Ежи Эдигей - Фотография в профиль
Затем прокурор Коснулся показаний свидетелей защиты. Он не подвергал сомнению их правдивость, но подчеркнул, что «благородные порывы» Баумфогеля были продиктованы не состраданием к несметным жертвам, а гипертрофированным самомнением, желанием продемонстрировать свою власть и импонировать окружающим.
— Партизану, захваченному в плен с оружием в руках, да к тому же ещё кадровому военному, уклонявшемуся от отправки в лагерь для военнопленных офицеров, нечего, разумеется, и надеяться на то, что удастся сохранить жизнь. И он не строит на этот счёт никаких иллюзий. Шеф гестапо в Брадомске прекрасно знает, что обязан передать такого заключённого в Петрков. Но ему хочется щегольнуть своей властью, продемонстрировать независимость от вышестоящего начальства не только перед петрковским гестапо, но и перед раненым польским офицером. Баумфогелю надо обязательно покрасоваться перед окружающими, показать им, что он облечён особыми полномочиями распоряжаться жизнью и смертью людей. И вот он отпускает капитану долю милосердия, не забыв при этом добавить: «Воспользуйтесь этим шансом, чтобы сохранить жизнь». Здесь, таким образом, мы сталкиваемся с поступком, который шеф гестапо не имел права совершать. Прикажи Баумфогель расстрелять Яна Майорека — это явилось бы в глазах гитлеровцев законным актом фашистского государства, чётким выполнением одного из параграфов соответствующей инструкции. Но при этом никто не обратил бы внимания на подпись, спящую под приказом о расстреле. Вот это обстоятельство и не устраивало тщеславного шефа гестапо. Дежурмая казнь ещё одного пойманного партизана в зачёт героических подвигов не шла, и он позволяет себе принять обличье гуманного и великодушного человека. Побудительный мотив такого поведения следует искать не в человеческом сострадании, а в мании величия, которой был одержим этот выродок,
Что касается свидетельских показаний пани Пехачек, в которых она утверждает, что Баумфогель спас ей жизнь, то здесь мы имеем дело с исключительно счастливым для неё стечением обстоятельств, — продолжал Щиперский. — Шеф гестапо, садистские наклонности которого были общеизвестны, не мог отказать себе в удовольствии лично сообщить семье Высоцких о смерти их сына и при этом сполна насладиться страданиями убитых горем людей. Невелика доблесть заполучить в свои сети такую мелкую рыбёшку, какой была в его глазах молодая квартирантка нотариуса. Он, словно опытная эсэсовская ищейка, сразу догадался, что её ничто не связывает с подпольщиками. В противном случае она не хранила бы запрещённые издания в ящике ночного столика, да ещё на самом видном месте. Баумфогелю, как вы сами понимаете, не нужны разговоры о проявленном им «героизме» при задержании сопливой девчонки. Поэтому он не трогает её. В истории с Якубяк смешно говорить об истинно человеческом отношении к этой девушке и её судьбе. Отказавшись от ареста незадачливой «подпольщицы», Баумфогель как человек неглупый попросту побеспокоился о «сохранении лица» и авторитета всесильного шефа гестапо.
Ну и, наконец, давайте разберёмся трезво и непредвзято в истории о так называемом освобождении группы заключённых из подвалов гестапо, — предложил прокурор. — Об этом «подвиге» обвиняемого в Брадомске сложены легенды. Но и здесь вы не найдёте подтверждения гипотезы о возвращении заблудшей души на путь истинный. С Рихардом Баумфогелем такой метаморфозы не произошло. Осознав, что дни его в Брадомске сочтены, он направляет острие своей ненависти уже не на поляков, которых, кстати, по-прежнему люто ненавидит, а на тех, кто смещает его с поста и посылает на восточный фронт, то есть на верную смерть. Поэтому он решает сыграть со своими недругами в Берлине последнюю шутку. Впрочем, Баумфогель не первый в истории, кто отомстил подобным образом за отстранение от власти. Точно так же поступил, например, правитель Венгрии Хидегвари, когда после подавления в 1848 году венгерского восстания император Австро-Венгерской империи сместил его с поста наместника. Хидегвари буквально за несколько часов до истечения срока полномочий наместника помиловал своей властью всех участников восстания, осуждённых на смертную казнь и ожидавших в казематах исполнения приговора. У нас нет точных сведений, сколько заключённых выпустил тогда Баумфогель из застенков гестапо. Наверное, тридцать — сорок человек. Однако эта цифра представляется ничтожной по сравнению с числом узников, отправленных им из этих же камер в свой последний путь— к месту расстрела в лесу на берегу Варты.
