Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна
Остановив мотоцикл перед домом Кандиды, Лоран снял шлем. Он так и остался сидеть, а я спрыгнула и остановилась перед ним. Мы не знали, что сказать друг другу. Наши взгляды встретились, мы обменялись улыбками. Я могла бы пробормотать «спасибо», но у меня не получилось. Я не знала, как попрощаться. Протянуть руку, помахать на прощанье, обернувшись с порога? И тогда он положил руку мне на затылок, притянул к себе и быстро поцеловал в уголок губ. Сумасшедший всплеск желания внизу живота…
В зеркале лифта я увидела женщину, красивую женщину с черными кругами под глазами, с размазанным макияжем. Я невольно улыбнулась – совсем как пойманный на шалости подросток.
* * *Из кухни доносились грохот посуды и голоса. Хрустальный смех Джорджии и низкий – Арабеллы. Музыкальный тембр Кандиды. Вероятнее всего, они завтракали. Я тихонько прошла в ванную и быстро смыла макияж Эвы Марвиль. Наконец-то ко мне вернулось ощущение, что я снова живу, дышу. В уголке рта я до сих пор ощущала теплое и влажное прикосновение губ Лорана, пусть оно и длилось долю секунды. В спальне я легла на кровать и расслабила затекшую спину. Бессонная ночь давала о себе знать. Я закрыла глаза и скоро заснула.
Мобильный был переполнен сообщениями. Мои подруги хотели знать, как у нас дела, и спрашивали, куда я подевалась. Мой брат волновался. Сестра настойчиво требовала, чтобы я ей позвонила. Отец по-прежнему был всем недоволен. Одно рекламное агентство предлагало мне срочный перевод. Но никаких новостей от Эндрю. Я попыталась до него дозвониться – безрезультатно. Я позвонила в больницу, чтобы спросить о Малькольме. Состояние стабильное. Я выключила телефон и положила его на прикроватный столик. Мне не хотелось вообще ни с кем разговаривать.
Я не знала, что сказать свекрови, как признаться ей в своем поражении. Признаться, что я приехала сюда и ничего не сделала. Я боялась этого разговора. И мне было очень стыдно. Притащить ее в Биарриц… И потом не найти в себе смелости сделать то, что задумала. Мне оставалось только купить билеты, собрать чемоданы и уехать. Этого и хотел Лоран. «Не делайте глупостей, Жюстин». А целовать меня – это не глупость? Зачем он это сделал? Что он хотел, чтобы я сделала в ответ? Поцеловала его? Чтобы поехала и занялась с ним любовью в маленьком отеле, в маленькой комнате с закрытыми ставнями, на свежей постели, чтобы мы оба были голыми и я ощущала его незнакомое тело под своими пальцами? Я никогда не изменяла Эндрю. Да, я могла бы. У меня было несколько соблазнов. Дин – журналист, с которым мы познакомились на вечеринке у одного издателя. Адвокат, встреченный в салоне самолета. И еще другие, ныне забытые. Но я всегда держала себя в руках, хотя знала, что он меня обманывал. Я могла бы сделать то же самое из мести, поступить как он, ответить ударом на удар. Но нет, я спряталась в своей боли, в молчании. Как обычно.
Арабелла вошла в комнату с подносом. Горячий чай лапсанг-сушонг и несладкие лепешки. Масло и маленькая баночка «Marmite» – странной, темной до черноты, горьковатой белковой пасты, которую обожают англичане. Со временем я тоже ее полюбила – случай исключительный, с точки зрения большинства моих соотечественников. Арабелла присела на край кровати. Она молчала и ждала. Я привстала, опершись на локоть, выпила чаю, намазала лепешку и съела ее. Наконец я посмотрела в ее серо-голубые глаза с опущенными, как у Шарлотты Ремплинг, веками.
Она вопросительно качнула головой.
– Что вы теперь собираетесь делать, Джустин?
– Полиция будет у нее в понедельник утром. Я узнала это от флика, который ведет наше дело.
Молчание, ощущение ее взгляда у меня на лице. Еще одно различие между нами и англичанами: англичане не испытывают потребности все время говорить. Французы говорят слишком много. Англичане, пожалуй, говорят меньше, чем нужно. Но к этому я уже привыкла.
– Знаете, я не смогла сказать Эве Марвиль то, что хотела. Это оказалось трудно. Я не смогла.
