Анна и Сергей Литвиновы - Парфюмер звонит первым

Шангин подбежал к двери, ведущей на черную лестницу, распахнул ее плечом и помчался по ступенькам вниз. Он услышал, как далеко внизу поехал первый лифт.

Пробежав единым махом шесть пролетов, Леонид решил выскочить на площадку двадцатого этажа – того, где находился второй лифт. Дверь, ведущая с черной лестницы в лифтовой холл, оказалась заперта. Леня ударил в нее плечом – никакого толка. Тогда он снова бросился по лестнице вниз. Дверь на девятнадцатом была открыта. Шангин выбежал в холл. Он тяжело дышал.

Указатель первого лифта светился. В нем, очевидно, поднимались менты, вооруженные «калашами». Одиннадцатый этаж, двенадцатый, тринадцатый… Номера этажей на табло менялись быстро, слишком быстро.

Леня нажал на кнопку вызова. О радость, вызов принял второй лифт, стоявший на двадцатом этаже, – поехал вниз, к Лене. А табло информировало, как скользит вверх первый лифт с милиционерами на борту: уже семнадцатый этаж…

Второй лифт остановился перед Леней. Начали раскрываться его двери. Первый лифт, как показало табло, в этот момент проезжал тот же, девятнадцатый этаж. Слава богу, не остановился, проскочил мимо.

Леня залетел во второй лифт и нажал самую нижнюю кнопку, где красовался «ноль». Там, насколько знал Леня, располагалась автостоянка. Скоростной лифт ухнул вниз. «Будем надеяться, – подумал Шангин, – что менты не оставили на стоянке засаду».

Лифт остановился на нулевом этаже. Леня осторожно выглянул в прохладную полутемную пустоту автостоянки. Ни души. Машин мало. Воскресенье, вечер – все в разъездах.

Леня глянул на табло. Счет этажей на первом лифте застыл на цифре «двадцать три». Так и есть, менты явились по душу Давида. Или по его, Ленину, душу. Но откуда они узнали? Кто им сообщил об убийстве? Может быть, сработала сигнализация, когда Леня входил в квартиру? Да нет, глупости. Никакой охранной сигнализации у Кобишвили не было, иначе бы Леня знал об этом. Тогда кто навел сюда, на квартиру Давида, ментов? Тот, кто убил Давида? А кто, спрашивается, его убил?

Потом, потом. Леня потом попытается ответить на все вопросы. Сейчас не до того. Ему надо бежать. Спасаться.

Он попытается разобраться во всем после.

Глубже надвинув на глаза панаму, Леня выскочил через выезд для автомобилей. Парковка никем не охранялась. И засады милиционеры здесь не оставили. Повезло. Спасибо ментовскому непрофессионализму – он уже второй раз за сегодняшний день выручал Леню.

Сделав длинный крюк, проходными дворами пятиэтажек Шангин подошел к своему автомобилю. Как бы то ни было, от камеры с пленкой ему следует избавиться поскорей.

Через три дня после Лениного побега из Кострова в одном могучем ведомстве в центре Москвы полковник Ибрагимов взялся навести о нем справки.

Ибрагимов не забыл просьбу, с которой обратился к нему вчера вечером его старый сослуживец Ходасевич, но текучки оказалось много, и до пустяковой справки руки дошли только к вечеру среды.

С компьютера в своем кабинете в «доме два» Ибрагимов запросил «картотеку». Архив службы недавно был компьютеризирован, но многие сотрудники называли его по старой памяти «картотекой».

Ибрагимов не знал в точности, сколько личных дел содержится в ней: эти данные были засекречены для всех, кроме высших руководителей службы. Но полковник не сомневался, что раньше, в советские времена, их были миллионы. По заведенному порядку дело заводилось на каждого гражданина, который разрабатывался комитетом: и на тех, кто вербовался спецслужбой в качестве сотрудников, и на тех, кто, напротив, представлял (или мог представлять) угрозу для режима.

Нынче времена бумажных технологий прошли. Старые дела, закрытые по разным причинам, переводить в электронный вид не стали. Одновременно, ввиду начала реформ, оттока кадров и всяческих перестроений, значительно уменьшилось и само количество личных дел. Теперь в памяти суперкомпьютера службы хранились уже не миллионы, а всего лишь десятки, ну, или, возможно, сотни тысяч папок.

Ибрагимов задал в локальном поисковом сервере фамилию и имя: Леонид Шангин. Если молодой человек ни разу не попадал в поле зрения чекистов, запрос придет с ответом: «Не найдено», чего в принципе и ожидал Ибрагимов. Однако спустя полминуты компьютер выплюнул плашку: «По вашему запросу обнаружен объект», а затем следующую: «Введите код вашего допуска». К личным делам персон, хранящимся в «картотеке», был допущен лишь высший состав службы – сотрудники, начиная с заместителей командиров отделов и выше. Полковник ввел в компьютер свой личный пароль, состоявший из неудобочитаемого сочетания двенадцати символов – русских, латинских букв, цифр и служебных знаков.

«Доступ открыт», – сообщил в ответ компьютер.

Дело Леонида Шангина начиналось с фотографии. Снимок официального образца являл молодого человека лет двадцати с открытым, располагающим лицом. Вид у юноши был довольно-таки раздолбайский: одет в майку, в ухе сережка. Ибрагимов таких не любил.

Вслед за фотографией открылась «объективка»: ШАНГИН Леонид Иванович, 1978 г р., русский, проживает по адресу: г. Москва, ул. Декабристов, дом… квартира… Родители – отец Шангин Иван Филиппович, кандидат технических наук, доцент МИФИ; мать – Шангина (Борисова) Инна Петровна, бухгалтер в ООО «Техперспектива-два». Не женат, проживает с родителями.

«Объективка» была составлена в мае 1998 года, и в ту пору гражданин Леонид Шангин являлся студентом четвертого курса Академии народного хозяйства.

На сем коротенькая «объективка» на Шангина исчерпывалась, и далее в деле следовал документ за номером два. Это был рапорт агента под кодовым именем ЧЕРТЕЖНИК. Он сообщал в своем рапорте, что гр-н Шангин в ходе обучения в академии проявил исключительные способности: коэффициент умственного развития превышает сто пятьдесят, контактен, остроумен, обладает быстрой реакцией. Отличную учебу сочетает с занятиями в студенческой самодеятельности. Увлекается восточными единоборствами. В контактах с криминальной средой, а также с экстремистскими или асоциальными элементами не замечен. Наркотиков не употребляет. Исходя из вышеизложенного агент делал вывод о возможности дальнейшей разработки Шангина. При этом, правда, автор рапорта оговаривался, что разработке Шангина может помешать его эмоциональная нестабильность, неразборчивость в сексуальных связях и пристрастие к спиртным напиткам.

Ибрагимов посмотрел на дату. Рапорт Чертежника был составлен в то же время, что и «объективка»: в мае девяносто восьмого года.

Документом номер три в деле Шангина значился рапорт вербовщика, скрытого под псевдонимом МИНСКИЙ. Он был длиннее, чем два предыдущих документа. Как понял Ибрагимов, Минский явно знал свое дело и, похоже, был при этом изрядным занудой. Он подробно расписывал обстоятельства всех трех своих встреч с объектом, а также то, под каким прикрытием он выступал во время этих контактов (друг Чертежника, владелец компьютерной фирмы). Сообщал и о том, какие темы в беседах с Шангиным обсуждались, какие его личностные качества прокачивались и как тот реагировал в ходе исследования на те или иные ситуации.

Ибрагимов быстро, наискосок проглядел странички рапорта: слишком много прочел он в своей жизни подобных документов, слишком похожи они были один на другой. Внимание, память, ригидность, эмоциональная стабильность, умение переносить боль и преодолевать препятствия – ничего не подозревающего новичка, интересного спецслужбам, подвергали втайне от него самого разнообразнейшим испытаниям. Причем опытный вербовщик устраивал дело таким образом, что объект даже заподозрить не мог, что его «прокачивают».

Ибрагимов знал, что обычно в среднем на каждые четыре-пять человек, втайне испытанных вербовщиком, приходится лишь один, удовлетворивший его требованиям и получавший предложение работать на спецслужбу. Остальные, как правило, даже не подозревали, что ими интересовались могущественные чекисты.

В данном случае Шангин, похоже, ничего не узнал, потому что вывод офицера под псевдонимом Минский оказался для него неутешительным. «Несмотря на высокие умственные и физические кондиции объекта, – писал вербовщик в резюмирующей части своего рапорта, – эмоциональная нестабильность Шангина, его тяга к «красивой жизни», позерство, а также алкогольные эксцессы НЕ ПОЗВОЛЯЮТ сделать вывод о возможности его привлечения к дальнейшей работе – в любом качестве».

Рапорт Минского со столь суровой оценкой «объекта» датировался семнадцатым ноября девяносто восьмого года, а двадцатого ноября на рапорте вербовщика была начертана резолюция старшего офицера: «Бесперспективен. Разработку прекратить. Дело – в архив». Таким образом, не успев начаться, карьера Шангина в качестве секретного сотрудника была закончена. Правда, существовала еще одна возможность, но ее Ибрагимов отмел как чрезвычайно маловероятную – тем паче, что более ни единого документа в деле Шангина не содержалось.