Следовало бы также разобраться в героических деяниях Баумфогеля в Войске Польском, — подчеркнул Щиперский. — Ни в коем случае не хочу их отрицать, но необходимо тщательно проанализировать причины поведения обвиняемого в той или иной конкретной ситуации. Общая обстановка складывалась не в его пользу. Рихард Гейдрих был мёртв. Баумфогель потерял своего опекуна и покровителя. Нацистская банда, заправлявшая всеми делами в Германии и почти во всей Европе, никогда не была спаянным коллективом или объединением единомышленников, связанных между собой взаимным уважением и дружескими узами. Внутри этой правящей клики развернулась борьба за власть и влияние не на жизнь, а на смерть. Она не прекращалась до последних часов агонии третьего рейха. Имея в лице Гейдриха могущественного друга, Баумфогель автоматически приобрёл себе немало врагов. Они, когда Гейдриха не стало, моментально вспомнили о кичившемся своей властью и независимостью выскочке из Брадомска, с которым теперь можно было уже не церемониться. Шефа гестапо отзывают и командируют на восточный фронт, где бросают на самые опасные участки боевых действий. Баумфогель понимает, что попал в замкнутый круг, из которого живым не выбраться. Понимает он и то, что приготовленная для него пуля будет не обязательно советского производства. И тогда этот человек делает вывод: надо срочно уносить ноги из армии. Он готовит дезертирство так же старательно, не забывая о мелочах, как готовил когда-то расстрелы в Брадомске. Но куда может убежать дезертир-гестаповец? Перейти линию фронта ему нельзя, даже если бы сложилась подходящая обстановка, потому что там ему предъявили бы счёт за его кровавые художества со всей строгостью закона. Его фамилия уже давно внесена в списки разыскиваемых гитлеровских военных преступников. Найти надёжное убежище на территории всё ещё гитлеровской Германии также вряд ли удастся, как это не удалось, например, участникам сорвавшегося покушения на Гитлера: «добропорядочные» немцы всех их продали ищейкам гестапо за денежное вознаграждение. Так где же всё-таки можно найти укромное местечко для бедного дезертира? На этот вопрос Баумфогель нашёл безошибочный ответ и потому оказался в партизанском отряде поручика Рысь.
Мы проверяли, — заметил прокурор, — не кроется ли за его решением стать партизаном ещё большая подлость, то есть не заслан ли он в партизанское движение как агент гестапо. Мы не выдвигаем, однако, такого обвинения, но лишь потому, что не располагаем необходимыми доказательствами. И вот удивительных совпадений зафиксировано столько, что хоть пруд пруди. Где бы ни оказывался этот партизан, там сразу же появлялись, словно из-под земли, фашисты, не оставлявшие нашим бойцам в силу их малочисленности никаких шансов на достойное сопротивление. Путь партизана Врублевского — это путь поражений партизанских формирований под Парчевом и в яновских лесах.
Услышав эту фразу, обвиняемый хотел вскочить и что-то крикнуть, но адвокат Рушиньский вовремя вмешался, и тот немного успокоился.
— После освобождения Люблинского воеводства Баумфогелю, тогда уже Станиславу Врублевскому, по-прежнему грозило разоблачение. Каждый бывший житель Брадомска представлял для него потенциальную угрозу, поскольку мог его опознать. Необходимо было срочно отыскать очередное, более удобное и безопасное укрытие. И таковое нашлось, как только он напялил на себя мундир солдата Войска Польского. Он добровольно вступил в воинскую часть, начинавшую свой боевой путь на территории Советского Союза. Выбор был не случаен, так как в ней сражались солдаты, не знакомые с «оккупационным раем»; царившим на землях генерального губернаторства. Никто им не рассказывал о кровавом палаче Брадомска, никому из них не приходилось раньше видеть его.
Можно проследить странную закономерность: чем быстрее приближался крах третьего рейха, тем быстрее рос список «подвигов» Баумфогеля в Войске Польском. Этот человек рассудил, что ему придётся пускать корни на польских землях очень надолго, возможно даже, на всю оставшуюся жизнь. Поскольку ходить в отстающих он не привык, то и в новой жизни надо было заработать солидную репутацию, которая позволила бы занять в Польше хорошее положение. А для этого требовались боевые награды, нужно было проявить «героизм», избавлявший в дальнейшем от всяких ненужных расспросов, подозрений и обвинений. Где вы сыщете такого человека, который набрался бы наглости в чём-то подозревать доблестного ветерана войны, заслуженного кавалера двух медалей «Крест Храбрых» и самой почитаемой воинской награды — ордена «Виртути Милитари»?
