназа или военной разведки, я не придавал охране своего бренного естества особого значения. Для меня это было скорее вопросом антуража. Вид рослых, тренированных ребят с оружием производил неизгладимое впечатление на женщин, с которыми я знакомился, и на посещавшую наши рестораны задиристую шпану, с которой я знакомиться не хотел.

Кроме прочего, наличие лишней рабочей силы избавляло от необходимости заботиться о машинах и самому делать покупки.

— Кстати, — опять подал голос Гоша. — Там ваш гаремный народ стонет.

— Денег просит? — спросил я безрадостно.

— Ну да, как обычно. — В Гошином голосе звучало неодобрение. Он не поощрял материальных претензий участниц списка, цинично именуемых им гаремом.

— Отвези трем самым страждущим по триста долларов, — предложил я.

— Не получится, — возразил Гоша скептически. — Одна только Марина, ну, которая учительница, просила полторы тысячи на дубленку к зиме. В самом деле, Андрей Дмитриевич, не голой же ей ходить.

По его тону угадывалось, что если он чего-то и желает учительнице Марине, так это именно ходить зимой голой.

— Тогда вычеркни ее из списка, — заключил я, вздыхая.

— Уже сделал, — злорадно отозвался Гоша. — Сказал, что вы на месяц уехали в Москву.

Предполагалось, что проституток в моем списке не значилось. Но материальные проблемы решать все равно приходилось, вне зависимости от того, встречался я с ними или нет. В противном случае, список как-то сам собою таял.

Глава вторая

Между прочим, у меня и впрямь была важная встреча. Даже целых две. Иногда я тоже говорю правду. Хотя и не знаю, зачем.

Для начала я отправился в наш банк. Банк был небольшим, карманным, как выражался Храповицкий, и работал, в основном, с деньгами наших предприятий. Управлял им Павел Сырцов, бывший колхозный бухгалтер, которого Храповицкий откопал где-то не периферии. Сырцову было за тридцать. Он был среднего роста, худощавый, с испуганными глазами и густой преждевременной сединой, появившейся, вероятно, от неизбывной скорби по чужим деньгам.

Любую трату, включая покупку презерватива, он считал бездумным расточительством. И решался на нее лишь после долгого всестороннего обдумывания. Деньги вообще, по его глубокому убеждению, существовали не для того, чтобы их тратить, а чтобы их копить.

На стене в его тихом кабинете со спартанской мебелью висела абстрактная картина, в бледно-зеленых тонах, изображавшая не то норвежские фьорды, не то горы денег. Картина Сырцову очень нравилась. Она его успокаивала.

Ему предстояло тяжелое испытание. Поскольку я приехал, чтобы забрать четыреста тысяч долларов наличными.

Все необходимые по этому поводу распоряжения Сырцов получил от Храповицкого еще в середине прошлой недели. Деньги уже были подготовлены, десять раз пересчитаны, аккуратно упакованы и уложены в спортивную сумку. И все-таки расставаться с ними ему было тягостно и больно.

Он еще раз позвонил Храповицкому, в надежде, что в планах шефа произошли какие-нибудь изменения. Изменений, разумеется, не случилось.

Сырцов вздохнул, окинул прощальным взглядом сумку и бережно передал ее мне.

— Сумку только потом верни, — попросил он. — А то на тебя не напасешься.

— В следующий раз приеду с рюкзаком, — пообещал я. — Чтоб больше поместилось.

Я поставил сумку на пол и небрежно задвинул ногой под кресло. От подобного обращения с дорогим его сердцу грузом Сырцова покоробило. Он нервно сглотнул, и острый кадык на тонкой шее пробежался вверх и вниз. Из хулиганства я хотел было прикурить от стодолларовой купюры, но побоялся, что его хватит удар.

Сырцов заглянул в компьютер, затем сверился с какими-то записями.

— Итого я выдал тебе один миллион триста пятьдесят восемь тысяч долларов, — подытожил он с грустью.

— За тобой еще столько же, — обнадежил я.

— Шутишь?! — ахнул он, меняясь в лице. Его испуганные глаза заметались. — Храповицкий об этом мне ничего не говорил.

— Еще скажет, — заверил я. — Постараюсь уложиться в три миллиона. Хотя, конечно, придется во всем себе отказывать.

Сырцов заерзал. Шуток на эту тему он не воспринимал.

— Зачем нам вообще эта политика! — воскликнул он в сердцах. — Одни расходы от нее!

— Ты не все знаешь, — многозначительно произнес я.