Галина Романова - Лучший день в году
– Одна живу, давно одна живу! – посетовала она, выдувая пыль из кружки, которую достала из серванта. – Помирать пора, а все живу.
– Помереть недолго, – скупо улыбнулся Иван Митрофанович. И неожиданно для самого себя продолжил: – Главное – как! У меня вон дочка что учудила: взяла и руки на себя наложила. А я живу теперь и маюсь уже восемь лет. И помереть охота – сил нету. И узнать бы надо – сама она, нет? Может, помог кто?
– Ох, господи!! – всплеснула руками тетя Таня, оседая на старую табуретку, укутанную меховой жилеткой. – Беда-то какая!
– А то! – Иван Митрофанович шумно хлебнул чая из кружки из серванта. – Не живу, а маюсь!
– А во двор-то к нам чего забрели? Не камни же пинать!
Из глубоких морщин на Ивана Митрофановича глянули зоркие глазки наблюдателя. Вездесущего и всевидящего! И вдруг поверилось, что вот сейчас, прямо в этой чистенькой кухоньке со старой скрипучей мебелью ему повезет.
– Илюху ищу, фотографа. Эта сволочь семь лет назад помогла следователям дело закрыть. Что-то показал он им или рассказал, что доказало ее самоубийство. Только не верю я! Не верю! Узнал про него от Генки-зятя, сунулся сюда неделю назад, только спросил о нем, и он тут же пропал. Как это, Татьяна? Нормально?
– Так не ты один спрашивал, Иван Митрофанович. Еще были двое. Один, как потом оказалось, из полиции. А один невидимка просто. Никто его не видал. И я просмотрела. Друг, говорит, армейский, хочу навестить. И навестил, прости господи! – Женщина суеверно перекрестилась. – В ту же ночь на квартиру нападение. И убили Илюхиного собутыльника. Небось перепутали. А Илюха в больнице прооперированный лежал.
– Да это-то я знаю. Не знаю только, куда пропал оттуда потом. Следователь сказал, женщина какая-то его увезла. Внука моего трепали на допросах и сказали.
Иван Митрофанович опустил подробности того, что Ларису подозревали в причастности к этому бегству. И вопросов задали море. Хорошо, алиби сыскалось. А то снова пришлось бы свору адвокатскую в полицию тащить.
– А что за женщина? И где искать этого прохвоста? – Иван Митрофанович обескураженно развел руками. – Кто знает!
– Женщина… – тетя Таня приложила сухонькую ладошку к виску, потюкала пальчиком. Задумчиво произнесла: – Женщин Илюхиных мы тут наперечет знаем. Одни пьяницы, прости господи. Ни у одной из них ума не хватит его спасать. Им бы свою глотку залить да в койку с кем-нибудь упасть. Не-е-ет, это не они. Может, жена бывшая? Или сестра? У него ведь сестра была родная, он как-то спьяну жаловался на нее. Жива или нет, не знаю.
– Это не сестра, – отчеканил Иван Митрофанович.
Он не стал признаваться, что звонил Генке вчера и допросил с пристрастием. Тот вьюном вертелся, сволочь, но все же признался, что Таня его никакого отношения к исчезновению братца не имеет. Никакого! И что будто Илюхина бывшая жена – тоже. Потому что был у них в гостях дотошный Копылов и обмолвился, что супруга вообще толком ничего не знает о жизни бывшего мужа. И думать вроде о нем вообще забыла. Если и в браке когда вспоминала. По слухам, опять же с Генкиных слов, шалава еще та!
– А может, жена? – снова напомнила тетя Таня.
– Это вряд ли. Она тут хоть раз вообще появлялась?
– Ой, не помню. А точнее, не видела. Ни разу не видела, – старая женщина поджала губы, покачала головой. – Конечно, она и знать не могла, что Хава отволок на горбу Илюху в больницу. Откуда ей? Это кто-то… Это кто-то из местных.
– Точно! Татьяна, не знаю по отчеству, вы гений! – польстил старушке Иван Митрофанович, чуть целовать не полез. – Ведь рассудите: кто еще мог, кроме местных, знать про его операцию? Кто? Его ведь вечером этот малый на себе оттащил, так?
– Так. И его сразу на операционный стол. Утром дружка мертвого обнаружили. Тут суматоха, суета. Носились все, спрашивали, записывали, фотографировали, вымеряли. Ой, Сопун небось при жизни столько почестей не видал! – горестно закончила тетя Таня. – Тут и не до Илюхи было. Вспомнили уж ближе к обеду.
– А кто вспомнил? – насторожился Иван Митрофанович.
– Да все мы, бабы, – они широко повела вокруг себя руками, того и гляди в поле пойдет в своем широком летнем сарафане. – Во дворе судачили, тут и про Илюху вспомнили.
– А чего судачили-то, не помните, Татьяна?
То, что мыли в тот момент кости всем подряд, он не сомневался. Бабам только повод дай, ртов сутки не закроют. У него жена такая же. Бывало, со двора хоть метлой ее гони. Как усядутся за столиком и давай балаболить. Карты и лото – это так, прикрытие. Главный повод – сплетни. Но иногда, спорить смешно, информация бывала все же стоящей. Может, и на этот раз повезет?