Кивок. Она не осуждала меня. Она слушала, подбадривая меня по-своему, своим молчанием. Потом встала и расправила юбку на удлиненных худых бедрах. Улыбка с оттенком нежности. Покусывание губ, чтобы дать мне понять, что она волновалась, что она – рядом, если мне захочется поговорить. Секунда – и она вышла.
Как только она аккуратно прикрыла за собой дверь, я поняла, что мне остается сделать.
Внезапно я поняла это со всей ясностью.
* * *Я дождалась, когда желтый луч маяка снова заскользит в наступающей ночи, пронзая темноту. И я снова направилась к вилле «Etche Tikki». На кухонном столе я оставила записку, что скоро вернусь. Джорджия уже спала. Кандида с Арабеллой приглушенными голосами разговаривали в гостиной. Они не слышали, как я ушла, а я постаралась закрыть входную дверь бесшумно.
Почти десять вечера. На западе, у линии горизонта, часть неба оставалась светлой, оранжеватой от лучей заходящего солнца. С востока прибывала ночь – огромная, темная и синяя, в ореоле почти осязаемой влажности.
Я быстро шла, сунув руки в карманы джинсовой курточки. Рестораны и бары были переполнены. Посетители ели тапас и гамбас, пили, смеялись и громко разговаривали. Мимо медленно проезжали машины, с шумом проносились мотоциклы. На пляже Берега Басков море заметно отступило от берега. Серферов не было, только несколько ночных купальщиков, которых я видела вдалеке, сражались с пенистыми волнами. Прямо передо мной мигали в темноте огни Испании. Ближе угадывались Гетари, Сен-Жан-де-Люс, Андай – городки, о которых я не знала ничего, кроме их названий. Это побережье было мне незнакомо, поэтому я не могла бы сказать, вижу я их огни или ошибаюсь. Ветер дул с юга – грозовой, влажный, соленый, предвестник ночной грозы. Я уже ощущала ее, чувствовала, как она приближается вместе с ночью. Мощная, густая. Вселяющая беспокойство.
С каждым шагом неприязнь, которую я испытывала к Эве Марвиль, придавала мне сил. Теперь я не позволю очаровать себя улыбкой, спокойными, томными движениями, голосом. Я больше не буду бояться, не позволю заткнуть себе рот, не позволю себе отступить. Я подходила все ближе к ее дому, и презрение и ярость росли и ширились во мне, словно гроза, как раз зарождавшаяся где-то над Пиренеями. Я видела, как ее молнии штрихуют ночное небо. Нет, я больше ничего не боюсь! Нет, ей не удастся снова околдовать меня! Нет, я не позволю сбить себя с цели!
С каждым шагом в голове возникали странные, не свойственные мне мысли, которые требовали обдумывания. Сделали бы мои родители то, что собиралась сделать я? Я попыталась представить свою мать: как она взбирается на этот холм, как ее худые ноги ступают по тротуару, как щелкают ее толстые каблучки; ее кулачки решительно стиснуты, губы сжаты, а высокую, залитую лаком прическу раскачивает все усиливающийся ветер с моря… Нет, мама бы такого не сделала. Мама позволила бы полиции выполнить свою работу. Мама испугалась бы. А Эмма? Моя сестра поступила бы так же, как я? Да, в этом не могло быть сомнений, но ее великан-муж наверняка бы ей помешал. Возможно, он сам отправился бы к Эве Марвиль. Я невольно усмехнулась, представив своего огромного коренастого зятя у нее на пороге. Вместо приветствия – недвусмысленный апперкот. Мой брат? Ради меня Оливье сделал это бы. Мои подруги? Катрин, Лора, Валери? Да, они бы это сделали, по крайней мере, мне было приятно так думать. Они бы это сделали. Я ощущала их у себя за спиной, как если бы они и вправду были рядом – решительные, сильные, с серьезными лицами. Три мои лучшие подруги, мало знавшие друг друга, но которых я любила одинаково, три мои самые верные подруги. Выйдя на проспект Басков, я вдруг впервые осознала, что у всех троих – темные глаза оттенка «мокко», совсем как у Эвы Марвиль.
Часть V
Как и вчера вечером, застекленная дверь была не заперта. Держась за перила, я быстро поднялась по лестнице. Я точно знала, куда иду. Я больше не колебалась. Мне казалось, я на память знаю виллу «Etche Tikki», ее запах старого дома – чуть обветшавшего, чуть отсыревшего, – к которому примешивались запахи еды из каждой квартиры, в котором слышалось приглушенное гудение телевизоров, разговоры, музыка.
