Анна Данилова - Мальтийский апельсин
– У тебя потрясная жена.
И Каротин, совершенно себя не контролируя, вдруг небрежно бросил:
– Никакая она мне не жена…
Он и сам не знал тогда, что хотел сказать этой фразой. Может, что Марина свободна и вольна жить как хочет, да только вот живет с ним, любит его. Или же спешил со свойственным ему мужским эгоизмом лишний раз подчеркнуть собственную свободу? На Марину в тот вечер многие обращали внимание, он слышал рассыпаемые в ее адрес комплименты мужчин и был горд, что эта женщина принадлежит ему. Но, видимо, ему этого показалось мало. Его мужское начало требовало более серьезных доказательств своей мужской состоятельности – ему захотелось унизить ее, поставить на место, на то самое место, с которого он сорвал ее, когда взял к себе в Москву. Что особенного она для него сделала, чтобы иметь право называться его женщиной и пользоваться всем тем, что он заработал? Подумаешь, продала квартиру. Хорошо, что вовремя продала, что не спустила ее на пиво да на мужиков, медленно, но верно превращаясь в бомжиху. Что она представляла собой до встречи с ним? Шлюха. Пляжная шлюха, проститутка…
Он думал так, глядя на плавный изгиб ее красивой открытой спины – она танцевала с Урусовым в двух шагах от Каротина. В тот вечер она была в черном платье, которое очень шло ей и делало настоящей светской львицей. Буквально за два года она научилась говорить, улыбаться, двигаться… Она расцвела, как цветок после дождя. Что бы она ни делала, она делала для него, для Каротина, и это тоже начало раздражать его. Он и сам не мог себе толком объяснить, почему его вдруг стала тяготить ее любовь, ее желание во всем угодить ему. Он все ждал, что однажды все это пройдет, что она наконец проснется и станет той прежней саратовской девкой, которая отдалась ему прямо в сквере на скамейке, и скажет ему, что не любит его, что ненавидит… Но это не проходило. Она не просыпалась и даже еще больше привязывалась к нему и опутывала его своими невидимыми, но сильными женскими путами. Он с ужасом ждал, что однажды она объявит ему, что ждет от него ребенка. Вот этого бы он уже не перенес, хотя именно это и спасло бы его, как ему казалось, от необходимости видеть ее каждый день, слышать ее, наблюдать ее социальный рост. Как только она сказала бы ему о ребенке, он порвал бы с ней незамедлительно. Ребенок повяжет его по рукам и ногам. Хотя он отдавал себе отчет и в том, что, скажи она ему с легкостью, что избавилась от ребенка, это тоже вызвало бы протест и негодование. Как это так, избавиться от его ребенка, не предупредив его об этом? Он не знал, что с ним происходит, он окончательно запутался в своих чувствах… Ему необходима была какая-то встряска. Он хотел узнать, какие истинные чувства испытывает она к нему, хотел, чтобы она сказала ему правду и, наконец, с ненавистью и злостью вцепилась бы ногтями ему в лицо. Он не верил, что она любит его. А сколько раз он рисовал себе сцену, когда он швыряет ей эти несчастные двадцать тысяч долларов в лицо! Именно столько она выручила от продажи квартиры и отдала ему. Но что в этом особенного? Человек выгодно вложил деньги. Но все остальное-то сделал он. И квартира, и дорогая спортивная машина, и путешествия, и шубы… Ей стоило только пожелать, и он тут же давал ей столько денег, сколько она просила. Мысль о том, что она продала свою квартиру, рискуя остаться ни с чем, тоже приходила, но он старался не думать об этом. Его опыт общения с женщинами сделал его довольно циничным – каждая женщина желает устроить свои дела за счет мужчины. И вдруг… Марина. Да, она оказалась очень кстати в ту ночь возле телефона и как-то слишком быстро на все согласилась… А что, если в это время она была в кровати не одна? Что, если в тот момент, когда она разговаривала с ним и обещала продать квартиру, она была с мужчиной? Он часто представлял себе эту сцену, чтобы найти предлог для ненависти. Он устал от ее любви, он задыхался от переизбытка ее нежных чувств к нему, он не хотел любить ее. Целых два года, что они прожили вместе, он ни разу не изменил ей. Но не из-за любви, а просто так сложилось. Было много работы, а Марина всегда была рядом. Теперь же, глядя на то, как Урусов блаженствует, обнимая Марину в танце, и наверняка испытывает по отношению к ней желание, ему захотелось ударить ее, причем ударить так, чтобы она упала у всех на глазах, чтобы разрыдалась в присутствии всех его подчиненных… Все это он проиграл несколько раз про себя, но удовлетворения не получил. С одной стороны, его жгла ревность, в которой он не мог и не хотел себе признаться, с другой – он на самом деле жаждал ее унижения.
