Ария смерти - Донна Леон
Секретарша жестом указала на Брунетти. Тот принял подачу и моментально стал серьезным.
– Я как раз говорил синьорине Элеттре о том, как я рад, что офицер Альвизе дежурит в больнице, куда поместили эту несчастную девушку.
Как маяк, обращающий свой луч к новому кораблю, Патта повернул гладко причесанную голову, посмотрел на Брунетти и спросил:
– Девушку? – И после паузы добавил: – Альвизе?
– Со стороны лейтенанта было очень предусмотрительно подумать об этом.
– Нечасто услышишь от вас похвалу в адрес лейтенанта, а, комиссарио?
Как ни старался виче-квесторе скрыть самодовольную усмешку, она все-таки проявилась у него в голосе.
Брунетти, рассудив, что самодовольство все же лучше, чем подозрительность, рискнул изобразить раскаяние, покачал головой и ответил:
– Должен сказать, что это правда, дотторе. Но бывают случаи, когда следует признать чужие заслуги, кому бы они ни принадлежали.
Можно было, конечно, еще поджать губы и чуть заметно кивнуть, но зачем пересаливать? Брунетти подавил этот импульс.
Патта снова посмотрел на синьорину Элеттру, но та как раз перевязывала узел на галстуке. Брунетти поразился тому, сколько грации и изящества можно вложить даже в такое сугубо мужское занятие. Галстук был темно-серый, в почти незаметную красную полоску, и на особе, повязывающей его, был, черт побери, черный шерстяной жилет и полосатые штаны; так почему же движение ткани, когда синьорина Элеттра пропускала конец галстука через узел, вдруг напомнило ему, как Паола стягивает чулки и тот момент, когда ее ноги вот-вот останутся обнаженными?
– Вы пришли ко мне? – вопрос Патты вернул Брунетти к реальности.
– Нет, дотторе. Я хотел попросить синьорину Элеттру выяснить происхождение одного ювелирного изделия.
– Краденого? – спросил виче-квесторе.
– Мне это неизвестно, сэр.
– Изделие ценное?
– Полагаю, что для его владельца – да, – ответил Брунетти. И, прежде чем тучи, которые уже начали собираться на челе у начальства, стали грозовыми, уточнил: – По-моему, большинство из нас склонны преувеличивать ценность того, что нам принадлежит или нравится.
Думал он в этот момент о ценности, которую представляет для виче-квесторе лейтенант Скарпа.
Синьорина Элеттра вставила реплику:
– Сомневаюсь, что это колье настолько ценное, комиссарио! Но посмотрим, что мне удастся узнать.
Она постаралась на славу: в ее голосе прозвучала и досада, и даже легкое раздражение из-за того, что приходится заниматься пустяками.
То, что синьорина Элеттра разговаривает таким тоном с Брунетти, явно понравилось начальству. Позволив себе удивленный взгляд в ее сторону, комиссар обратился к Патте:
– Если я вам больше не нужен, дотторе, я буду у себя в кабинете.
Патта кивнул и развернулся к своей двери. Синьорина Элеттра у него за спиной поправила узел на галстуке, посмотрела на Брунетти и… подмигнула ему.
20
Брунетти устроился за рабочим столом. Чем себя занять? Радоваться пустячной победе над Паттой ему не очень-то хотелось. В последние годы комиссар уже не получал удовольствия, подпуская патрону шпильки, но и удержаться от этого не мог. От коллег из других городов и провинции он не раз слышал о том, какого сорта начальству, независимо от пола, им приходится подчиняться – и часто намеком, потому что прямо о таком не скажешь, они добавляли: некоторые шефы служат не государству, а совсем другой организации, чего нельзя было сказать о виче-квесторе.
С годами Брунетти понял, что наивысшая ценность для Патты – это его семья. Он был предан ей всецело, безгранично и безрассудно, и это внушало комиссару симпатию. Виче-квесторе был тщеславен, ленив, эгоистичен и иногда вел себя глупо, но все это были простительные недостатки. Он чуть что начинал метать громы и молнии, но без истинной подлости и злого умысла. Это было привилегией лейтенанта Скарпы.
Мотивация Патты всегда была прозрачной, а потому и легкопонятной: он жаждал одобрения вышестоящих лиц и продвижения по карьерной лестнице. Впрочем, большинство хочет того же. Если бы не подушка безопасности, какой являлись богатство и связи его тестя и тещи, Брунетти вряд ли позволил бы себе такую самостоятельность в работе и держался бы с начальством почтительнее.
Но почему Патта так благоволит лейтенанту Скарпе? Этим не впечатлишь руководство, не продвинешься по карьерной лестнице. Брунетти никогда не встречал их вместе вне квестуры и не слышал, чтобы кто-то упоминал, будто видел их в компании друг друга. И Скарпа, и Патта из Палермо. Семейные узы? Связанные с покровительством старые долги, которые надо отдавать?
Брунетти откинулся на спинку стула, переплел руки на груди и стал смотреть на кампо. Единственное круглое окошко на фасаде церкви Сан-Лоренцо, на самом верху, уставилось на него в ответ, словно глаз плосколицего Циклопа. Насколько помнил Брунетти, много лет назад Скарпа однажды просто появился в квестуре и виче-квесторе ни словом не упомянул о его назначении, пока это не произошло. Было не похоже, что эти двое знали друг друга раньше; впрочем, воссоздать в памяти несколько первых месяцев ему было сложно: лейтенант Скарпа был всего лишь новеньким, высоким и худым, и привлекал внимание скорее своей безупречной униформой, нежели тем, что делал или говорил.
Первая зацепка – когда Брунетти случайно застал их обоих в коридоре, возле кабинета синьорины Элеттры. Патта и Скарпа говорили на языке, изобилующем носовыми звуками, напоминающем арабский, греческий и только отдаленно – итальянский. Комиссар услышал – или так ему показалось – «тр», произносимое как «ч», и глаголы, смещенные в конец предложения. И ничего не понял.
Тогда как раз началось второе расследование в казино, то есть это было лет восемь назад. С тех пор Патта стал покровителем Скарпы. С чего бы это?
Как ни вглядывался Брунетти в Циклопа, ответа так и не дождался. Одиссей обрядил себя и своих спутников в бараньи шкуры, чтобы обмануть одноглазого великана; комиссар же так и не придумал хитрости, которая сработала бы в его пользу.
В дверь трижды постучали, и вошла Гриффони: с некоторых пор она считала, что ей не обязательно дожидаться разрешения. Возможно, в предвкушении жаркого лета она очень коротко обрезала волосы, так что в квестуре было теперь две дамы с мальчишескими стрижками. В ее случае это была шапка золотистых кудрей. Сегодня Клаудиа надела черное платье, чуть прикрывающее колени. И на ней не было галстука.
Брунетти указал на тот из двух стульев у его стола, что был удобнее.
– Хорошо выглядишь, – ограничился он ремаркой, а затем поинтересовался: – Что говорят в театре?
– Пока я беседовала с капельдинером, вошли трое мужчин, проштамповали свои хронометражные карты и ушли.
– И?.. – спросил Брунетти.
– Это напомнило мне о доме, – сказала Клаудиа голосом, потеплевшим от ностальгии.
О Неаполе?
– Почему? – удивился комиссар.
– Мой дядя был водителем такси, и у него в театре Сан-Карло был друг, – ответила Клаудиа, словно это все объясняло.
– И?..
– И мой дядя числился рабочим сцены, но все, что ему нужно было делать, –
