Золотой человек - Джон Диксон Карр
– Там было слишком жарко, – сказал он, откашлявшись. – Не хотите ли… э-э-э… подышать свежим воздухом или чего-нибудь еще?
Может быть, Бетти не был нужен свежий воздух, но ее, как ему казалось, переполняли эмоции, которым требовался выход. Подойдя к одной из ведущих на крышу дверей, Ник взялся за ручку и потянул на себя. Дверь, хотя и не была заперта, застопорилась, а потом распахнулась под звон разлетевшихся льдинок. Бетти уронила руку, обернулась, и на ее лице отразился страх.
– Ради всего святого, не выходите!
– Я и не собирался. Но почему?
– Крыша только выглядит плоской. Это не так. В сухую погоду находиться на ней достаточно безопасно, но не зимой, когда снег и лед…
Порыв ворвавшегося в галерею ветра растрепал Бетти волосы, и Ник решил, что свежего воздуха ей уже хватит. Он захлопнул дверь, но она снова распахнулась. Вторая попытка дала тот же результат. Ник с силой захлопнул дверь в третий раз, и стекло треснуло, задрожало и с грохотом рассыпалось у его ног.
Позеленев от ужаса, Ник обернулся и увидел, что Бетти хохочет. В ее глазах снова вспыхнул теплый огонек. Она развела руками:
– Я – ненормальная. Настроение. Это все перепады настроения! А бояться-то нечего, кроме собственного воображения. Давайте вернемся. Мне еще нужно разучить номер «Исчезающая леди». Послушайте, что за представление собирается устроить Г. М.?
Глава восемнадцатая
– Леди и джентльмены, – начал коммандер Доусон. – Друзья. Гости и дети.
Коммандер Доусон прочистил горло.
Слышалось лишь простуженное дыхание притихших детей.
Усадили их так, что не повернуться. Отмытых и выскобленных до полного соответствия требованиям благочестия. Девочкам вплели ленты в косы, мальчиков заставили надеть воротнички, причинявшие им, по мнению родителей, наибольшие страдания. Вдобавок во всем зале не нашлось и пары обуви, которая бы не скрипела. Все, начиная от шести-восьмилеток с торжественно-серьезными лицами в первом ряду до развязных или застенчивых тринадцатилетних подростков в последнем, почтительно молчали.
По заведенному обычаю рассаживали по росту – тех, что пониже, перед теми, что повыше, – но в этот раз перед первым рядом, где сидели малыши, поставили дополнительные стулья для размещения особо крупных форм мисс Клаттербак, сэра Джона и леди Минстерстрок, майора Бэббиджа, мисс Дерн и мистера и миссис Тэлбот. Когда какая-то маленькая девочка робко высказала предположение, что ей ничего не видно, мисс Клаттербак весьма резко велела ей не быть эгоисткой.
Приходской священник, человек более здравомыслящий, сел в конце зала, взяв на себя обязанность присматривать за самыми шумными.
Позади всех выстроились слуги Уолдемира под надзором миссис Питерс, экономки.
Взгромоздившись на табурет в баре, превращенном в подобие ложи для гостей дома, Ник оказался в компании с Кристабель Стэнхоуп, доктором Клементсом и Буллером Нэсби. Еще одно место было зарезервировано для коммандера, который должен был занять его после исполнения обязанностей ведущего. Элеонора и Винсент Джеймс выступали в качестве постановщиков, а Бетти досталась роль ассистентки Великого Кафузалума.
Этих четверых видно не было. Серые шелковые занавеси скрывали сцену, и в таинственном полумраке перед зрителями стоял коммандер Доусон.
– Дамы и господа, – начал он во второй раз. – Друзья. Гости. И дети. – Коммандер снова прочистил горло. – Я хочу сказать… – он засунул руки в карманы и тут же их вынул, – что в это праздничное время года мы все должны поздравлять друг друга с праздником… ну, вы же понимаете?
– Верно, верно! – поддержал выступающего майор Бэббидж.
Мисс Клаттербак поаплодировала.
Дети почтительно, но стойко молчали. Большинство из них, прежде чем выйти из дома, получили подзатыльник и суровый наказ вести себя прилично, а иначе… Потом под строгим надзором мисс Клаттербак они прошли с полмили, а то и больше, по первому в этом году настоящему снегу, и им даже не позволили потолкаться и поваляться.
По прибытии в Уолдемир им сказали, что наверху лежит «очень больной человек» и они должны ходить на цыпочках и говорить шепотом. Все это не лучшим образом сказывалось на их душевном состоянии. В скрипучих ботинках зашевелились пальцы. Другие пальцы теребили тугие воротнички. Под прилизанными волосами возникали разные мысли.
Действительно, любой, кроме дипломированного детского психолога, увидел бы во всем этом признаки приближающегося взрыва.
– Эти праздничные поздравления, – продолжал коммандер Доусон, – я от всего сердца произношу от имени нашей хозяйки, миссис Дуайт Стэнхоуп, в надежде, что вы получите удовольствие от замечательных сюрпризов, которые, несомненно, преподнесет этот день.
– Верно! Верно! – раздался грубоватый голос майора Бэббиджа.
– Верно! Верно! – вторила ему мисс Клаттербак.
– Не стану более задерживать вас и желаю насладиться праздником тайн и загадок.
«И это очень хорошо, – прошептала Кристабель почти на ухо Нику. – Зачем вы вообще заставили беднягу Пинки мучиться с этой речью». – «Элеонора настояла».
– Наш сегодняшний гость – знаменитый артист, известный всему миру, Европе и Америке как Великий Кафузалум. Великий Кафузалум… – здесь коммандер Доусон сверился со своими записями, – настоящий индус.
– Конечно, – громким театральным шепотом сообщила мисс Клаттербак, – все знают, что это всего лишь сэр Генри Мерривейл.
– Он учился у йогов Индии и лам Тибета. Он изумил своим могуществом весь мир. Вас ждут великие чудеса. Волшебные знамения пошлют вам Небеса. Дамы и господа, гости и друзья… Великий Кафузалум!
Коммандер Доусон спустился со сцены и незаметно исчез.
Шелковые занавеси разлетелись в стороны, словно от беззвучного взрыва, открыв задрапированную черным сцену с серебристыми столиками на одной ножке, на которых лежали предметы реквизита волшебника. Сам Великий Кафузалум уверенно шагнул вперед.
– Фу ты! – вырвалось у сэра Джона Минстерстрока.
Кристабель бросила на сцену один только взгляд, после чего закрыла лицо руками и принялась беспомощно раскачиваться взад-вперед.
Ник тоже посмотрел. И хотя он готовился к чему-то ужасному, все же увиденное его потрясло.
Вечерний костюм принято называть «безупречным». Так вот, вечерний костюм Великого Кафузалума не был безупречен. Его раскритиковал бы любой портной с Сэвил-роу. Но, по крайней мере, это был вечерний костюм. В белом жилете можно было признать жилет. Рубашка не топорщилась. Брюки держались на месте.
Никто не смог бы придраться ни к объемистому черному плащу с алой подкладкой, ни к белым перчаткам на руках. Эстетический изъян заключался в другом.
На голове Великого Кафузалума красовался огромный тюрбан, скрепленный спереди фальшивым рубином, из-под которого торчал длинный белый эгрет, похожий на радиоантенну полицейской машины. Широкое шоколадно-коричневое лицо, украшенное очками в круглой оправе, являло зрителям гримасу неописуемого злорадства. Черная щетинистая борода – всем бородам борода – доходила до ушей, охватывая лицо великолепным веером.
И дети не
