Арнальд Индридасон - Трясина

— Просто отлично.

— Ты не собираешься сделать ультразвук или как там это называется? — спросил Эрленд. — Я бы тебя проводил.

— Это еще рано пока, — сказала Ева Линд, — а вообще, конечно собираюсь.

— В самом деле?

— Ну да.

— Отлично, — сказал Эрленд.

— А твои дела как?

Ева Линд последовала примеру отца и поставила еду в микроволновку.

— Последнее время все мои мысли о детях, — признался Эрленд. — И еще о дереве для записок, это вроде генеалогического древа — там хранится все, что угодно, надо только уметь задавать правильные вопросы. А еще я думаю о коллекционерах, о страсти к собирательству. Помнишь, была такая дурацкая песенка, про время и лошадь?

Ева Линд с прищуром посмотрела на отца — тот знал, что дочь в музыке дока.

— «Время наше — кляча»?

— Ага, «кляча без хвоста».

— «Каменное сердце».

— «Голова пуста», — вспомнил последнюю строчку Эрленд. — В буквальном, так сказать, смысле.

Он надел шляпу и вышел вон, сказав, что очень скоро вернется.

36

Декан медицинского факультета предупредила его, так что появление Эрленда в тот вечер не явилось для доктора сюрпризом. Он жил в изысканном особняке в старой части Гаванского фьорда и встретил гостя на пороге, образец гостеприимства и вежливости. Невысокого роста, толст, одет в плотный халат, череп лыс, как бильярдный шар. Сразу видно бонвивана, подумал Эрленд, у кого увидишь еще этот несколько женский румянец на щеках? Сколько ему лет? Не поймешь, около шестидесяти. Рукопожатие бодрое, но кожа на руках сухая.

Хозяин пригласил Эрленда пройти в гостиную и усадил его на большой диван, обитый темно-красной кожей, предложил выпить, Эрленд отказался. Доктор сел напротив следователя, всем своим видом показывая, что начинать полагается гостю. Эрленд окинул взглядом гостиную — просторная, богато украшенная, картины, миниатюры. Интересно, он один живет? С этого можно и начать.

— Да, всегда жил один, — ответил врач. — И очень этим доволен. Говорят, мужчины моего возраста часто жалеют, что не завели семью и детей. Мои коллеги бегают туда-сюда и на каждой конференции суют всем под нос фотографии своих внуков. У меня же никогда не было ни малейшего интереса к семейной жизни. Что такого люди находят в детях, не понимаю.

Говорит с удовольствием, словно Эрленд его лучший друг, явно давая ему понять, что принимает гостя за равного. Если он думает, что так расположит меня к себе, то сильно ошибается.

— А я вот не понимаю, что люди находят в органах и склянках. Не расскажете, ведь вы, я так понимаю, в этой области эксперт.

Ни один мускул не дрогнул на лице доктора.

— Ханна сказала мне, что вы разбушевались, как Фантомас, узнав от нее обо всем этом. Ей-богу, никак не возьму в толк почему. В моих действиях нет ничего криминального. Да, у меня есть небольшая коллекция органов. Как и полагается, они хранятся в основном в склянках с формалином. Я держу их здесь, у себя дома. Их собирались уничтожить, но я забрал все себе, продлил им жизнь ненадолго. У меня есть и другая коллекция, образцов тканей. Вас, вероятно, интересует, почему я это все собираю.

Эрленд покачал головой:

— Вовсе нет, я собирался спросить вас, сколько органов вы украли, но у нас еще будет время об этом поговорить.

— Отчего же, могу ответить прямо сейчас, — нисколько, — сказал доктор, погладив себя по черепу. — Откуда в вас столько ненависти, столько антагонизма, вот чего я не могу понять. Не возражаете, если я налью себе немного хересу?

Доктор встал и подошел к бару, налил себе бокал, снова предложил выпить Эрленду, тот снова отказался. Вернувшись в кресло, доктор пригубил налитое, по улыбке и выражению лица было ясно, что эти толстые губы восхищены вкусом.

— Обычно люди не находят в моей коллекции ничего необычного, и правильно делают, — продолжил он. — Все, что умерло, утратило пользу, оно в этом мире ни к чему, и мертвое человеческое тело — в частности. Нет смысла сентиментальничать по поводу тела, надрываться и рыдать. Душа из него излетела, а то, что осталось, — прах, шлак. Шлаку — какая цена? Люди должны уметь смотреть на это с точки зрения медика. Понимаете, тело — это прах, и все. Оно — ничто. Понимаете?

— Однако вы все же назначаете этому шлаку какую-то цену. Зачем-то же вы коллекционируете органы.

