Ария смерти - Донна Леон
Озадаченный Брунетти спросил:
– И твой дядя там не работал?
– Господи боже, конечно нет! У него пятеро детей, поэтому ему приходилось таксовать по двенадцать часов семь дней в неделю.
Она улыбнулась, и Брунетти понял, что ей забавно об этом вспоминать.
– Он отмечался в театре утром и вечером и получал жалованье? – Когда Клаудиа кивнула, комиссар спросил: – И как долго никто этого не замечал?
– Ну, не только мой дядя так делал, – произнесла Клаудиа не очень уверенно. – У него не было лицензии на вождение такси. Так что единственным официальным местом его работы был театр.
– И сколько лет он… там работал?
Клаудиа задумалась, потом по пальцам подсчитала годы.
– Двадцать семь. – И после паузы добавила: – А такси он водил тридцать шесть лет.
Брунетти вздохнул и сказал единственное, что пришло ему на ум:
– Наверняка он отлично знал город.
– Во всех смыслах этого слова, – отозвалась Гриффони. Она выпрямилась на стуле, словно прогоняя искушение и дальше болтать о пустяках. – Капельдинер в театре говорит, что в вечер спектакля у них настоящее столпотворение. Приходят не только музыканты и исполнительский состав. Еще их родня и друзья, дублеры. Иногда в вестибюле столько народу, что за всеми невозможно уследить.
Брунетти вспомнил, какая толпа была в тот вечер, когда они с Паолой дожидались Флавию.
Клаудиа продолжала:
– Он говорит, что хуже всего – за час до представления, когда все начинают приходить. Особенно если идет такая опера, как Тоска: с хором и со вторым детским хором. Можешь представить себе это безумие. – Прежде чем комиссар успел вставить слово, Гриффони продолжила: – Примерно то же самое – после спектакля, когда зрители собираются в вестибюле и ждут певцов.
– А что с цветами? – спросил Брунетти.
– Капельдинер мало что запомнил, только то, что их принесли двое мужчин. Костюмерша синьоры Петрелли и та дама, которая ведает париками, не замечали ничего такого, пока не закончился спектакль и они не увидели в гримерке у певицы эти розы. Я разговаривала с рабочими сцены. Никто не заметил ничего необычного.
– Но кто-то же умудрился попасть в гримерную синьоры Петрелли с цветами!
– И вазами, – уточнила Клаудиа. – Это если все, что сказала костюмерша, правда.
– И кто-то пронес еще охапку цветов в боковую ложу и оттуда бросал их Флавии на сцену, – сказал Брунетти, который видел это собственными глазами. – Как это могло произойти?
– Может, это сделал сам капельдинер. Кто знает? – И Клаудиа добавила: – Или же этому тайному поклоннику помог друг. Если у сумасшедших бывают друзья.
Понимая, что большего из этой темы не выжмешь, Брунетти решил ее сменить.
– А что насчет Альвизе?
– Он представился пострадавшей и сказал, что его прислали присматривать за ней, чтобы никто ее не побеспокоил.
Не было необходимости объяснять, что Альвизе и конспирация – вещи несовместные, Брунетти и сам это знал.
– Сколько времени он там проводит? – спросил комиссар.
– Сказал мне, что будет находиться в больнице в часы посещений: с десяти утра до часу дня и с четырех до семи.
– А остальное время?
Гриффони лишь передернула плечами. Альвизе был в своем репертуаре!
– Он не подумал, что с девушкой что-то может случиться в другое время.
– Не подумал, – согласился Брунетти. – Действительно, ну с чего бы вдруг?
– По-твоему, эта девушка в безопасности? – не удержалась от вопроса Клаудиа.
– Понятия не имею. Но сама она думает именно так, и ей, наверное, от этого легче. Все равно сейчас некому поручить ее охрану, кроме Альвизе.
В кабинете установилась комфортная тишина, возможная только между коллегами, которые подружились за долгие годы сотрудничества. Потом в окно ворвался рев приближающегося с правой стороны судна.
– Это могла быть и женщина, – наконец сказал Брунетти.
И рассказал Гриффони о похищении телефонной книги Флавии и о том, как незнакомка позвонила одной из ее подруг-парижанок.
Клаудиа посмотрела на него с удивлением, потом повернулась, чтобы проконсультироваться у Циклопа. Скрестила ноги, и одна из ее туфель-лодочек на головокружительной шпильке съехала и повисла на пальце – вот-вот свалится. Клаудиа покачала туфелькой, очевидно, не замечая, что делает. Ну вот, сначала синьорина Элеттра со своим галстуком, теперь эта туфля! Интересно, что бы предпринял Петрарка, если бы его Лаура носила такие туфли или темный галстук? Посвятил бы им сонет? Или отвернулся, дабы не видеть этого непотребства?
Заявление Гриффони застало комиссара за сочинением третьей строки сонета, воспевающего дамскую туфельку.
– Полагаю, это возможно.
Брунетти перестал искать рифму для слова scarpa[68], но ничуть не расстроился: слово arpa[69] не способствовало выражению столь глубоких чувств, хотя и очень уместно смотрелось бы в сонете.
– Флавия Петрелли говорит, что именно поклонницы заставляют ее нервничать, потому что им что-то от нее нужно.
– Думаешь, это из-за ее прошлых сексуальных связей? – спросила Гриффони таким тоном, словно речь шла о цвете волос певицы.
– Не знаю, – ответил Брунетти. – Не представляю, как об этом рассуждают женщины.
Клаудиа вскинула брови.
– Это зависит от женщины, – сказала она и тут же добавила: – Если наш злоумышленник и правда дама, вряд ли она является типичной представительницей своего пола.
– Наверное, это так, – пошел на компромисс Брунетти.
– Я всего лишь хочу сказать, что мы не склонны к насилию, а эта особа – похоже, да. – Клаудиа отвела глаза от окна, словно пытаясь поймать ускользающую мысль. – Но получается у нее плохо, ты не находишь?
– То есть?
– Предположим, она толкнула девушку, – начала Клаудиа, – но доводить дело до логического конца не стала. Посмотрела на нее и ушла.
– Как это понимать? – спросил Брунетти.
Прежде чем ответить, Гриффони взглянула на него.
– Моя догадка: она не хотела убивать Франческу, собиралась лишь навредить ей или пригрозить. А может, внезапно передумала. Только Богу известно, что в голове у злоумышленницы!
Брунетти про себя отметил, как легко они с Гриффони в разговоре о нападавшем перешли на местоимения женского рода. Доказательств-то особых не было, только голос в телефонной трубке, услышанный подругой Флавии в Париже. А ведь это действительно могла быть какая-нибудь приятельница, которая хотела узнать, где сейчас синьора Петрелли.
Брунетти задумался. А не впадают ли они с коллегой в заблуждение, которое было весьма распространенным два прошедших столетия: причина странного поведения – «бешенство матки», истерия и невозможность найти себе мужчину?
– Схожу-ка я лучше домой – пообедаю, – сказал комиссар, вставая.
Гриффони посмотрела на наручные часы и тоже поднялась на ноги. Они спустились по лестнице вместе, Брунетти – без конца удивляясь тому, как легко она ступает на таких высоких каблуках. Сам он давно уже скатился бы по ступенькам либо шел бы по стеночке, аккуратно переставляя ноги. Какие все-таки талантливые создания – женщины…
21
За ленчем Брунетти думал
