Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
У девушек из первой своей группы он сам отобрал паспорта, визы и скопом продал живой товар тому турку, хозяину кафе, за такие большие деньги, что легкая жалость, которую он ощущал перед расставанием с девушками, как-то сразу рывком отлетела от него, точно дымка тумана после самого легкого дуновения ветерка. Сейчас же, когда дело было налажено, уже не он отбирал паспорта и визы, не он продавал. Он был "мозгом". Он и денег-то в глаза уже давно не видел: то кредитные карточки, то банковские векселя, то счета. А то, что хотел купить, привозили на дом по малейшему его желанию. Четвертая жизнь уже казалась сказочной, великолепной. Она походила на жизнь шейха, если, конечно, у шейхов не было соседей. Но у Пеклушина они пока еще были. Дом-то на приобретенном в поселке участке еще достраивали. Но даже с такими минусами жизнь выглядела приятным сном. Смущало только одно: Пеклушин больше нигде, кроме как в зеркале, не видел своего красивого лица. А хотелось, очень хотелось!
И в последнее время он стал подумывать о собственной книге. Наверное, она была бы исторической. Это неплохо согласовывалось с образованием. Но самое главное, чтобы открывалась она с его фотографии. Сочной цветной фотографии: вытянутое интеллигентное лицо с умными красивыми глазами, идеальная стрижка, очки в золотой оправе и -- бабочка. Обязательно -бабочка. Как у лауреатов Нобелевской премии.
Оставалось найти тему. Ему привозили книгу за книгой из спецхранов городской библиотеки, он пролистывал их, но душа ни за что не цеплялась. Вот и сейчас он по привычке открыл ближе к концу очередной том и тоже по привычке прочел прямо с середины первую попавшуюся на глаза фразу: "... в течение первой половины ХVII в. могло быть взято в полон от 150 до 200 тысяч русских людей. Цифра эта будет минимальной. Было бы очень важно выяснить, что получали татары от захвата полона такой численности. Лишь в незначительной части татары использовали полоняников в качестве рабочей силы, а более всего сбывали их на рынках за море. Цены на полоняников, как известно из записок современников, а также из посольских дел, были очень разнообразны в зависимости от качества полона, состояния рынка, спроса и предложения... Чаще всего источники говорят о цене в 50 рублей".
Пеклушин непроизвольно оторвал глаза от пожелтевшей книжной страницы и посмотрел на монитор компьютера, стоящий на столе в углу комнаты. В нем хранилась документация фирмы, но не хранилось главное -- то, сколько же он все-таки получал за каждую "голову" от покупателей. А цены были разными. Турки платили по пять - семь тысяч "зеленых" за девочку, американцы бывало, что и по пятнадцать. Но на то они и американцы. У них и "зеленых" больше, раз они их придумали.
Глаза сами собой вернулись к книжной странице.
"Крымские цари брали на себя пятую или десятую часть полона обычно натурой. Но царь Ислам Гирей в 40-х годах брал на себя деньгами по 10 золотых с человека... Такая несколько повышенная цена связана с усиленным спросом на полон со стороны турецкого правительства".
-- Надо же! -- вслух удивился Пеклушин, но вторую часть фразы досказал уже мысленно: "И я плачу налоги! Хотя и не со всего дохода".
Глаз привычно скользнул к середине фразы: "... в течение только первой половины ХVII в. за захваченный на Руси полон татары должны были выручить много миллионов рублей... Укажем для сравнения, что в 1640 г. на построение двух городов -- Вольного и Хотмышска -- было отпущено из казны 13 532 рубля".
Пеклушин рывком закрыл книгу, посмотрел на обложку. "Борьба Московского государства с татарами в первой половине ХVII века". Выше стояла фамилия автора -- некий Новосельский А. А., а внизу -- год издания -- 1948. Пеклушин мысленно представил себе семнадцатый век, татарских конников, гонящих по Изюмскому тракту в Крым светловолосых пленников, представил работорговый рынок в Евпатории. Он не знал, был ли такой на самом деле в Евпатории, но зато очень хорошо мог представить себе Евпаторию, где несколько раз отдыхал еще в комсомольские времена. Работорговля? А что? Это -- тема. И еще какая! Он что-то не припоминал ничего всеобъемлющего, глубокого на эту тему. Так, какие-то жалкие всхлипывания о том, что это плохо и безнравственно. А почему безнравственно? Римский патриций, сицилийский пират, турок-крымчак или русский помещик при матушке Екатерине Великой так не считали. Да и сейчас многие так не считают. Продают ведь в той же цивилизованной Европе футбольные клубы игроков друг другу, и почему-то работорговлей это не считается.
