Джон Макдональд - Месть в коричневой бумаге
– А как она себя чувствовала во второй раз?
– Плохо. Пришлось опять резать – надо было избавиться от непроходимости. К тому времени там уже образовались настоящие джунгли. Ничего похожего на анатомические учебники. Вот уж поистине злокачественная опухоль. Хорошей, опытной операционной сестре стало дурно. Внешне миссис Трескотт тоже полностью изменилась, за исключением глаз. Потрясающие были глаза у этой женщины. Как у молодой девушки.
– Очень плохо, что Морин сейчас в таком состоянии.
– Тут я ничем не могу помочь. Ножом в таких случаях ничего не сделаешь. Но почти все другие специалисты принимают участие. Провели все обследования, о которых кто-либо когда-либо слышал, причем некоторые, по-моему, специально для нее придумали. Поднять ее историю болезни сможет только пара здоровых мужчин.
– Заболевание локализуется в какой-то специфической области?
– Если под этим подразумевать голову – да. Неврологию – да. Ни физической травмы, ни опухоли, ни дефицита питательных веществ. Что-то разладилось в крошечных цепочках, в синапсах. Разложение тканей? Редкая вирусная инфекция? Некая форма психологически ориентированной абстиненции? Дисбаланс эндокринной секреции? Редкий вид аллергии? Моя личная догадка, к которой никто не прислушивается, ибо это не моя специальность, заключается в том, что проблема психиатрическая. Это согласуется с попытками самоубийства. Но психиатры утверждают, что досконально проверили со всех сторон. Серии шоковой терапии безрезультатны. Содиум пентотал безрезультатен. Беседы с психотерапевтами безрезультатны… А я думал, вы интересуетесь миссис Трескотт.
– Всей семьей, доктор Дайке.
– И я просто сижу тут и откровенничаю, как семейная Библия, да? А вы просто слушаете, точно слушать врача, преступающего этический профессиональный закон, – обыкновеннейшее на свете дело.
– Я.., я думал, вы откликнулись на дружескую заботу и беспокойство, доктор…
– Дерьмо собачье, Макги. Хотелось проверить, имеется ли у вас хоть капля здравого смысла. Имеется. Знаете, почему я говорю с вами о пациенте.., и о семье пациента?
– Полагаю, вы мне объясните.
Он надолго угрюмо задумался, полузакрыв глаза.
– Пытаюсь выразить словами, что она для меня сделала. Даже когда от нее ничего не осталось, кроме боли и глаз, я приходил посидеть у ее постели, когда дела у меня были плохи… Когда молился, чтобы не довелось потерять одну девочку, и все-таки потерял. У Хелены Трескотт набирался храбрости, черт побери. Привязался к ней. Мы часто подолгу беседовали, до того самого времени, пока не пришлось держать ее под наркозом. Как-то ночью она рассказала мне о мужчине по имени Тревис Макги. Предупредила, что в один прекрасный день он может явиться и задать много вопросов. “Расскажите ему, как все было, Билл. Ничего не скрывайте. Доверьтесь. Передайте все, что знаете о моих девочках. Я хочу попросить его помочь Морин”. Так что, приятель, это она облегчила вам дело, а не ваше неотразимое обаяние. Ясно?
– Ясно, Спасибо.
– Так на чем мы остановились?
– Следующее, что мне хотелось бы знать, – ваше мнение о докторе Шермане.
– Стью очень жалко. Хороший был человек. Там и сям небольшие пробелы, но в целом весьма основательный. Я имею в виду медицинскую компетенцию. В денежных делах чертовски глуп, подобно большинству врачей. Мы – очень легкая добыча в современном мире. Вы вздуваете акции золотых копей, урановых рудников в Уганде, а мы покупаем.
– Я так понял, он вкладывал деньги в “Девелопмент анлимитед”.
– Те же золотые копи. Присоединившиеся ребята божатся именем Тома Пайка. Я отказался от шанса озолотиться. Хотя одно время был очень заинтересован.
– Что заставило вас отказаться?