— В других странах университеты покупают органы для занятий, — продолжил доктор. — В Исландии, однако, другая традиция. Здесь врачи запрашивают разрешения на аутопсию, в зависимости от случая, иногда мы просим извлечь тот или иной орган, даже если к причине смерти он не имеет отношения. Одни люди соглашаются, другие нет, это обычное дело. Разумеется, как правило, это органы пожилых людей. Но можете быть уверены, органы никто не ворует.

— Но так было не всегда, — сказал Эрленд.

— Я понятия не имею, как было дело в прежние времена. Конечно, такой строгий учет, как сейчас, в прошлые года не вели, но подробностей я не знаю. Не понимаю, чем вы так шокированы, почему смотрите на меня, как Ленин на буржуазию. Вы, наверное, помните эту телепередачу, с новостями из Франции? Про автопроизводителя, который использовал в краш-тестах настоящие человеческие тела, даже детей. Вот лучше вам с этим вашим лицом отправиться в гости к этой компании. Органы покупают и продают по всему свету. Людей порой убивают ради их органов. Так что моя коллекция совершенно невинная.

— Но зачем вам она? — спросил Эрленд. — Что вы с этими органами делаете?

— Бог мой, разве не понятно? Я их исследую! — улыбнулся доктор, попивая херес. — Изучаю под микроскопом. Что делают другие коллекционеры? Собиратели марок любуются на печати гашения. Коллекционеры книг — на года издания. А астрономы — о, они пристально изучают сквозь свои линзы весь мир, объекты поистине гигантских размеров. А я все время пристально разглядываю мир малого, мир микроскопический.

— Значит, ваше хобби — исследования, и у вас имеются для этого приспособления?

— Разумеется.

— Прямо тут, в вашем доме?

— Ну конечно. Если образец хорошо обработан, то его можно изучать вечно. Когда ученый получает какую-то новую информацию, образцы — первое, к чему он обращается за проверкой. Образцы старые, но в них всегда можно найти новое. Они и правда практически вечны.

Доктор помолчал.

— Вас интересует Ауд, — продолжил он.

— Откуда вы знаете? — удивился Эрленд.

— Сразу замечу вам, милейший, — доктор как будто не обратил внимания на вопрос гостя, — если бы ей в свое время не сделали вскрытие и не изъяли ее мозг, то вы ни за что бы не смогли сегодня определить подлинную причину ее смерти. И вы сами это прекрасно знаете. Она слишком долго пролежала в могиле. Тридцать лет, проведенные в земле, сделали бы ее мозг непригодным для анализа. Так что ни к чему вам, как я уже отметил, делать такое оскорбленное лицо и гневаться этим вашим благородным гневом — ибо мы, медики, совершив то, что мы совершили, оказали вам помощь. Медицинскую, как нам и полагается. Надеюсь, вы это понимаете.

Доктор снова задумался.

— Вы, быть может, слыхали о Людовике Семнадцатом? Сыне Людовика Шестнадцатого и Марии-Антуанетты? Французские революционеры посадили его в тюрьму и казнили. Мальчику было лет десять. Про это была передача около года тому назад. Ходили, однако, легенды, что ему удалось бежать. И вот французские ученые доказали, что это не так. Знаете, как им это удалось?

— Что-то не припомню, — сказал Эрленд.

— А вот как. Тюремные врачи изъяли из тела сердце и поместили его в формалин. И сейчас, когда мы научились идентифицировать ДНК, исследователи сравнили ДНК этого сердца и ДНК одной семьи, члены которой утверждали, что происходят от французских королей. Оказалось, родственниками юного принца они никак быть не могут. А теперь задам вам вопрос — в каком году был казнен Людовик Семнадцатый?

— Не знаю.

— В 1795-м. Двести с лишним лет тому назад. Формалин, как видите, поистине уникальная жидкость.

Теперь задумался Эрленд:

— И что вам известно об Ауд?

— О, самые разнообразные вещи.

— Как ее мозг попал к вам?

— Через третьи руки. Не думаю, что нам необходимо в это углубляться.

— Из Кунсткамеры?

— Верно.

— То есть содержимое Кунсткамеры попало к вам?

— Частично. И опять советую поменять тон — у вас, повторяю, нет оснований говорить со мной, словно я преступник.

— Вам удалось установить причину смерти?

Врач посмотрел на Эрленда и пригубил еще хереса.

— Именно, — ответил он. — В медицине меня всегда больше интересовала наука, чем практика. А поскольку я заядлый коллекционер, эта моя склонность позволила, так сказать, соединить приятное с полезным. Я не вселенской величины ученый, но кое-что я сделал.

— Отчет из Кевлавикской больницы говорит лишь об опухоли мозга, не уточняя, что это именно за опухоль.