Сергей Яковлев - Петля на зайца
Тут же, неподалеку от шалаша, протекал ручей, в котором, как ни странно, водилась рыба. Не хариус, разумеется, но окушков и плотиц при известной сноровке на уху натаскать можно.
Потеплело, дождик давно кончился, и первую ночь мы с Борькой, провели почти под открытым небом — в шалаше на еловом лапнике, укрывшись куском брезента. За ночь, несмотря на теплую погоду, немного продрогли, и утром Боб решил размять свои старые кости. Вот тут и началась молодецкая потеха под названием «колка дров».
Вначале он схватил топор и бодро-весело сообщил, что в качестве утренней зарядки собирается нарубить пару кубов дровишек. Так и сказал — «нарубить». На мое ржание не отреагировал, подкинул на ладонях топор, поплевал на них и…
Топор, колун, лопату и зачем-то грабли Николай Иванович прячет на поверхности в кустах, неподалеку от кострища. Впрочем, и под землей у него разного шанцевого инструмента хватает.
Ну, давай, давай… Ученого учить — только портить, флаг тебе в руки! Я выкатил ему три не особо и крупных еловых чурбака, из заготовленных и припрятанных Колей и… понеслось дерьмо по трубам! Картина неизвестного художника: «Самсонище, обдирающий льва». Геракл недоразвитый…
Когда топор намертво увяз в первом же полене и Борька мощными руками попытался отломать топорище, слабое сердце мое не выдержало, здравый смысл победил желание продолжать наслаждаться зрелищем, и я выдал ему колун. Вот «рубит» теперь, а я сижу неподалеку, подбадриваю, опытом делюсь и на костре готовлю пищу.
Хорошо! Лес, тишина, мелкие пташки чирикают. Костерок дровишками потрескивает, горьким дымком в лицо лезет. Я показываю огню фигу и говорю: «Дым, дым, я масла не ем», — есть такая народная примета. И действительно, на какое-то время дым отворачивает в Борькину сторону.
Из посуды я нашел неподалеку от костра две большие сильно закопченные консервные банки. В одной вскипятил воду и заварил крепенький чай, в другой — сварганил макароны. Обильно приправленные банкой китайской свиной тушенки «Великая стена», они пахли и выглядели вполне съедобно. Ложки и кружки мы с Бобом предусмотрительно, как старослужащие воины, прихватили с собой из машины. Осталось дождаться триумфального окончания Борькиной колки дров, и можно завтракать.
— Боб, тебе скоро «полтинник» стукнет… Ты что, никогда дров не колол?
— Да сто раз… Просто эти поленья дурацкие какие-то. Одни сучья…
Все же справился. К концу дело движется — последнее докалывает. Еще раз сорок тюкнет, и зарядка окончена.
— Боб, анекдот о колке дров… Короткий.
— Если короткий — давай.
— Парень, ты чего сидя дрова колешь?! — А я лежа пробовал — неудобно.
Борька смеется — понравилось, и, сделав зверское лицо, последним решительным ударом наконец раскалывает проклятое полено. Финиш. Бурные аплодисменты.
— Кончай грязную работу, давай завтракать и двинем на экскурсию, схрон смотреть.
За неимением мисок — не додумались в городе прихватить — макароны пришлось есть прямо из банки-кастрюли, но это не повлияло на скорость поглощения пищи.
Удивительное дело — гоняют меня как пса шелудивого, нерв мне какие-то злыдни постоянно делают, а аппетит не пропал. Даже наоборот. Да и у товарища Белыха — это фамилия у Борьки такая — несмотря на царапину на лбу и натертую ногу, тоже некоторая прожорливость отмечается. Свежий воздух, что ли, на нас так действует?
Смолотили мы макароны вмиг, напились чаю со сгущенкой и сухарями ванильными, и повел я Борьку на экскурсию в схорон. Благо недалеко, метрах в десяти от костра главный вход находился.
* * *Знамением свыше это было, с перепутками в субботу, или еще чем-то, но их шарашку все же прикрыли. Во вторник. Пришел Николай Иванович утром работу работать, а ее, работы-то, и нет. Вот такие пироги с котятами!
Секретарша начальника, совмещавшая в одном лице и кассиршу, и отдел кадров, и отраду сердца шефа, отдала ему трудовую книжку, а насчет денег посоветовала звонить. Сейчас, мол, пока денег нет, но скоро будут, может быть…
Николай Иванович прикинул, что лучше — не забирать трудовую до победного конца, пока не рассчитаются полностью, или забрать сейчас? Решил — лучше уж без денег, но с трудовой… Потом ищи их, эту шайку-лейку, умыкнут трудовую, паразиты, а в ней стажа — на двоих хватит.
