Дия Гарина - Битте-дритте, фрау-мадам
Вытянувшись на единственной кровати, я пыталась сосредоточиться. На чем угодно. Хотя бы на том, что пол в избушке в отличие от моего предыдущего посещения был чисто выметен. А пришедшие в негодность сухие травы душистой копной громоздились возле самой печки. Я отрешенно подумала, что не будь печь всего лишь маскировкой, то без пожара вряд ли бы обошлось. Потом попыталась обдумать еще что-то пустяковое. И все это на удивление медленно. Мысли оказались такими же ленивыми, как и тело. Язык не поворачивался назвать себя родимую обессиленной. Скорее, пропущенной через мясорубку, закатанной в тесто и хорошенько сваренной. Рука, удерживающая кружку с горячим придающим бодрости чаем, тряслась и расплескивала благоухающую на весь дом жидкость. А сидевший в ногах Павел, на удивление покорно отдавшийся в умелые руки бабы Степы, морщился и скрипел зубами, принимая муки перевязки. Виктор Игоревич Зацепин, выглядевший по сравнению с нами настоящим молодцом, несмотря на появившиеся совсем недавно ссадины на лице, трудился, не покладая рук над реанимацией примуса. Раритетная бытовая техника никак не желала заводиться и согреть для нас еще один пузатый чайник. Зато каждый был занят полезным делом.
Безразличие незаметно опутывало меня липкими тенетами. Было уже все равно, откуда взялся в избушке Егоровны воюющий с примусом историк? Почему не видно Алексея Панфилова, неужели еще не проснулся? Тяжелое молчание Павла теперь стекало с души как с гуся вода. И даже возникший на пороге Немов не заставил сердце сбиться с ритма.
Словно сквозь множество ватных слоев до меня доносились разговоры, объяснения, выяснения отношений и прочая ерунда. Главное, что все уже кончилось. Все. И можно спокойно отвернуться к стенке, чтобы хоть на несколько блаженных минут нырнуть в исцеляющий душу и тело сон.
Кажется, у меня уже вошло в привычку засыпать в самых неподходящих условиях. И просыпаться от странных звуков.
— Люди-и-и-и! — жутко завыло вдруг неведомое чудовище, заставив меня подпрыгнуть на кровати, как на батуте. — Есть кто живо-о-ой?
Пока я продирала глаза и вглядывалась в присутствующих, подозревая в розыгрыше, послышалось отчетливое шуршание, и из печи показалась голова Алексея Панфилова. Последовала небольшая суматоха, в результате которой бизнесмен был извлечен из печи, поставлен на ноги и усажен ко мне на кровать. Потом снова были разговоры, расставления точек над „и“… Немов даже умудрился обелить мое имя в глазах Панфилова и Зацепина, который, как выяснилось, пришел к Егоровне поправить здоровье, пошатнувшееся после общения с разыскивающими бизнесмена иловцами.
— Степанида Егоровна, — помешанный на истории Виктор Игоревич как-то незаметно переместился к печке. — Можно мне на этот бункер взглянуть? Даже если он не открывается. Всю жизнь мечтал из кабинетной крысы в Индианы Джонсы переквалифицироваться…
— В кого? — озадачилась старушка.
— Не важно. Ну что, пустите меня в свою тайну?
— Полезай! — милостиво кивнула Егоровна. — Только после меня. Ты ж в своих очках да еще в темноте моего фонаря не найдешь. А я всю эту пещерку на ощупь ведаю.
И вот уже ее черные войлочные боты, которые в дни моего детства весьма символично назывались „Прощай молодость“, один за другим втягиваются в раскрытый зев печи. Зацепин, не желая отставать, ринулся следом, и только затихающие чертыхания говорили о том, что такое передвижение историку в новинку.
— Я тоже с ними, — похоже, Немов считал эту экскурсию своим прямым долгом. — Хочу посмотреть из-за чего старый немецкий хрыч развел всю эту бодягу. Я его на что купил, после того как Ника мне позвонила? На то, что якобы получил информацию, будто Иловский пронюхал про бункер и послал своих архаровцев его пошерстить. Зольден сначала не поверил. Но я с твоих слов, Ника, описал, где этот бункер находится. А так как он упорно скрывал от меня, чего ради мы тут торчим, то убедился, что я не блефую. Ну и, конечно, распорядился быстренько лететь сюда с нашими орлами и не допустить конкурентов к тайнику. Мы на каких-то десять минут вас опередили. В следующий раз, Ника, если задумаешь просить моей помощи, делай это заблаговременно!
— Значит, это не случайность? — Павел заерзал на кровати так, что потревоженные ржавые пружины исполнили нечто напоминающие арию Хосе из „Кармен“. — Ты просила его…
— А что я должна была делать?! — мой возмущенный вопль заставил Панфилова подскочить с кровати. — Геройски погибнуть вместе с тобой? Да с какой стати?!
