Мертвый кролик, живой кролик - Елена Ивановна Михалкова
Юра на работе. Ленька в школе до четырех: у него уроки и художественная студия. Вернись он раньше, позвонил бы бабушке.
Она оделась, спустилась на один пролет и встала перед квартирой. Открыть своим ключом?.. Или сразу в полицию звонить?
За дверью послышались шаги. Тамара отпрянула, взбежала на свой этаж, притаилась. Из квартиры кто-то вышел. Она перегнулась через перила и увидела, как по лестнице тяжело, по-стариковски ступая, спускается Егор. Тамара чуть не окликнула его. На спине у него висел странный темно-зеленый ящик, в руке болтался туго набитый пакет. Она прикусила язык.
Идет как ни в чем не бывало! Как будто не его с полицией ищут!
Тамара высунулась в окно. Егор шагал по направлению к остановке. Шея обмотана броским красно-белым шарфом. Где-то она уже видела этот шарф…
Проработав много лет на рынке, Тамара всю жизнь имела дело с вещами. Она могла узнать пальто, которое продала покупательнице много лет назад. А шарф был выразительный, явно не фабричной, а ручной вязки…
В памяти ожили соседи по даче: старый алкаш и его жена. Ходить в последний год ей было тяжело, вот она и вязала целыми днями. Из-под ее пальцев выходило разнообразное уродство, вроде того шарфа, что на Егоре. Ничего из этих вещей после смерти жены алкаш не носил. По правде говоря, Тамара думала, что он их давным-давно сжег.
Она зашла в квартиру сына и проверила, не оставил ли Егор каких-нибудь следов.
Следы нашлись: пятитысячная купюра, свернутая в трубочку. Тамара вытащила ее из лапы пластикового уродца, расправила и сунула в карман.
Откуда Егор взял деньги? Севостьянов мог подкинуть пару стольников, не больше. «Обнаружил Юркин тайник», – мелькнуло у нее в голове. Это все объясняло.
Тамара поднялась в свою квартиру. В спальне присела перед одной из розеток, поддела ее отверткой и вытащила. Открылась нора. В ней, обернутые полиэтиленом, лежали деньги.
Она пыталась подсчитать их, но сбилась. И сын отсюда брал, и она сама… Выходит, и Егор добрался… Вот хорек!
«А если нашел деньги, вдруг сумеет разузнать, откуда они?» Тамара похолодела. Поедет, например, к кому-нибудь из бывших Юриных дружков, а они ему все расскажут по глупости… «Он ведь тогда и Юру сможет шантажировать, – думала она. – Или даже без всякого шантажа заложит, просто от злобы. Юра его наказывал, иногда и подзатыльники отвешивал. Егор ведь не понимает, что все это для его же пользы. Найдет тех людей и все им выложит, чтобы отомстить отцу».
Обосновался он у Севостьянова, это ясно. Тамара надеялась, что тот давно помер… Ан нет, жив старый хрыч. Чужих детишек к себе переманивает.
Внезапно Тамаре открылось, зачем Егор оставил деньги. Словно ангел спустился с небес и нашептал: «Он брата с собой хочет увести».
Деньги – чтобы Ленечка вызвал такси. Егор наверняка где-нибудь и адрес оставил… Или Севостьянов отправит сообщение на Ленин телефон – чего проще!
Тамара вернулась к себе, быстро собралась. Одежду выбрала неброскую, темную. Ключи от дачи долго искала, все перерыла, пока вспомнила, где они. И пошла на остановку вслед за Егором.
На автобусе до станции, потом на электричке, а там и пешком пройтись можно. На платформе она едва не налетела на внука. В последний момент нырнула вправо, спряталась за каким-то жирным мужиком – дай бог тебе здоровья, мил человек, кушай побольше! – и укрылась за рекламным стендом.
Егор бабушку не заметил. Ему на окружающих всегда было наплевать, что в детстве, что сейчас.
Тамара скользнула в соседний вагон. В ней зрела тяжелая ярость.
Вот, значит, как… Сначала отца едва до инфаркта не довел. Теперь хочет брата сманить, как лучшего телка со двора. Цыган, уводивших коней, били смертным боем. И правильно! А если дитя хотят украсть – какое наказание будет справедливым?
Она ехала, вцепившись в поручень. Казалось, чуть сильнее сожмет – поручень переломится.
Для того ли она Ленечку растила, обихаживала? Для того ли педагога искала по музыке, во время занятия подслушивала из-за двери, не обижают ли ее мальчика? А как подарки ему на Новый год выбирала! Все магазины в районе обегала, чтобы найти лучшую бумагу для его набросков. Рисуй, Ленечка! Все для тебя, наша радость!
Вспомнилась утренняя сарделька, уютно свернувшаяся в ланч-боксе на капустном листе. А в соседнем отделении – морковка. Называется – «мини». Раньше юбки были мини, теперь вот еда. Странно как-то. И пакетик стоит как два килограмма обычной. Но раз Ленечка любит…
Какой-то мужичонка притерся к ней – похоже, собирался обшарить карманы. Тамара так глянула, что воришку словно ветром сдуло.
«Дурное семя, дурное семя», – твердила она про себя. Жена Юры – редкая дрянь; отчего же Егору вырасти другим? Из-за него в их доме полиция, из-за него все косятся на них. Соболезнования выражают, ишь! А у самих в глазах любопытство плещется, и все их убогие мыслишки видны как на ладони: «А может, это вы мальчонку уморили?»
А Егор ведь знал, что так будет. Знал – и радовался! Пусть отцу с бабушкой побольше достанется, пусть их полощут на всех углах!
Тамара не выдержала, пошла по вагону. Она была уверена, что Егор едет до Красных Холмов. Но вдруг он выскочил на какой-нибудь станции?
Внук сидел у окна, спиной к проходу. Тамара застыла:
– Дурное семя…
На нее опасливо покосилась стоящая рядом женщина, и Тамара поняла, что говорит вслух.
Она никому не сказала правды про Нину. Да о ней никто и не спрашивал, кроме последнего волонтера. Тот оказался внимательный, ловил каждое слово. Тамара заболтала его, отвлекла своими перцами, воспоминаниями, жалобами… Самое главное, конечно, утаила. Никто не узнает ее тайну, кроме Веры. Вера – своя, родная. Она не выдаст.
Тамара смотрела на Егора и видела, что каждая его черточка кричит об испорченности. Шея – короткая, бычья. У Ленечки шейка – точно стебелек, жилки голубые сквозь кожу просвечивают. Голова у Егора обрита, как у беспризорника. Тамара его спрашивала: зачем волосы отрезал? «Чтобы вши не заводились!» – и хохочет, зубы скалит бабушке в лицо.
Уши не оттопыренные, как у всех детей, а плотно прижаты к черепу. И форма уродливая, смотреть противно.
А хуже всего у Егора руки. Как у маленького мужичка. Ладони крупные, квадратные, а пальцы – коротыши, будто ножом нарубленные. И ногти под корень съедены.
От станции до Красных Холмов Егор шел пешком. Тамара дождалась автобуса. Первый пропустила:
