Коды жертв и убийц - Александр Николаевич Бубенников
– А по-че-му он так, – начал Шурик, – чего здесь экстраординарного и необычного?
Но ректор прервал его:
– Это еще при Олеге Михайловиче его возвышение началось: организатор-декан факультета энергетики с претензией на научное руководство всего вуза… Так было бы, если бы Горбачев провел Женю в президенты академии… А сейчас у нас первое лицо в академии первый вице-президент физик-теоретик Александр Федорович, мой близкий друг, наш выпускник, в отличие от Жени, между прочим…
Он, улыбаясь и покачивая головой, надолго ушел в себя, переживая все и сосредотачиваясь для важного знакового сообщения.
– Вряд ли Евгений Павлович возражал бы против своевременного решения по поддержке Центра Высоких Технологий, – высказал свое предположение Владик, – он же за нашего Олега Михайловича горой стоял всегда и всюду.
– Но я-то не Олег Михайлович, – улыбнулся в ответ Николай Васильевич, – хотя без моей ВАКовской вертушки вряд ли мы все организовали так живо и споро… Вот Иван Николаевич – первый свидетель, как мы многих сильного мира сего уламывали стать нашими союзниками и помочь нам… Одна поддержка мэра Лужкова по ходатайству выделения нам земли в два с половиной гектара в Москве многого стоила…
– Это та, что у метро Ленинский проспект, Николай Васильевич? – спросил робко Александр Степанович.
– Да, та самая золотая земля, господа-товарищи… Это было нечто, когда вопрос московской земли решился в нашу пользу… Даже Женя перестал меня гипнотизировать подобно ненасытному удаву перед тем, как пригласить к себе в утробу кролика… Есть решение закрытой правительственной Комиссии по нашему вузу и организованному Центру Высоких Технологий. Минвузу предписано выделить деньги на концептуальную НИР по созданию мирового «центра экселенции», первого в стране и, возможно… в мире не скажу… В Штатах и Японии нечто подобное есть уже, в Европе, вряд ли… Вот Андрей Дарьевич, звонил мне, что в восторге от рабочих контактов с директором «хай-тека» Иваном Николаевичем… Было такое всеобщее понимание текущего момента от контактов с полиглотом, лидером мировой программы «Геном Человека» – как?
– Было, – кивнул головой Иван Николаевич, – он выразил готовность работать с нами… Уже работаем… Я хожу в его главную экспериментальную лабораторию, как заправский молекулярный биолог, набираясь опыта…
Николай Васильевич поднял руку, призывая к вниманию и сопереживанию чудных мгновений победного, хорошо продуманного и выполненного дела.
– Когда я рассказал членам Комиссии, что биофизическая тема академика Андрея Дарьевича у нас обретет второе рождение, новое свежее дыхание и ускоренное развитие, я почувствовал, что… Как бы это пообразней сказать?.. Паруса парусника, стоящего в затоне, стали наполняться свежим живым ветром… Потом о проекте мини-производства ультра-БИС и систем на пластине Александра Николаевича, перспективе звездного спейсфаба в глубоком будущем, его контракте с корейцами, прочих отобранных им проектов Центра… В итоге, решение положительное, и оно будет выслано по линии первого отдела… Дело сделано, отступать некуда, только вперед – за работу, господа-товарищи, как говорил классик…
– Про господ вроде не говорилось…
– Вас, Владислав Антонович, коробит упоминание «господ»? Так чего же товарищи коммунисты и вы, как бывший секретарь парткома быстро власть буржуазным демократам отдали?..
– Ну, не господам же…
– А кому, если только у офицеров не укоренилось обращение «господа офицеры», только «товарищи», но это к слову…
После радостного обмена поздравительными репликами Шурик Стаканыч неожиданно обратился к ректору:
– А нельзя ли вам сегодня по вертушке, по правительственному средству связи АТС позвонить министру внутренних дел относительно ускорения поиска убийц Демарина?
Владика аж перекосило при этом вопросе Стаканыча, вряд ли уместном в такой счастливый радостный день и для ректора, и для всех присутствующих.
Николай Васильевич сверху вниз глянул на шустрого, амбициозного, «решалу-профессора», который таким неуместным вопросом, обозначающим его, якобы, «душевную заботу» о старом коллеге по институту и парусным гонкам, подчеркнул и затаенную, никуда не ушедшую печаль при всеобщей радости.
Ректор долго не отвечал, потом поморщился, как от сильной внутренней боли, и выдохнул с внутренним отчаянием:
– Я звонил… Убийц ищут и не находят… Вертушки здесь нет… Сегодня звонка не будет… Завтра?.. Не знаю… Министры не любят, когда им портят настроение подобными звонками… Позвоню, конечно, когда радость понемногу схлынет, уступив место привычной текущей печали…
Когда они втроем вышли из ректорского кабинета, Владик осведомился с нотками сарказма:
– А чего ты выступил по Демарину?
– Да так, вспомнилось…
– Так ведь ты же не занимался и не занимаешься этим темным делом, насколько мне известно…
– Как будто ты, Владик, этим занимаешься, – угрожающе пошипел Шурик.
– А я как раз этим и занимаюсь, – миролюбиво, но со значением ответил Владик. – Потому и не обращаюсь с суетными предложениями к ректору… И приблизился к разгадке…
– Один занимаешься убийством? И давно?
– Давно, – Владик показал глазами на Ивана. – Он знает… Не один… Но имена свидетелей преступлений разглашать нельзя…
– Почему?
– По кочану?
Когда Шурик Стаканыч, пожимая плечами ушел восвояси, Владик пригласил Ивана в свою комнату и сказал:
– Надо же, он проинтуичил, что мы с Олегом вышли на одного из убийц Демарина по его оставленным отпечаткам пальцев… Помнишь, Иван?..
– Помню.
– Не уходи до вечера… Есть чем заняться?
– Спрашиваешь – всегда есть недоделанные дела, до которых руки не доходят… Снова сяду за комп – посчитаю… Попрограммирую малость, чем и был занят до звонка ректора…
– Я тебе позвоню, Иван, жди… Либо скажу отбой, либо… Узнаешь…
– Что узнаю?
– Потерпи малость…
«Малость» обернулась поздним вечером. Иван Николаевич уже стал собираться домой на электричку, но хотел все же перезвонить Владику, сообщить, что уходит, потому что «ловить нечего, факир был пьян и фокус не удался».
О каком факире он хотел спросить Владика – об Олеге? О срыве намеченного кем-то мероприятии? О том, что в темные смутные времена трудно спрятаться в тени свершенного преступления? Он глубоко задумался о чем-то темном и жутком, и не сразу осознал, что его бьет озноб… А потом то же хорошо знакомое сильное сердцебиение после укола острой заржавленной иглой в мозг, – знакомое острое проявление биоэффекта погибели… Гибели, случившейся, возможно, далеко или, возможно, рядом, рукой подать?..
И при ужасающем осознании биоэффекта погибели, его темной опасной сути, сущности, поражающей все существо, как будто от укола ржавой иглой пошли