Зашел он к себе в столярку, собрал в сумку инструмент, свой, личный: долота, стамески, рубанки, — и отбыл восвояси. Обидно, досадно, но… ладно. Даже последнюю бутылочку, на посошок, с мужиками не стал раскатывать — как-то не тянуло. Попрощался с каждым за руку и…
Невесело было, да и в коллективе не замечалось большого энтузиазма — все вдруг оказались безработными.
В тот же день, вечерней лошадью, вернее электричкой, отбыл Николай Иванович на свою фазенду, в заповедный свой схрон. «И пошла она к черту, эта работа, — решил он — недели две отдохну, а там видно будет».
Рюкзак собрался тяжелый. Ну, да не привыкать, главное — до мотоцикла добраться. Мотоцикл, старенький «Ковровец» с зайцами на бензобаке и с желтым, наверное, еще довоенным номером он оставлял в сарае у одной знакомой бабушки в деревне Манихино.
Благодаря умелым рукам Николая Иваныча, починившего бабуле между делом крышу сарая и повалившийся забор, одинокая старушка взялась бы хранить не только его мотоцикл, но, пожалуй, и «мерседес», которого у Николая Ивановича никогда не было и не будет.
До «Ковровца» он добрался лишь к шести вечера и, оседлав стального коня, затарахтел, запылил в сторону убежища. Бак был залит до горловины, мотор работал ровно, и укатанный проселок лентой слался под колеса хорошо объезженного мотоцикла.
«К десяти доберусь до лесосеки, — подумал он, мельком глянув на заграничный хронометр „Ориент“, — а в двенадцать тридцать должен быть на месте».
Минут через сорок Николай Иваныч свернул на заброшенную, порядком заросшую молодыми березками и елочками лесовозную дорогу, которая через четыре километра и закончилась на старой вырубке. Здесь он спешился, тщательно спрятал, укрыл ветками и травой своего стального коня и продолжил путь пешком. От старой вырубки до схрона было всего восемь с половиной километров, и все — через болота, но по знакомым тропкам. Рукой подать, когда знаешь дорогу.
Первые два километра Николай Иванович довольно споро прошел по относительно чистой квартальной просеке, и уже в сумерках белой ночи вышел на болото. Стояла почти абсолютная тишина. Теплый, словно парное молоко, воздух пах багульником и горькими болотными травами. Птицы сидели на гнездах и голосов не подавали. Мошки, слава Богу, тоже не было и только редкие неугомонные комарики-пищалки робко пытались испить Колиной кровушки, но не получалось у них — «дэта» надежно защищала.
Большой зеленый штопанный-перештопанный рюкзак, весивший никак не меньше двадцати с гаком килограммов, пригибал к земле и широкими лямками сильно давил на плечи. Тяжеленький! Поднакопилось всякого: продуктов запас, немножко инструмента, канистра пятилитровая с бензином для «АБэшки», бутыль с маслом, гвозди.
Июнь стоял теплый, и болото с поверхности заметно подсохло, вода под ногами почти и не чавкала. На грядах — сухой мох, но между грядами — топкие мочажины. Не зная переходов, несмотря на сухое лето, запросто можно с головой ухнуть…
Николай Иванович, двигаясь где вдоль, где поперек поросших хилыми сосенками гряд, меньше чем за час пересек двухкилометровой ширины болото и наконец вышел на песчаную гриву. Здесь были места, еще посещаемые людьми. И из Питера сюда наведывались за клюквой, и местные бродили… Осенью охотники шляться начнут.
Дальше, за гривой, — другое болото. Это среди местных считается совершенно непроходимым — черная топь. Даже в жаркие засушливые годы сюда никто не рисковал забираться. Но у него через эту топь непроходимую была провешенная своя стежечка-тропинка. А если не знать ее, действительно — топь, глубиной не менее четырех-пяти метров. Ступишь мимо жердочки и… только тебя и видели. Буль, будь…
Болотная вода — собственно, и не вода уже, а водно-торфяная смесь с меньшим удельным весом, чем просто вода. В очень соленой и тяжелой воде какого-нибудь Мертвого моря и не умеющий плавать не утонет, а в родной болотной жиже — будь ты хоть мастер спорта по плаванью — как ни бултыхайся, конец один.
Следом за непроходимым болотом протянулась еще одна грива, поросшая ельником с редкими березами и сосенками. Здесь Николай Иванович и решил устроить небольшой привал с перекуром. Тяжеловата все же наплечная ноша была — колени подрагивали, в ушах шумело. Устал.
Он выбрал место, скинул на высокую кочку рюкзак и, усевшись в мягкий мох словно в кресло, спиной привалился к сухому пню. Посидел, остывая, потом достал из кармана рюкзака фляжку, отхлебнул четыре больших глотка сладкого холодного чаю, закурил сигарету и сладко затянулся, так что голова закружилась от ароматного дыма.