Когда Урусов вернулся за столик, Каротин сказал ему:
– Она твоя.
– Старик, – Урусов вытаращил на него глаза и чуть не поперхнулся водкой, – ты о чем? Зачем мне спать с подружкой шефа? Это ты меня так на вшивость проверяешь?
– Нет. Она тебе нравится?
– А разве она может кому-то не понравиться? Шеф, у тебя что, крыша поехала?
– Сегодня вы поедете к тебе вдвоем. И прямо сейчас.
– Нет… Я так не могу…
– Она сама этого хочет. И вообще, у нас у каждого своя жизнь, теперь тебе все понятно?
– А утром, когда ты протрезвеешь, ты убьешь меня…
– Не убью. Говорю же, она сама этого хочет.
Сказав это, Каротин встал, подошел к Марине, которая в это время пила шампанское и разговаривала с одной из сотрудниц, и сказал, что ему надо с ней поговорить. Она удивленно вскинула брови и попробовала улыбнуться:
– Что-то не так, милый?
От этого «милый» у Каротина заболел живот. Ему стало нехорошо. Он смотрел в пространство, но видел перед собой Урусова, раздетого, взмокшего от усилий и держащего в своих объятиях постанывающую от наслаждения Марину. Эта картина преследовала его все то время, что он был знаком с ней. Только раньше вместо Володи он представлял себе других парней, с которыми он встречался в Саратове и которые, как ему говорили, были любовниками Марины. Эти сцены убивали в нем то чувство, которое так и не успело зародиться…
Они стояли в маленьком холле, примыкающем к подсобным помещениям, рядом с искусственной пальмой, и были там одни.
– Ты так странно смотришь на меня… тебе плохо? Ты много выпил? Может, поедем домой?
– Ты хочешь уложить меня в постель, а сама помчишься к своему Урусову?
– Саша!
– Молчи… – Он с силой зажал ей рот ладонью, причем надавил так, чтобы ей стало больно. – Молчи… Думаешь, я ничего не знаю? Он же только что предложил тебе поехать с ним к нему домой. У вас с ним, оказывается, это давно…
– Каротин, прекрати. – Она вдруг заговорила с ним так, как разговаривала раньше с теми мужчинами, которых успевала возненавидеть прежде, чем они бросали ее. Глаза ее потемнели, а лицо стало белым как мел. – Ты пьян. Мы сейчас же поедем домой.
– Вот… Отлично, наконец-то я услышал твой прежний голос… Наконец-то он прорезался! А я вот ждал, ждал, когда же ты наконец заговоришь так, как раньше… Я всегда знал, что ты при мне играешь какую-то роль, ты – это не ты… По-настоящему ты – лживая и продажная сучка…
– Каротин, остановись. Я ни разу не предала тебя. Что успел тебе наговорить про меня Урусов? Мы же с ним раньше и не виделись. Не верь никому, что бы тебе про меня ни говорили. Мы должны быть вместе, я же люблю тебя…
– А ты скажи еще, что ради меня ты продала свою квартиру, ну, скажи! – В эту минуту он уже начинал ненавидеть себя, но и сил, чтобы остановиться, у него не было. Кто-то злой и жестокий поселился в нем и теперь требовал крови. – Ты знаешь кто?
– Я слышала, что деньги портят людей, но не знала, что это коснется и тебя… – сказала она внезапно тихо, как если бы она находилась в больничной палате в присутствии умирающего. – Саша… Если ты сейчас не остановишься, ты потом пожалеешь… Поедем домой!
– Сука! – И он вдруг сильно ударил ее по лицу.
Она отлетела назад прямо на пальму. Он стоял и весь трясся. В висках стучала кровь, злая кровь.