— Ты могла сбежать…
— Идиот! — прошипела я, выдергивая ноги из под Челнокова, в запале усевшегося на них.
— Конечно, идиот, — абсолютно спокойно подтвердил Немов и, усевшись на освобожденное Панфиловым место, демонстративно положил руку мне на плечо. — Неужели он не понимает, что ты просто не могла так поступить? А еще замуж за него собралась…
— Собралась и тебя не спросила! — Павел резко развернулся к сопернику, и тут же скривился от боли в потревоженной руке. — Думаешь, если спас мне жизнь, то я тебе задницу не надеру? — и, глядя на развеселившегося Немова, уточнил. — Когда рука заживет…
— Вот, когда заживет, тогда и поговорим. Я тебе из Германии позвоню…
— Ах, ты!..
Да уж, сцена разыгралась безобразная. Хорошо, что кроме нас троих в избушке уже никого нет. Деликатный Панфилов дал нам возможность поговорить по душам, исчезнув в черном провале потайного хода.
— Замолчите! — я демонстративно зажала уши. — Ваши разборки устраивайте без меня и в другом месте. Желательно подобрать какой-нибудь дальний полигон. А там хоть орите, хоть деритесь, хоть стреляйтесь — меня это не интересует. Не нужны вы мне. Оба. Достали уже!
— Нет, погоди, — лицо Немова приблизилось к моему. — Помнится, ты мне обещала кое-что. За спасение вот этого сопляка. Уехать со мной в Германию, например?
— Это правда? — голос Павла утратил такую родную хрипотцу и звенел деревом на морозе.
— Да. Но я аннулирую сделку! Ни с кем и не куда не поеду. Тут останусь жить. У Егоровны. Убирайтесь с моей кровати. И чтобы глаза мои на вас не глядели!
— Нет, погоди! — Виталий в отличие от подскочившего с кровати Павла, придвинулся еще ближе. — Ты мне слово давала, а теперь, выходит, в кусты?
— Мое слово! Хочу дам, хочу обратно заберу! — мой жалобный тон не вязался с таким категорическим заявлением. — Оба с глаз моих долой. Кругом, шагом марш!
— Почему, это оба? — спросил Виталий. — Я тут один остался. Твой Челноков давно уже в бункер уполз. Струсил, наверное.
— Сам ты струсил! Да он!.. Да ты!.. Да я!.. — у меня не хватало слов. Эмоции девятым валом захлестнули остатки разума. Но зато ноги все сделали правильно. Уже через секунду я вползала в печь и, оббивая головой низкий потолок лаза, поползла вслед за Павлом. У него же рука! Как же он с одной поползет?!
Это наверняка выглядело смешно. И я бы с удовольствием посмеялась, если бы не навернувшиеся слезы. Мама дорогая, за что?! Неужели мне суждено быть навечно распятой между двумя этими мужиками? Даже сейчас я слышу впереди тяжелое дыхание Павла, а позади в полголоса матерится Виталий. Господи, хоть бы ты решил все за меня! Как угодно! Не могу я больше на половинки разрываться!
Хорошо, что в пещере метался луч фонаря, иначе на таком взводе я запросто кувырнулась бы вниз, позабыв о том, что лаз начитается (или заканчивается) почти в метре от пола. Следом за мной десантировался Немов, и в небольшом каменном мешке сразу стало очень тесно.
— … скрывали это от меня, — Зацепин водил фонарем по двери бункера и укоризненно качал головой. — Эх, Степанида Егоровна, Степанида Егоровна… Знаете ведь, что я тайны умею хранить. Вашу вот, сколько лет храню…
— Хранит он! — возмутилась баба Степа. — Тоже мне хранитель нашелся! А кто Нике все про меня разболтал? Увидел смазливую молодку и растаял. Что ты знаешь о тайнах и о том, как их надо хранить? Вот я знаю, что это такое молчать. И дед твой тоже знал! Ой…
Зацепин медленно повернулся и направил луч прямо в лицо Силантьевой.
— Вы были знакомы с моим дедом?
— Не то чтобы знакома… — нехотя пробормотала Егоровна и потупившись замолчала.
— Нет, уж договаривайте! — Зацепин вопреки своей обычной сдержанности готов был, казалось, набросится на бабу Степу и любой ценой добиться от нее правды.
— Виктор, ты с ума сошел, — вмешался Панфилов. — Чего ты так завелся?
— Ничего я не завелся, — процедил Виктор Игоревич и снова пристал к Егоровне с расспросами. Минут пять мы молча наблюдали за игрой в одни ворота. Зацепин настаивал, баба Степа отмалчивалась, как партизан на допросе, упрямо задрав подбородок вверх. В конце концов, я не выдержала:
— Погодите, давайте не здесь! Народу столько набилось. Пора убираться отсюда, дышать уже тяжело!
