Алексей Сухаренко - Вырванное сердце
Хотя последние понятия это всё о Ней. Разве она может быть счастлива без мамы?
«А может, Пёсик? Может, это папа о собаке хотел сказать? К нам… собака твоя вернулась – так он хотел сказать. Или не так. Если так, то это здорово. Понятно. Что она это, конечно, не Она. Ну всё-таки не будет так одиноко… Ну не томи, шепни еще раз. Пожалуйста!»
Настя придвинула ухо к папиным губам.
– Что?
– Мама пришла к тебе и стоит сейчас… – Грачёв не успел договорить, как его «разорвало» спрыгнувшей с колен маленькой «шахидкой».
– Где?! – Глаза, круглые от удивления, голова вертится во всех направлениях их небольшой комнаты, подбежала к окну, выглянув во двор. Пусто!
– Где она стоит? Там? – Она показала на входную дверь и, не веря самой себе, стала качать головой, отрицая такую возможность.
– Да, она там, – кивнул отец. – Я хотел тебя подготовить, чтобы встреча не была для тебя большой неожиданностью.
– Она стоит там? – не слушая отца, все никак не могла поверить дочь.
Ей казалось это невозможным и кощунственным, что её родная мать сейчас стоит за дверью, словно чужой человек, которого никто не хочет видеть.
«Почему она осталась там? Почему не вбежала раньше отца и не зацеловала меня за все два года? Она разве меня не любит больше? Забыла или отвыкла? Или отец меня обманывает? Нет, только не это! Папа не смог бы так поступить! А если смог? И за дверью никого нет? Кто же всё таки там? Мама?!»
Девочка почувствовала, как у нее холодеют руки и начинают дрожать колени. Она посмотрела на часы, ради хода которых она пожертвовала копилкой-Фунтиком, и те, благодарно подмигнув секундной стрелкой, ответили на её вопрос утвердительно: «так-так-так». Она ещё раз внимательно посмотрела в глаза отца и немного успокоилась, увидев на его лице радость. Таким, как сейчас, она не видела его два года. Он словно помолодел на эти два года, хмурые морщинки на переносице трансформировались в солнечные лучики у глаз, и от них было тепло.
Она стала медленно приближаться к двери, чувствуя, как с каждым шагом усиливается стук её сердца. У самой двери сердце стало колотиться так, что стало больно груди. Насте показалось, что нельзя смотреть через дверь. Радость не разглядывают через глазок. Счастье надо впускать, распахивая дверь настежь, словно собственное сердце. От переизбытка эмоций из глаз хлынуло два потока слёз.
Она взялась за ручку и почувствовала, как её охватывает страх. Она вспомнила свою игру, когда она медленно подходила к двери, воображая, что за ней стоит мать. И каждый раз за дверью было пусто. Глаза сами прильнули к глазку, словно кинулись «в разведку». Так было бы, наверное, легче принять любой исход. Завесы из слёз и здесь не дали девочки чёткого ответа. Пелена перед глазами, и какое-то размытое пятно или тень. Настя смахивала слёзы, вновь и вновь прикладываясь к глазку. Наконец с той стороны двери явно вырисовался силуэт человека. Женщины!
– Мама! – Настин крик разнёсся по коридорам семейного общежития, заполняя собой всё пространство, проникая сквозь стены комнат и места общего пользования. Она ещё не увидела всех черт лица, но уже поняла, что это её мама. Она откинула дверь и впрыгнула, влетела в это тёплое, душистое и родное «облако». Она обнимала мамино тело, ещё не успевшее набрать тепла с уличного холода, отогревая её верхнюю одежду своим маленьким разгорячённым телом. Чувствуя на себе мамины руки, Настя всё сильнее и сильнее прижималась к маме, стараясь раствориться в Ней целиком и без остатка. На тот случай, если она снова исчезнет. Тогда она заберёт с собой и её.
– Настя, Света, пройдите в комнату не стойте в коридоре, – раздались слова отца, разрушившие этот молчаливый памятник детской любви.
Настя вскинула взгляд на маму, и на сердце стало сладко, словно вместо крови по венам потёк пчелиный мёд. Мама совсем не изменилась, только не было той меховой шапки, в которой детская память запечатлела её в последний миг. Такая красивая была собачья шапка под енота, расцветкой, напоминающей её Пёсика. Они зашли в комнату. Мария обвела взглядом просто обставленную комнату общежития.
– Вот тут ты и живёшь? – обратилась она к девочке.
– Да, с папой, – удивилась вопросу Настя. – И с тобой. Мы же здесь вместе живём.
Мама улыбнулась, затем увидела свою фотографию. Подошла к столу и всмотрелась в запечатлённое на ней своё счастливое лицо. Насте показалось, что мама очень удивилась, словно увидела себя на фотографии первый раз в жизни.
