Кирилл Шелестов - Уротитель кроликов

— Это смахивает на начало военных действий, — отозвался Храповицкий. Его ироничные глаза посерьезнели. До этого времени он не проявлял к разговору особого интереса.

— С кем воевать-то? — задиристо возразил Виктор. — С мелкой шушерой? Если бы это были серьезные ребята, они бы добрались до Пономаря. Или до кого-то из его близкого окружения. А тут какая-то трусливая гадость.

— Если, конечно, причина названа правильно, — вставил я. Я все-таки решил отвесить ему подзатыльник.

— Что ты имеешь в виду? — повернулся ко мне Виктор. Лицо его напряглось, и оспины проступили чуть сильнее. Храповицкий тоже сверкнул на меня глазами. Он понимал мою интонацию с полуслова.

— Если кто-то из конкурентов Пономаря попросил бы свою «крышу» разобраться с ним, то об этом стало бы известно остальным бандитам на следующий же день. И уже сегодня люди Пономаря громили бы их магазины. Из твоих слов следует, что несколько разъяренных ларечников скинулись и наняли бродячих отморозков, чтобы хоть как-то досадить Пономарю. Но Пономаря подобные проделки не остановят. Наоборот, еще больше раззадорят. А к понесенным убыткам ларечники добавят дополнительные расходы. Я, разумеется, не силен в психологии работников торговли, — добавил я невинно. — Но мне кажется, это не очень в их духе.

— И кто же, по-твоему, это сделал? — спросил Виктор, скептически кривя рот.

— Прежде всего, я думаю, что это не местные, — принялся объяснять я. — Иначе мы бы уже знали. А раз не местные, значит, и причина другая. И, скорее всего, Пономарю она понятна. Это больше похоже на предупреждение. Полагаю, у Пономаря есть проблемы, которыми он с нами не делится.

— Чушь какая-то, — фыркнул Виктор.

— Любопытно, — заметил Храповицкий. Он наклонился вперед, взял сломанный Виктором карандаш, осмотрел его и вернул в подстаканник. — Если ты прав, значит, Пономарь что-то затеял, не поставив нас в известность.

— Мы тоже ему многого не говорим, — раздраженно проворчал Виктор.

— Тут другое, — возразил Храповицкий. Когда он спорил, то слова выговаривал четче обычного, и крупные черты его лица обострялись и становились жестче. — Мы работаем с ним только в одной части, а именно — в торговле. И получаем прибыль лишь от этого. Не говоря уже о том, что этой прибыли не хватит нашим девчонкам на помаду. Пономарь же получает дополнительную выгоду, потому что партнерство с нами дает ему возможность входить в те кабинеты, где его никогда бы не приняли. И эту выгоду, получаемую за наш счет, он, возможно, пытается использовать для чего-то еще. Но без нашего участия.

— Все они торгаши одинаковы, — буркнул Вася, с присущим ему тактом наступая Виктору на любимую мозоль. Он, было, сунул руки в карманы брюк, но тут же вытащил их, видимо, спохватившись, что дворяне так не поступают. — Лишь бы чего-нибудь спереть.

На Васином месте я бы промолчал, даже если бы Виктора не было в кабинете. В бытность свою заместителем председателя облисполкома, Вася пер все, что плохо лежало — от строительных материалов до норковых шапок, за что его раза три собирались выгонять.

— Да зачем мы слушаем домыслы Андрея! — возмущенно повысил голос Виктор. — Давайте пошлем наших людей и все сами выясним.

— Мы не будем никого посылать, — спокойно отозвался Храповицкий. Он, похоже, принял решение. — Мы подождем, пока ситуация прояснится. В чужую войну я не полезу.

Он нажал кнопку селектора.

— Лена, приглашай народ в комнату совещаний.

Вася остался сидеть на месте, а Виктор с недовольным лицом направился к выходу. Я последовал за ним.

— Ты что, не останешься? — вскинул свои густые брови Храповицкий.

— У меня запланированы важные встречи. Я же надеялся, что к этому времени мы уже закончим.

— Ты пропустил уже два совещания!

— Ну, уволь меня, — предложил я уже в дверях.

— Когда-нибудь я это сделаю, — мрачно пообещал Храповицкий.

Храповицкий появился на свет в Заречье, одном из маленьких захолустных городков нашей обширной Уральской губернии, в семье врачей. Хирургов. Возможно, поэтому вид крови его не пугал.