Марина медленно выпрямилась, потрогала разбитую губу, затем, ни слова не сказав (тогда он еще не знал, что видит ее в последний раз), поправила платье, взбила прическу и медленным шагом, покачиваясь на тонких каблуках, двинулась в сторону зала. Каротин, держась за косяк двери, видел, как она подходит к Урусову, как шепчет ему что-то на ухо, при этом как-то нехорошо улыбаясь, а затем берет его за руку и уводит за собой…
И больше он ее не видел. А если и видел, то лишь мельком. Домой она не вернулась, за вещами приезжала ее знакомая актриса. Она молча, стараясь не смотреть Каротину в глаза, взяла чемоданы и увезла их туда, где теперь жила Марина. Он пытался узнать ее адрес, но так и не узнал. Она ушла так же решительно, как и пришла. Он понял, что она никогда не простит его. Каротин потом передал через эту же актрису деньги для Марины, но не был уверен, что они попали к ней. И так случилось, что лишь после того, как все это произошло, в его жизни появился смысл. И заключался он в том, чтобы каждый день, каждый час, прожитый без Марины, сравнивать с тем временем, когда она находилась рядом. Таких сильных и противоречивых чувств он не испытывал ни разу в своей жизни. Он упивался своим горем, он плакал по ночам, представляя себе то унижение, которое пришлось испытать Марине, и сочувствовал ей, и только теперь понимал, что любил ее, и любит, и будет любить всегда. Урусов два дня не показывался на работе, будучи уверенным, что уволен. Каротин сам позвонил ему и сказал, что его личная жизнь его нисколько не интересует, – он словно продолжал играть роль разочарованного и брошенного женщиной мужчины. Урусов вернулся, но Каротин знал, что Марина пока еще живет у него. Он это чувствовал, когда смотрел на своего зама, когда слышал его голос, в котором ему чудилась вина. Но потом она ушла и от него. До него доходили слухи, что Марина сняла квартиру и живет в районе Патриарших прудов. Случилось то, чего он ждал все это время, – Марина снова вернулась к прежнему образу жизни и превратилась в доступную и продажную девку. Через ее приятельницу Каротин передал записку, где просил Марину позвонить ему, чтобы договориться, когда и где он сможет передать ей те деньги, которые он ей задолжал. Он хотел дать ей столько денег, чтобы ей хватило на покупку двухкомнатной квартиры в Москве. Он и передал ей это на словах той актрисе, которая согласилась быть посредником между ними. Но Марина так и не позвонила. Тогда Каротин сам открыл счет в банке на ее имя и положил туда шестьдесят тысяч долларов, о чем и сообщил по телефону актрисе. Но шло время, а Марина за деньгами так и не приходила. До него дошел слух, что в ее жизни произошли перемены – она живет за городом у его хорошего знакомого, директора завода Бориса Пирского. Несколько раз Каротин приезжал вместе с Мариной к нему домой, они хорошо проводили время. Пирский еще тогда бросал нежные взгляды на Марину, но кто бы мог подумать, что последует продолжение… Но прошел месяц, и Урусов рассказал ему о своей встрече с Пирским, во время которой Борис признался ему, что Марина изменила и ему с каким-то студентом или художником, что сбежала от него, ничего не взяв, и поселилась где-то на Арбате в убогой комнатке при каком-то культурном центре, не то армянском, не то грузинском. И что живет она там теперь с этим студентом или художником, что много пьет, нищенствует, но возвращаться не хочет… А еще через какое-то время Каротину сказали, что Марина связалась с саратовским предпринимателем Сайгановым и он увез ее с собой в Саратов. Зимой Каротин случайно встретился с Пирским, тот по-прежнему был один, они вместе выпили, причем много, и Борис рассказал ему о том, что сам ездил в Саратов, пытался вернуть Марину. Он разыскал ее через Сайганова, который сначала не хотел сообщать ему ее адрес, но потом все же сказал. Оказалось, что она снимает квартиру возле рынка под названием «Пешка», в старом доме с высокими потолками и комнатой для прислуги. Что живет она отчасти на средства Сайганова и на то, что ей дают другие мужчины, о чем сам Дмитрий поведал ему с нескрываемой горечью. Пирский говорил, что у него не хватило душевных сил на то, чтобы ревновать Марину к Сайганову, находящемуся в точно таком же положении брошенного любовника, что и сам Пирский. Марина встретила Пирского истерикой, она плакала и смеялась, спрашивала, не привез ли он с собой Урусова или Каротина и что почему бы им всем, мужикам, не оставить ее в покое…
