Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна
Я знала, что «она» дома, потому что, подойдя к вилле, я увидела свет в окнах квартиры. Они наверняка уже поужинали и теперь смотрели фильм. Сын, быть может, уже спал в своей постели. Эва Марвиль обо мне забыла. Для нее я была еще одной клиенткой, которую она, скорее всего, сочла странноватой, не слишком разговорчивой и которая убежала, едва заплатив за свой макияж. Она больше обо мне не думала. Да и зачем бы ей обо мне вспоминать? Я стала частью ее прошлого, еще одной женщиной, которой она сделала макияж, еще одной женщиной сорока лет, такой же, как другие. Она ничего не заметила, ничего не узнала. Она думала, что ей ничто не угрожает, и ее муж тоже. Они сбили Малькольма и сбежали. Им даже в голову не приходило, что я их разыщу. Они перевернули страницу.
Перед дверью я не колебалась ни секунды. Я сразу позвонила. Послышалась кроткая трель звонка. Открыл мужчина. На нем была желтая футболка и спортивные брюки. Вблизи его кожа выглядела шероховатой, короткие волосы – сальными. Глаза – блеклые, лишенные всякого выражения. И сильный запах лосьона после бритья, сладкий, псевдомужественный. Однако он оказался более высоким, чем я ожидала, с развитыми мускулами.
Из комнаты доносился звук телевизора. Мне вдруг подумалось, что вот-вот разразится гроза – до того воздух стал тяжелым и влажным. За окном уже свистел ветер. Шум прибоя нарастал с каждой минутой.
– Что вам нужно? – спросил он, властно и агрессивно приподняв подбородок. У него были большие руки с короткими пальцами, на одном из которых я увидела обручальное кольцо.
– Я пришла к Эве Марвиль.
Слова сорвались с моих губ с ошеломительной легкостью.
Он почесал голову своими толстыми пальцами.
– Вы кто?
У него был более выраженный юго-западный акцент, чему нее.
Похоже, я не внушала ему доверия. Он посмотрел на наручные часы. Еще бы – десять вечера, мальчик уже спит. Я словно читала его мысли, они отражались в его тусклых глазах. Телевизор вдруг замолчал.
– Вы на часы смотрели?
Прежде чем я успела ответить, Эва Марвиль появилась на пороге гостиной. На ней была сиреневая ночная рубашка – короткая, высоко открывающая бедра. Ее широкие, рыхлые, загорелые бедра. Она была босая, в руке – сигарета. В первый раз она показалась мне некрасивой, такой же вульгарной и примитивной, как и он. Они оба показались мне безобразными, жирными, с расплывшимися телами, погрязшими в своем образе жизни, внушавшем мне омерзение.
Она смотрела на меня, потягивая сигарету. Потом она меня узнала.
И расплылась в улыбке. Но теперь эта улыбка не произвела на меня никакого впечатления.
– Надеюсь, с вашим макияжем все в порядке? Или у вас началась аллергическая реакция?
Ее муж выругался.
– Кто она такая?
Она тихонько отстранила его.
– Дан, это моя клиентка. Не шуми, разбудишь Арно.
Я все еще ничего ей не сказала.
– Входите. Вы хотите со мной поговорить?
На лице снова выражение вежливого внимания. Доброжелательный взгляд. Широкие колышущиеся ляжки. Я ее почти пожалела.
Она отступила на шаг и указала рукой в сторону гостиной, приглашая меня в дом. Потом потушила в пепельнице сигарету. Мужчина, скрестив руки на груди, последовал за нами. Он хмурился. Я подумала, что он, наверное, заподозрил неладное. Наверное, он понял. А она – нет. Она ничего не подозревала. Я сказала себе, что, похоже, она очень глупа. Бесконечно глупа.
И тут разразилась жесточайшая гроза. Я вздрогнула. Белая молния, яркая, как дневной свет, пронзила темноту. На крышу обрушились потоки воды.
Внезапно погас свет – где-то выбило пробки.
Мы оказались в темноте. Эва Марвиль вскрикнула:
– Ненавижу грозу. Я ее боюсь!
Ее муж пробормотал: «Вот черт!» – и стал на ощупь искать зажигалку, а найдя, зажег свечу. В ее колеблющемся свете Эва Марвиль была похожа на маленькую испуганную девочку. Она заткнула уши, закрыла глаза и тихонько постанывала. Ее муж вздохнул. Наверное, он считал ее страх смехотворным. Я ожидала, что сейчас в комнату вбежит перепуганный мальчик. Его рот будет широко открыт, как тогда, когда он услышал гудение моего мобильного. Однако этого не случилось.