Впрочем, в дни своей юности он еще никого не резал. Бренчал на гитаре вместе с другими подростками, пел гнусавым голосом по тогдашней моде лирические песни, пропускал уроки и тайком от родителей курил в чужих подъездах. По воскресеньям ходил в местный дворец культуры на танцы, которые неизменно заканчивались массовыми драками.

Поскольку высших учебных заведений в Заречье не существовало, Храповицкий после школы приехал в столицу области Уральск и поступил в плановый институт. Будучи еще студентом, он женился по страстной любви. На однокурснице, которая весьма кстати оказалась единственной дочерью секретаря обкома партии. Правда, не первого. Но и не третьего.

Не думаю, что расчет здесь играл главную роль. Возможно, он увлекся бы и дочерью заведующего отделом. Иное дело, что не с такой неистовой силой.

К тестю, который одарил молодоженов двухкомнатной квартирой в центре города. Храповицкий относился с искренним восхищением. Старался ему подражать и часто заходил в гости, посоветоваться на темы семейного быта. Что весьма раздражало его юную жену, считавшую, что она выходила замуж совсем не для того, чтобы жить папиными заветами.

Известный своей неподкупностью, тесть привязался к Храповицкому как к сыну, и к тридцати годам Храповицкий возглавил небольшой нефтеперерабатывающий завод. Став начальником, он быстро вошел во вкус властных привилегий: за казенный счет построил себе дачу и ездил отдыхать за границу. Но романов на стороне не заводил, помня суровый нрав своего высокопоставленного родственника.

В тридцать два года Храповицкий был уже первым заместителем директора крупной нефтяной компании. На этой должности его и застала новая русская революция, которая демократической метлой без всякой почтительности вышвырнула на задворки коммунистического папу. Но к этому времени в его советах Храповицкий более не нуждался.

Теперь для него учителем жизни был его начальник, Алексей Петрович Громобоев, орденоносец, знатный нефтяник, депутат областного совета, личный друг самого министра. Обрюзгший от пьянства, старый шумный мужлан, привыкший орать на подчиненных и гордившийся своим хамством как прямотой.

Храповицкий мерз с ним на охоте, потел в банях, давился водкой и выслушивал его бесконечные истории о героических буднях прошлого. Впрочем, прошлое, пусть даже покрытое неувядаемой славой, Храповицкого не зажигало. Он рвался в будущее.

В те дни по стране бушевала приватизация. Целые отрасли переходили из государственной собственности в частную. Оставаться в стороне от этого захватывающего процесса Храповицкий считал неразумным. О чем он однажды и поведал Громобоеву, который после второй бутылки обычно становился благосклоннее к мнению своего молодого заместителя, считая его парнем расторопным и неглупым.

Идея Громобоеву понравилась, тем более что Храповицкий не претендовал на равенство. Он был готов довольствоваться малым, лишь бы иметь завидную возможность работать и впредь под руководством Громобоева. И даже и умереть с ним в один день. В бане. С перепоя. (Последнего он, впрочем, может, и не говорил.)

Дальше все было понятно. По просьбе Громобоева министр добился перевода руководимой им нефтяной компании из государственного реестра в список объектов, подлежащих приватизации. Василий Шишкин, который к тому времени возглавлял областной комитет госимущества, взялся отвечать за то, чтобы выставленная на аукцион добыча не досталась врагу. А столь необходимые деньги дал Виктор Крапивин.

В сложный механизм сделки Громобоев не вникал, положившись на Храповицкого и полагая, что утомительной процедурой оформления бумажек и хождения по кабинетам должны заниматься подчиненные, а не начальники.

Это резонное суждение имело лишь один изъян, который вскоре и обнаружился. Когда после почти годовых нечеловеческих усилий Храповицкого все было, наконец, позади, Громобоев с ужасом узнал, что отнюдь не является главным собственником предприятия. Предприятия, которое он возглавлял последние двадцать лет. Которое, благодаря его стараниям, считалось одним из лучших в стране. Чей многотысячный коллектив относился к нему с благоговейным страхом.

Отныне Громобоеву принадлежала лишь четвертая часть акций. Остальными, по двадцать пять процентов соответственно, помимо Храповицкого, владели совершенно незнакомые Громобоеву люди с фамилиями Шишкин и Крапивин.

При этом права первой подписи у Громобоева больше не было. Оно как-то само собой перешло к Храповицкому, ставшему генеральным директором. А Громобоеву предлагалась почетная и абсолютно бесполезная должность председателя совета директоров. Зато Храповицкий великодушно пообещал не выселять его из кабинета.