– Мама, ты где была столько времени? – сорвалось с языка девочки. – Мы тебя так долго ждали! Ты теперь не уйдёшь? Ты же останешься с нами?
В этих вопросах слышался огромный детский страх. Он не давал девочке расслабиться и радоваться приходу матери. Страх, подобно болотному туману, обволакивал счастье от встречи, лишая радостное эмоциональное состояние ребёнка своей положительной составляющей, напоминая ребёнку о преходящем. День сменяет ночь, лето – зиму, хорошая погода – плохую, солнце всегда заходит, радость от встречи сменяется горечью расставания – счастье никогда не бывает вечным. Девочка стояла рядом с мамой, и было видно, что ей не хватило короткого тактильного контакта в коридоре. Она пританцовывала на месте, не зная, как ей прильнуть к маме.
«Сяду к ней на колени и обниму её за шею. А если ей будет тяжело, ведь я уже под сорок килограммов. Может, тогда встать, положить ей свою голову на колени, как это делал Пёсик, и она будет гладить меня своей рукой».
Мария смотрела на девочку добрым, жалостливым взглядом, понимая, что сейчас происходит в душе ребёнка. Она протянула руки, пуская её в свои объятия, и тут же чуть не упала со стула от того напора, с каким Настя откликнулась на её призыв. Дочка обхватила свою нашедшуюся маму с такой силой, что было видно, она больше не намерена её отпускать ни на минуту. Отец поставил чайник, развернул коробку конфет, открыл бутылку шампанского, но девочка не давала маме двигаться. Она, как маленький осьминог, парализовала ей все движения и отказывалась поддаваться на настойчивые уговоры отца отпустить пленницу.
– Оставьте, Егор, – вступилась за неё Мария. – Вы же видите её состояние.
Она опять погладила её по спине, и по телу девочки разлилась река блаженства. Как давно за неё никто не заступался!
«Это мама! Теперь она будет готовить отцу. И не только готовить, а ещё стирать и гладить. А я буду ей помогать и учиться… Мама изменилась, стала какая-то осторожная. Словно чего-то боится. И отца зовёт на вы. Почему? Может, у неё появился другой муж? Ведь её не было два года! А дети?!»
— Мама, скажи, ты меня любишь? – вырвалось из сердца девочки.
– Да, конечно, – после небольшой паузы произнесла её мама.
Настя, лёжа у неё на груди, вдруг отчётливо услышала, как внутри стало колотиться мамино сердце, отдавая в ухо глухими ударами: «бух, бух, бух».
– А я у тебя одна-единственная? – В ожидании ответа Настя прижалась сильнее к звукам материнского сердца, словно к детектору, который никогда не соврёт.
– У меня есть только одна-единственная доченька Настя, – прозвучали слова мамы, и сердце подтвердило её ответ ровными тихими ударами. Тем временем Егор достал семейный альбом и стал показывать жене фотографии их семьи, надеясь, что так к его Светлане быстрее вернётся память прошлых совместно прожитых лет. Он видел, что встреча с дочерью не произвела на женщину ожидаемого эффекта. В отличие от Насти он видел, что она подыгрывает ему и не хочет разочаровывать ребёнка, переживая за его психику. Не более. Она не вспомнила свою кровную дочку. Она не вспомнила ничего. И сейчас рассматривала фотографии в альбоме больше из вежливости, тщательно скрывая отсутствие интереса. Так обычно ведут себя в гостях.
«Словно выполняет какую-то благотворительную миссию. Мама её попросила, только поэтому она и пришла. Невольница обстоятельств. Чёрт! И чего мне теперь делать? Теперь и дочь будет истерить, если Светка уйдёт. Может, ей сказать, что мама потеряла память?»
Разомлев от счастья и маминого тепла, убаюканная тихим разговором родителей, счастливая Настя погрузилась в крепкий безмятежный сон. Егору с трудом удалось отцепить её руки. Переплетённые пальцы, словно звенья цепи, не хотели размыкаться на маминой спине. Дочку положили на кровать. Вскипятили ещё раз чайник. Светлана стала всё чаще посматривать на часы, показывая всем своим видом, что «отработала свой номер».
– Неужели тебе ничего не удалось вспомнить? – осторожно поинтересовался Грачёв у своей жены, наливая ей чай.
Женщина молча, с извиняющей улыбкой на устах покачала головой.
– И дочь не помогла? – То ли спросил, то ли констатировал Егор.
– Хорошая девочка, она напоминает мне мою дочурку, – наморщила лоб женщина, словно пытаясь вспомнить ту, «свою».
«Угу. Конечно. Дочка. Другая. Блин, как ей память переклинило. Ведь не притворяется. Говорит как чувствует».