Открытие подбросило его из кресла, и охранник испуганно сунул руку под мышку. Как и всякий охранник, он очень не любил резких движений вокруг, потому что резкое движение чаще всего означало опасность.
А Пеклушин подбежал к серванту, полки которого чуть ли не со стоном прогинались под неимоверной тяжестью томов Большой Советской Энциклопедии, и вытянул из красного строя книгу с номером "21" на корешке. Торопливыми пальцами пролистал до статьи "Работорговля". И обомлел. Статьи такой не было. А лишь короткий, как выстрел, отсыл к другой статье -- "Рабство". Ко всяким зверюшкам, птичкам, городам, битвам, великим, не очень великим, а то и совершенно ему неизвестным людям статьи были, а по работорговле -- нет. Лихорадочно, глотая абзац за абзацем, проскочил раздел "Рабство" и понял, что его писали лишь для того, чтобы прищучить за этим самым рабством одних американцев, ввозивших когда-то на свои плантации тысячи рабов-негров. А о самой работорговле -- ни слова. Да и в списке литературы -- такая белиберда, что со смеху умереть можно.
Это еще сильнее раззадорило Пеклушина. Он захлопнул том, уж совсем напрочь перепугав охранника, поставил его на полку и подумал о том, что только дураки могли раньше считать, что работорговля умерла вместе с рабовладельческим строем. А был ли такой строй вообще, если при Сталине, при вроде бы социализме крестьяне в деревнях жили и работали на правах тех же рабов: без паспортов, без права выезда из родного колхоза и, что самое главное, практически бесплатно? Да и те же америкашки! Кажись, при капитализме жили, да еще при каком, а рабов гнали из Африки кораблями! А потом их друг дружке продавали. И есть ли вообще движение к прогрессу, о котором веками талдычат философы? Может, вовсе и не по восходящей развивается жизнь, а как-то иначе, рывками? Мы так долго считали, что живем при социализме, который пришел после капитализма, а теперь, оказывается, что социализм снова переходит в капитализм. Так, может, после капитализма у нас вновь наступят феодализм и рабовладение? Или они уже наступили? А может, и нет никаких "измов" на земле, а просто существуют на нашей несчастной планете миллиарды людей, существует жизнь, и внутри этой жизни есть все сразу и все одновременно: и социализм, и капитализм, и феодализм, и рабовладельческий строй?
-- А что? Ведь вполне может быть? -- спросил сам себя Пеклушин и элегантно поправил очки на переносице. -- Так что, стоит этим заняться?
Охранник понял вопрос по-своему и, в свою очередь, попросил:
-- Константин Олегович, так, может, вы позвоните кому надо, а то деда за колючку законопатят...
-- Отлично! Надо подбирать литературу! -- в возбуждении налил он себе стакан пепси и громко, с прихлебываниями, осушил его.
-- Посадят же, Константин Олегович... А он для вас старался...
-- Кто старался? -- только сейчас Пеклушин понял, что кто-то в комнате говорит кроме него.
-- Дед мой... Ну, что участковый наш, щенок этот, повязал...
Пеклушин сразу вспомнил одноглазого. Более неприятных типов он не встречал. И ведь вроде ничего особенного: маленький, сухонький, полуживой, а столько силищи в одном-единственном глазу, что, кажется, от одного его взгляда не только на голове, а и на ногах волосы шевелиться начинают.
-- Ладно. Я позвоню, -- небрежно пообещал Пеклушин. -- А он того, не заложит тебя?
-- Ни-ко-гда! -- четко произнес охранник. -- За дедом -- как за могилой...
"В могилу мы его и отправим. Пора уж", -- мысленно ответил ему Пеклушин.
-- Не лапай! Пошел в жопу! -- заорал кто-то в коридоре.
Охранник опять вскинул руку под мышку. Громкий звук тоже всегда несет опасность.
-- Да пусти ты! -- в комнату ввалилась девчонка, которую уже за спину, за грязную шахтерскую фуфайку, пытался удержать второй охранник.
-- В чем дело? -- резким, как фотовспышка, взглядом Пеклушин сразу впечатал в свою память лицо, выждал пару секунд и, поняв, что он действительно никогда в жизни не видел этой грубой девчонки, еще раз спросил, но уже спокойнее: -- Так в чем дело?
-- Убери своих псов! -- потребовала девчонка. -- А то со Слоном будешь дело иметь!
При каждом произнесенном слове кончик ее носа смешно подергивался, будто изображал из себя заслонку, эти слова как раз на волю и выпускавшую. Но еще смешнее казались ее глаза. Они были настолько разными, словно голову девчонки сшили из половинок двух разных голов.
-- Оставь ее, -- тихо приказал Пеклушин. -- Присаживайтесь на диван.