– Мой брат. Обладатель наилучших мозгов в нью-йоркских финансовых кругах. Обучался экономике в Колумбийском университете. Занимается в нескольких банках анализом ценных бумаг и инвестициями в недвижимость. А несколько лет назад создал непремиальный взаимный фонд. Хедж-фонд[15]. За ним следят орлиным глазом, пытаясь предугадать, куда он в следующий раз шагнет. Так вот, он приехал с женой навестить нас. Меня пригласили на небольшой обед, из тех, которые Том устраивает время от времени. Холостяцкая вечеринка. Я привел с собой брата. Том, на мой взгляд, произнес впечатляющую речь. Я чуть было не вытащил чековую книжку. А когда мы вернулись домой, Дьюи мне объяснил все ошибки в его рассуждениях. Можно свести к следующему. Том употребил несколько замечательных терминов, высказал несколько очень хитрых идей, дал кучу объяснений про налоговые прикрытия и так далее. Но по мнению моего брата, вместе все это не складывается. Как будто Том вызубрил свою программу, но она не будет работать в том виде, в каком он ее излагает. Дьюи сравнил его с десятилетним ребенком, который рассказывает про Эйнштейна большой компании сверстников, так и не доучившихся до десятого класса. Слова очень веские, и поэтому, Бог свидетель, все кажется правильным и убедительным. Дьюи велел мне не связываться. Так что я все до последнего цента вложил в его взаимный фонд. И понемножечку разбогатею. Брат обещает. Знаете, я надеюсь, что он ошибся насчет Тома Пайка. Ведь если Том мошенничает, в Форт-Кортни сильно пострадает целая куча народу. Слушайте, мне надо идти мыться. Приятно было с вами поговорить. Она была совершенно особенной женщиной, эта миссис Трескотт.
Я снова попробовал дозвониться до Хардахи и опять потерпел неудачу. Но Дженис Холтон оказалась дома. Разумеется, при желании можно заехать. Я остановился перед домом на подъездной дорожке, подошел, позвонил, подождал.
Она вынырнула из-за дома в очень коротких, очень тесных желтовато-коричневых эластичных шортах, выцветшей зеленой майке, выгоревшей на спине, и старых, поношенных синих сапогах.
– Ах, это вы. Я кое-чем занята там, за домом. Не пройдете со мной? Не хочется бросать дело.
Расстелив на траве газеты под изначально светло-голубым металлическим садовым шезлонгом, она перекрашивала его в черный цвет из аэрозольного баллончика. Я встал в тени на удобной для разговора дистанции. Покрытая сильным загаром, она двигалась быстро, гибко, эффектно, как танцовщица, наклонялась и поворачивалась, сумела ловко, подобно индусу, сесть в позу лотоса. Вспотела от трудов под солнцем, спина поблескивала, подчеркивая игру маленьких крепких мускулов. Оглянулась, встряхнула черными волосами и проговорила:
– Что-то я разболталась в субботу вечером. Это на меня не похоже. Наверно, чувствовала себя одинокой.
– Забавно. Наоборот, мне казалось, что это я слишком разговорился, наскучив вам, Дженис.
– Простите, забыла ваше имя.
– Тревис.
– Да, Тревис. Значит, мы оба старались бежать от чего-то. Должна еще кое за что извиниться. Мэг вас мельком заметила и сочла в высшей степени интересным. Понимаете, она меня прикрывает, но ей неизвестно, с кем я встречаюсь. Решила, что с вами, а я не ответила ни “да”, ни “нет”. Считает, что вы очень хитро придумали – привезли домой моего пьяного мужа, мы уложили его и уехали вместе. М-м-м… Ничего я не упустила?
– Вон ту перекладину слева под сиденьем.
– Где? А, вижу. Спасибо.
Она аккуратно и точно закрасила последнее светло-голубое пятно, выпрямилась, наклонила голову, встряхнула баллончик. Внутри громыхнули шарики.
– Почти все истратила. Люблю, чтоб всего было в самую меру, ни больше ни меньше. Выпьете? Холодного пива? Еще чего-нибудь? Я себе обещала пиво.
И повела меня в прохладный дом, на веселую кухню. Предложила стакан, потом призналась, что тоже любит пить из бутылки. Прислонилась к раковине, скрестив изящные лодыжки, подняла бутылку и пила, запрокинув голову, пока глаза не увлажнились.
– Ух! – вздохнула она. – Наверно, Мэг видела, как вы подъехали. Тоже признает визит перед ленчем весьма soigne[16]. Должно быть, подглядывает из зарослей, тяжело дыша.
– Раз уж я удостоился такой чести, не должен ли знать о месте всех прочих свиданий, как по-вашему?
– Это не свидания. Просто встречи. И разговоры. Обо всем, что творится под солнцем. Мы держимся за руки, как одноклассники. Иногда чуточку плачем. Проклятье! Почему мужчинам не разрешается плакать?
– Время от времени они плачут.
– Слишком редко. Ну, мы встречаемся там, где нас точно никто не увидит.
– Довольно затруднительно.
– На самом деле не очень. Назначаем время, и оба приезжаем на огромную стоянку у “Кортни-Плаза”. Как только замечаем друг друга, он отъезжает, я за ним. Он подыскивает местечко, где могут встать обе машины, пересаживаемся в одну, и никто нас не видит. В каком-нибудь саду, на темной улочке в жилых кварталах, рядом с аэропортом, где-нибудь.., в безопасном, на его взгляд, месте.
– А как договариваетесь о встрече? – А вот этого вам знать не нужно.
– Разве не со мной, по мнению некоторых, вы провели прошлую субботу? Мы ведь пробыли вместе весь или почти весь день, сидя в каком-нибудь проклятом автомобиле, держась за руки и плача, верно?
