скотину. Я, затаив дыхание, опустил флажок предохранителя на два положения вниз, не целясь выстрелил в стену оврага над головой ржущих над чем-то мужиков (типа предупредительный), затем дважды выстрелил одиночными в нижнюю часть спины мужика с ружьем и покатился в сторону. Крики боли раздался сразу, а ответный выстрел прозвучал секунд через пять, когда я откатился в сторону. Стреляли не от костра, а откуда-то подальше, и не прицельно. Я осторожно поднял голову над краем оврага, увидел, как в тусклом свете углей залитого опрокинутым чайником костра, утягиваются в темноту чьи-то ноги, обутые в сапоги. Я выстрелил еще пару раз, и, на четвереньках, стараясь не поднимать голосу выше обреза земли, побежал обратно. Демон, благоразумно лежащий в зарослях молодых кустов, поднял морду и еле слышно зарычал, глядя влево. Наверное, кто-то решил меня обойти. Решив внести разнообразие в звуковое сопровождение, я перевел переводчик на автоматический огонь, дал две короткие очереди в направление вероятного приближения смелого арата, и поспешил в сторону, после чего упал и превратился в одно большое ухо. Внизу стонал раненый, кто-то зло шипел на незнакомом мне языке. Снизу выстрелили еще два раза, из разных стволов, но я продолжал, на пару с псом, судорожно всматриваться и вслушиваться в левую сторону оврага. Меня жизненно интересовал паренек, пытавшийся приблизиться ко мне. В то, что он пал смертью храбрых, срезанный моими лихими, но отправленными вслепую, наугад, очередями, я не верил. Мне была пора сменить магазин, а еще лучше, еще и до снарядить тот, что в автомате, но я боялся шевельнуться и даже вздохнуть. Дернешься, и сын степей, со зрением, неиспорченным чтением книжек, срежет меня точным выстрелом. Демон чуть довернул голову еще левее и обнажил зубы в беззвучном рыке, после чего я дал в ту сторону очередь от души и покатился колобочком, прижав к себе воняющий порохом автомат. Зацепившись за корень в очередном повороте, я наплевав на маскировку, вывернул полупустой магазин, с первого раза вставил в горловину свежий и приготовился стрелять. Но кроме звуков, как будто кто-то, на попе, съезжал вниз, по траве, я ничего не услышал. Потом внизу несколько человек обменялись несколькими фразами, и монотонные стоны раненного, стали стихать. Через пару минут я еще дважды выстрелил одиночными в темноту и сменил позицию, передвигаясь на четвереньках. А дальше я просто лежал, старался не уснуть и ждал рассвета. Дважды я отрубался на несколько секунд, искренне не понимая, как, в момент, когда меня, возможно, со всех сторон обкладывает злобная банда зарубежных бандитов-овцекрадов, мой организм пытается уложить меня спать. Где кипящий в венах адреналин, где инстинкт выживания вкупе со вторым дыханием. Так, постепенно, краски ночной мглы посерели, а из-за вершин далеких гор показалась тонкая, алая полоска. Когда совсем расцвело, я привстал, и перебежками, пустив вперед честного пса, двинулся на разведку. Передо мной расстилался неглубокий овраг, уходящий вдаль. Правая стена его была крутой, с голыми глиняными стенками. Левая стенка была пологой, покрытой лестным разнотравьем. Метрах в пятидесяти от моего ночного рубежа обороны, на земле лежала смятая, когда-то белая, панамка с символикой московской «Олимпиады— восемьдесят», а ниже две полосы поврежденного дерна, как будто кто-то съехал вниз на заду, тормозя каблуками сапог. Внизу, у погасшего костровища, где на сломанной рогульке продолжал висеть котел с остывшим варевом, а закопченный чайник лежал на боку в кучке золы. Воле костра лежала какой-то карабин, явно военный, на вид, начала этого века, с вытертым до белизны ложем и стволом. Я подергал ручку затвора верх— назад, из ствольной коробки выглянула, чуть замятая сбоку, зеленая гильза с необычно длинной пулей. Хрен его знает, что за карамультук. Я прислонил винтовку к камню и пошел дальше. От костра тянулись следы волочения, наверное, оттягивали в темноту раненного. Вон и бурые пятна видны на поднявшейся траве. Дальше лежали брошенные в беспорядке мешки с каким-то барахлом. Овраг шел дальше. За небольшим поворотом я увидел причину, почему овцекрады остались ночевать здесь. Сбоку, слева, из оврага шел пологий подъем, истоптанный множеством копыт. Дальше овраг перегораживался стволами деревьев, которые частично переплетаясь между собой ветвями, создавали импровизированное заграждение, из-за которого выглядывали грустные морды овечек. Я подошел к самой загородке. Несколько сотен овец были скучены в этом природном загоне. Некоторые флегматично лежали, часть щипала немногочисленную траву на дне и стенках оврага, кто-то между делом гадил.
Демон с трудом поднялся по крутой стенке и скрылся в окружающих овраг кустах. Наверное, побежал поискать себе что-нибудь на завтрак. Я сам хотел есть и пить, вернее даже жрать, правда недостаточно сильно, чтобы заглядывать в трофейный котел и пробовать оставшееся от бандитов варево. Будем считать, что стадо я отбил, а воры, прихватив подстреленного товарища, сейчас скачут в сторону государственной границы. Это был бы лучший для меня вариант. Правда, имеет право на существование версия, что раненый умер, а ребята, полные жаждой мести, никуда не ускакали, а сжимают кольцо вокруг меня, чтобы за все рассчитаться. В любом случае, я самостоятельно ситуацию не вывожу, и что делать дальше я не знаю. Самостоятельно гнать овечек домой, даже с Демоном, я не могу представить даже в самых смелых фантазиях. Значить, надо проверить крепость заграждения и на всех парах лететь за помощью. Кстати, обещанная дедом –овцеводом помощь, должна была прибыть давным–давно. Я подергал поваленные стволы. Вроде бы достаточно тяжелые и крепко сцепились Овцы вынести их не должны. Но, ведь могут вернуться угонщики и, спокойно, погнать стадо дальше, к границе. А может быть я давно на сопредельной территории? Или появятся местные тамбовские волки. А сколько овцы могут простоять здесь без воды. Да и травы, по мере завтрака пушистых животинок, в загоне становилось все меньше и меньше. В любом случае, мне надо срочно валить отсюда. Когда я шел к кострищу, мне показалось, что овечки заблеяли мне в спину более жалобно. Скотина, а понимает, с каким хорошим человеком расстаются.
Из разбросанного барахла я взял антикварную –винтовку, огромный вымпел темно-красного бархата, с затертым текстом, что это награда победителю какого-то местного соревнования. Я хотел совершить кощунство — распустить этом кусок яркой материи н тонкие шнурочки, и как Мальчик-с— пальчик, помечать свою дорогу. В факте надо=ругательства над социалистической наградой меня извиняло то, что над ней уже кто-то надругался — иностранцы вытирали вымпелом то ли руки, толи сапоги, короче награда была вся в каких-то жирных пятнах. Автомат я разобрал, плотно увязал тряпками из брошенной здесь одежды и полотенец,
