Валерий Еремеев - Черный ангел
Выйдя из душного зала, в не менее душное фойе, я тут же завладеваю мобильником и прокручиваю записанные телефоны, без особой на то надежды, ибо прошло уже почти десять лет, эти люди могли давно поменять место работы или место жительства или, вообще, говоря по-русски, врезать дуба. Кроме того, имена корреспондентов вполне могут оказаться их журналистскими псевдонимами. И все-таки с одним человеком мне везет, хотя именно на него я почти не надеялся, уж больно имя у него казалось выдуманное: Романов Николай — слишком знаменитое имя, чтобы быть настоящим. И, тем не менее, этот человек существует и работает в той же редакции, как и девять лет тому назад. Мало того, что Романова зовут Николай, у него еще и отчество оказывается Александрович!
Дежурная по редакции девушка даже сдуру говорит мне его адрес и домашний телефон, хотя, наверное, не имеет право это делать. Во всяком случае, будь на месте Романова, и узнав, что какая-то дурочка-снегурочка раздает мой адрес первому прозвучавшему в телефоне голосу, заставил бы ее сожрать в сухомятку городской телефонный справочник.
Я и так вычислил бы, где обитает этот человек, но поскольку эта мадамочка сэкономила мне время, спасибо ей огромное.
4
Николай Романов обитает явно не в Зимнем дворце. Его жилищу, равно как и другим окрестным домам, название «трущебы» подходит куда более, чем «палаты». Внешний вид Романовской конурки вполне соответствует наружному. Сам хозяин меня впускает, даже не спросив, кто я и что мне нужно в такую пору. Апатия и равнодушие сквозят в каждом его движении.
— Николай Александрович?
— Да, — кивает он непричесанной головой.
Одного взгляда на помещение и на того, кто в нем живет, достаточно, чтобы определить, что передо мной старый холостяк, который, после потери жены (умерла или бросила), стал стремительно спиваться, опускаясь по общественной лестнице с одной ступени на другую. Конечно, он пока еще держится, ходит на работу, что-то там пишет, пытается напрягаться, но на его припухшем, землистого цвета лице уже оставила следы своих когтистых лап бездна одиночества и алкоголизма.
Одно меня радует — то что здесь тепло, а то еще немного и мои уши почернели бы на морозе.
— У меня есть к вам серьезный разговор, Николай Александрович.
— Проходите в комнату, — приглашает хозяин, — можете не разуваться.
По правде говоря, ввиду особой «стерильности» пола, я и не собирался.
Единственная комната Романова завалена самыми разнообразными вещами. Предметы гардероба, немытые тарелки и чашки, книги с оторванными обложками, старые журналы навалены в самых разнообразных местах. Возле батареи, в треснутом керамическом горшке, доживает свои последние дни неизвестное мне растение, со сморщенными и желтыми, как лицо президента компании «Samsung», листьями.
Единственное место, где, пожалуй, нет пыли — это клавиши пишущей машинки, стоящей на столе, по той причине, что Романов иногда к ним прикасается, когда строчит свои заметки. В углу на тумбочке работает небольшой черно-белый телевизор, экран которого демонстрирует агента национальной безопасности Николаева, в кроличьем ритме удовлетворяющего очередную покоренную им девицу.
Хозяин указывает мне на стул, но я предпочитаю приземлиться на диване, так как ему доверяю больше, чем чахоточным ножкам стула.
— О чем вы хотели поговорить?
— Это вы написали заметку в вашей газете «Суд Линча»?
Романов ныряет в самые отдаленные закоулки своих извилин, но по глазам вижу — без посторонней помощи он оттуда не вынырнет.
Я бросаю ему спасательный жилет, в виде уточнения времени и некоторых уже известных мне обстоятельств. Не без натуги, но он вспоминает, о чем идет речь.
— Да, конечно, был такой случай в истории нашего города, — соглашается он. — А что вас конкретно интересует?
— Абсолютно все, что не попало тогда в газеты. Например, кого и за что убил Дмитрий Лаптев, когда получил свой первый срок. Почему, наконец, вы назвали заметку «Суд Линча», ведь само ее содержание не раскрывает заголовка. Значит, назвали вы ее так подсознательно, исходя из уже известного вам. И не только вам, но и вашему редактору, который не счел нужным скорректировать заголовок.
— Вы кто? — наконец, догадывается поинтересоваться Романов.
— Это не важно. Скажем, я дальний родственник одного из участников тех событий, который хочет узнать правду, и забудем об этом. Важно другое: вы отвечаете на мои вопросы, а я плачу вам тысячу рублей.