– Что же я, ум, что ли, пропила! – фыркнула она с обидой. – Чего мне не помнить! Про Сопуна все говорили. Тут как раз его сестра появилась. Она его любила, дурака непутевого. Плакала сильно, когда в машину садилась.
– В какую машину?
– В полицейскую. Она же поехала все оформить честь по чести, бумаги все подписать. Опознавать-то его и без нее Хава опознал. Да и я тоже. Она же ведь его только перед этим с помойки уволокла. Отмыла, накормила, приодела. Даже, говорит, телефон дала ему мобильный. Уволокли, говорит!
– Кто?
– Ой, а тот, кто лицо ему смазал, тот и уволок. А может, и полицейские. Хотя вряд ли. Там у них один строгий был. Такой строгий! У него не забалуешь. Тут вот у него плешинка. – И тетя Таня обвела пальцем ореол вокруг своей панамы, которую так и не сняла. – Он не станет мобильники таскать у покойников и никому не позволит. Убивец уволок!
– Возможно, – Иван Митрофанович нетерпеливо тронул хозяйку за руку. – Так сестра когда Сопуна уехала, что дальше-то говорили?
– А что дальше? Дальше про Илюху. Что вот, мол, повезло алкашу. Другой свою голову подставил. Как бы Илюха дома был, его бы прибили, когда грабить лезли.
– Грабить? Чего же у него грабить-то можно, если он алкаш?
– Уж не знаю что. Но хата вся вверх дном перевернута, – она произвела странные хаотичные движения руками, видимо означающие, насколько сильно была перевернута хата фотографа. – Может, Илюха чего прятал? А может, и из-за бутылки такой сыр-бор? Они ведь, алкаши, за сто граммов маму продадут родную…
– А дальше что говорили? – вежливо, чтобы не обидеть, перебил ее Иван Митрофанович.
– Да так особо больше и ничего. Посудачили, что Илюхе повезло. Мол, не было счастья, да несчастье помогло выжить. А то точно ему бы башку проломили. Посудачили, посудачили да разошлись. У меня в тот день все дела встали из-за этого происшествия! – пожаловалась тетя Таня и принялась перечислять, загибая пальцы: – И в доме не прибрала. И молоко деревенское прозевала, его возят в соседний двор фермеры. И булку мою продавщица продала, хотя всегда гречишную мне оставляет…
– А кто был, не помните?
– Где? – не поняла тетя Таня.
– Ну, в тот день во дворе кто из женщин был? Кто судачил, как вы выразились?
Он улыбался уже через силу. Давно, давно не было в его жизни такой вот пустой бабьей болтовни. Тетя Таня, невзирая на возраст, трех его Валентин стоит точно. Своей-то он особо не позволял языком трепать, самое важное и нужное спросит – и все.
– А кто был? – Она прищурилась на окошко, задрапированное тюлевой занавесочкой. – Я была, Машка из соседнего подъезда, сестра Сопуна поплакала с нами недолго, правда. Потом сестры Веретенниковы, две колдуньи. Ох и вредные, скажу я вам!
– И все? – Кажется, у него задергалось левое веко.
– Ну да, кажется, все. – Она еще подумала, вскочила с места, поправила складки на занавеске и вдруг как шлепнет себя по панаме. – Вот я балда! Женька же еще была!
– Какая Женька?
– Так со второго этажа, наша Женька. Вдова она. Кстати, все на Илюху засматривалась. Я ей сто раз говорила: дура, опомнись, алкаш он! А она знаете что отвечала?
– Нет.
– Тетя Таня, говорит, Илья, он хороший, только неухоженный. Говорю, а ты попробуй сделать из него человека! Сил не хватит и жизни самой. Говорит, и попробую. Ой! – Старая женщина неожиданно не дошла до своей табуретки, встала посреди кухни и, взмахнув руками, произнесла: – А ведь она могла!
– Что могла?
Иван Митрофанович впервые за все время разлуки подумал, что Валентину он зря бросил. Хорошая она у него женщина. Таких еще поискать, если разобраться. От такой вот тети Тани он повесился бы в первый же день на первой елке, которых полно вокруг его дома.
– Могла она Илюху-то из больницы утащить! – выкатила глаза из объемных складок морщин тетя Таня. – У нее и машина есть, и дом в деревне. От мужа остался. Тоже нахлебалась она с ним, о-о-ох, прости господи!
– А в какой деревне дом? – Иван Митрофанович скрипнул зубами.
– В какой, в какой… – Она задумалась, пожала плечами. – Так муж покойный у нее был из Барановки. Свекровь со свекром оттуда. Значит, Барановка. Там у них дом оставался. Может, конечно, и продала его Женька и где еще купила. Но вот муженек у нее был оттуда родом. Это точно. И это… Не видать ее, Женьки-то, после этого происшествия. И бабы заметили, что Женьки нет. Может, с ним она, а может, еще где?