Мужчина зажег несколько свечей, и теперь я видела обстановку комнаты, которая мне уже была знакома. Книги в шкафу, акварели, шторы цвета слоновой кости, цветастые подушки на диване. Они не знали – ни он, ни она, – что я уже была в их квартире. Они, конечно, полагали, что я здесь впервые. Но в полумраке комната казалась другой, внушающей беспокойство, почти страшной. По ней то и дело скользил неумолимый луч маяка.
– Вы хотели мне что-то сказать?
Ее голос – хрипловатый, спокойный, доброжелательный. Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза, в эти черные зрачки, в которых отражались и порхали огоньки свечей.
– Я знаю, что это вы.
Я проговорила эти слова уверенным, не допускающим возражений голосом.
Я видела, что они оба, каждый по-своему, пытаются понять смысл моей фразы. Крутят ее во все стороны, разбирают на части, изучают, препарируют, но эти несколько слов, такие незначительные, продолжали жить своей жизнью, колыхались в воздухе между нами, словно каллиграфическая надпись, сложенная из огненных букв. Его рот приоткрылся, в глазах появился странный блеск. Она качала головой, не понимая.
Я сказала:
– Нет смысла отрицать. Я знаю, что это вы.
Эва Марвиль шагнула ко мне. Теперь она была совсем близко. Когда она попыталась ко мне прикоснуться, я отстранилась. Грохот грома заставил ее замереть на месте. Но она быстро взяла себя в руки.
– Простите, мадам, но я не понимаю, что вы имеете в виду. Ее муж, поджав губы, передернул плечами.
– Вы являетесь к нам, как к себе домой, и несете чушь!
Я почувствовала, как мои губы складываются в устрашающую улыбку.
– Что ж, я освежу вам память. Я хотела все высказать сегодня утром, когда пришла в ваш магазин, но не смогла. Я подождала еще немного и решила прийти вечером. Полиция постучит в вашу дверь рано утром в понедельник. И сделает свою работу.
– О чем вы говорите? – жалким голосом спросила Эва Марвиль.
Испытывала ли она страх? Со стороны казалось, что она сбита с толку, растеряна.
Электричество вернулось внезапно. Освещение было белым, безжалостным в сравнении со светом свечей. Лицо мужа было бледным, лицо Эвы Марвиль – красным, почти пурпурным. Кожа у нее на шее и груди тоже покраснела, но только крупными некрасивыми пятнами.
– В мае вы сбили мальчика. Это был мой сын. Он в коме.
И снова после моих слов – молчание. Эва Марвиль нервным движением потерла шею, потом этот жест повторился снова.
За окном гроза начала успокаиваться, дождь стал менее густым и сильным.
– Думаю, вы ошибаетесь.
– Нет, я не ошибаюсь. Свидетели запомнили номерной знак машины, которая скрылась с места происшествия. То был «мерседес» старой модели, коричневого цвета. 66 LYR 64. Это вам о чем-то говорит?
Было похоже, что она размышляет, пытается сосредоточиться. Я сказала себе, что она разыгрывает комедию. Да, из нее получилась бы неплохая актриса!
– Это и вправду мой номер. Но это невозможно! Я никого не сбивала. Я бы это запомнила!
Ее муж молчал. Он смотрел себе под ноги. Потом перевел взгляд на свои руки. Он выглядел ошарашенным.
– Я пришла посмотреть на вас, поговорить с вами, чтобы понять… С тех пор как я узнала, что вы были за рулем и что у вас есть дети, я пытаюсь понять, как вы могли такое сделать – сбить подростка и уехать?! Полиция придет к вам послезавтра, но я прошу вас объяснить мне это сейчас. За этим я и пришла.
Эва Марвиль снова потерла шею. Она качала головой, дыхание ее стало прерывистым, она едва не задыхалась.
– Вы понимаете, в чем меня сейчас обвинили? Это ужасно! Я не сбивала вашего сына, я вообще никогда никого не сбивала! Вы с ума сошли! Да, вы сошли с ума! Кем вы себя вообразили?
Теперь она кричала, и в ее голосе не было приятной гортанной хрипотцы – он был пронзительный, резкий, словно сирена. Невыносимый.