— А если я вам не скажу? — вдруг заявляет эта трухлятина.
«Если ты мне не скажешь, — думаю, — я прищемлю тебе голову дверью от шкафа, и буду давить, пока ты не заговоришь. Не поможет: придется прищемить другое место».
— А какой вам смысл что-то утаивать? — говорю я вслух. — То, что случилось, не подпадает под определение «государственная тайна»? В то время, об этом знали многие и кроме вас. Теперь хочу знать я. И плачу за это. Что вы теряете, разве что у вас под кроватью спрятан станок, на котором вы печатаете деньги?
— Две тысячи! — заявляет Романов.
— Полторы, — парирую я, — полторы!
— Ладно, — соглашается собеседник, — полторы.
Я отчитываю ему три новенькие, пахнущие типографией фиолетовые бумажки и навостряю уши.
Надо отдать должное Романову, рассказчиком, вопреки всему, он оказался очень хорошим. Когда он закончил, у меня даже сложилось впечатление, будто бы я сам присутствовал при этом.
Глава XI
1
Давным-давно, почти двадцать лет назад жили-были в городе Петрозаводске брат и сестра: Наталья и Дмитрий Лаптевы. Родители у них умерли. Брат был на пять лет старше сестры и, на момент начала повествования, ему исполнилось двадцать лет. От армии у него была отсрочка, потому что кроме него у Натальи никого из родственников не было. Работал Дима в порту водителем грузовика. Летом восемьдесят второго года, оставив ненадолго сестричку дома, он махнул в Ленинград, поступать на заочное отделение политехнического института. В институт он поступил и домой возвращался радостный. Скорее всего, это было самый последний раз, когда он вообще чему-либо радовался. Как только новоявленный студент-заочник подошел к дому — его счастье кончилось.
Его встретила пустая квартира, хотя он и давал сестре телеграмму о приезде. Соседи сообщили, что Наташа в больнице, но, пряча глаза, посоветовали ему почему-то сначала сходить в милицию.
Как оказалось, Наташа была сильно избита, а потом и изнасилована двумя своими сверстниками. Ее вообще чудом удалось спасти. Имена насильников были известны доподлинно: Игорь Гусев и Олег Механошин, так же как имена свидетелей. Один из преступников, Гусев, учился в той же школе, что и девушка, в параллельном классе. Ему и принадлежала идея насчет изнасилования. Однако Дмитрий с изумлением узнал, что они не только не задержаны, но против них даже не заведено уголовного дела.
— Ну, что, Лаптев, будешь подавать заявление? — спросил его участковый.
Вяло так спросил, всем своим видом показывая, насколько ему неохота принимать такое заявление и вообще во что-либо вникать. Это было понятно. Олег Механошин был сынком одного из партийных боссов, и портить с ним отношение никому не хотелось.
Почему Механошин подружился с пареньком из простой многодетной семьи Гусевых, росшим без отца, с матерью, работающей уборщицей, не совсем было понятно. Может быть, он своим еще не созревшим до конца чутьем понимал, что грубый увалень Гусев выгодно оттеняет его собственную персону. А может, ему доставляло удовольствие играть роль этакого покровителя, угощая своего приятеля деликатесами, о которых тот, до знакомства с ним, и мечтать не мог. Гусев донашивал за ним и вещи: джинсы, кроссовки и прочие импортные тряпки. С другой стороны большие кулаки Гусева в любой момент были готовы обрушиться на того, кто посмеет хоть косо глянуть его корефана Олега.
— Ты сам подумай, — уговаривал Лаптева участковый, — но зачем тебе со всем этим связываться? Ты бы лучше без всякого заявления сам сходил к Механошиным. Поговорил бы, так, мол, и так: сестра в больнице. А у них такие возможности. Они и лекарства редкие достать могут и лучших врачей обеспечить. Ну и что, что они начальство? Тоже ведь не звери, а люди. Они тебя поймут, они помогут.
— А я схожу, — вдруг зло пообещал Лаптев, — вот сейчас заявление напишу и схожу.
Участковый только расстроено качал головой.
Впрочем, тогда их встреча не состоялась: после того, как все произошло, Механошины в полном составе укатили на юга, чтобы дать сыночку оправиться от потрясения.
С Игорем Гусевым оказалось не чуть не лучше. Мать Гусева заперла сына в квартире и ни за что не хотела открывать дверь, а когда Лаптев начал расходиться, вызвала милицию. Его выпустили только на следующее утро, пообещав, что при повторении подобного эксцесса посадят на пятнадцать суток и сообщат на работу. Дмитрию не оставалось ничего другого как пытаться установит справедливость цивилизованным путем.
