Сергей Владимиров - Пожинатель горя
— Чай, — предложил он мне. — Чай с сахаром.
Затем мельком заглянул в хлебницу. Однако я успел заметить, что там пусто.
— Я пришел не за этим, — сказал я. — Не осталось ли у тебя дагестанского коньяка?
Он пожал плечами.
— Когда мне хреново, коньяк не лезет. А тебе есть чем похвалиться?
— Нет.
— В таком случае водка.
Вершинин был небрит, и от него явственно потягивало свежаком. Как оказалось, он выпил уже много, но не выглядел пьяным. Достал початую бутылку, и мы допили ее без закуски. Выставил на стол вторую, извлек из морозильника пельмени.
— Старые. Если желудок слабый, не рекомендую.
Как и я, он был непривередлив в еде. Позже поведал, что так же частенько питается килькой в томате. Иногда от нее тянет блевать, но лень готовить.
После нескольких месяцев трезвости алкоголь подействовал на меня убийственно. Уже после первой пары рюмок я стал в хлам пьян. Выпил больше и пришел в норму. Я пожалел, что не пил раньше, и позавидовал тем, кто по любому поводу лезет в бутылку. Наверное, я ненормален. Очередной сумасшедший в безумном мире, готовом ухнуть в тартарары. День угасал, занавески на окнах были задернуты, желтый свет лампочки напоминал мне о таких же кухонных посиделках из прошлого. Но никогда я не был так откровенен.
— Я привязался к ней, — пьяно, с надрывом повторял я. — Тридцатипятилетний дурак, извращенец, строил планы насчет четырнадцатилетней девчонки. Ее… Над ней… а я даже не могу никого пристрелить. Их всех убил ты. Почему? Зачем?
Подполковник, потонувший в клубах серого тошнотворного дыма, не выпуская сигареты изо рта, наполнил себе полный стакан.
— Потому что я тоже, наверное, привязался, — сказал он. — Или любил. Или сходил с ума много-много лет. Тогда я совсем другим был, учился в «вышке», надежды аж подавал, пока не встретил ее. Ну и вся жизнь шиворот-навыворот… Зато она сделала меня мужиком. Учебу я бросил, отслужил в воздушно-десантных, благо подготовка была. Потом ментовка, оргпреступность, террористы, командировки, пошло-поехало. Она не в себе была, шизофреничка. Лечилась, выписывалась, мы встречались, разбегались, ссорились насмерть. Она спала с кем ни попадя, и я это знал. Бывало, меня на измене поймает и грозится убить. Но мы понимали, что никогда не расстанемся навсегда. А папаша ее — вор в законе. Мы с ним устного соглашения достигли, что в случае чего я его прикрою, а он типа дочку благословит на общение с ментом, не увезет ее никуда отсюда. Сейчас они лежат рядом, на кладбище, отец и дочь. Я всегда воспринимал ее как маленького неразумного ребенка. И помнить такой буду. Три месяца назад ее папаша отмечал в кабаке свой день рождения, она тоже пришла поздравить его. А мы чуть позже выехали по вызову. Стрельба в центральном ресторане города. Обнаружили лишь трупы, битое стекло и залитые кровью столы. Оставшиеся в живых показали, что убийцы в масках были. Сначала хладнокровно перестреляли охрану, ворвались, швырнули гранату, открыли огонь. Лучше бы она умерла сразу. Но ей не повезло. Ее захватили оглушенной и увезли с собой. Потом обнаружили труп с отсеченными грудями, изуродованными половыми органами и перерезанным ртом. Я уже знал этот почерк и пообещал себе… Жаль, что Клоун сдох так рано, совсем не успел помучиться…
С Вершининым нас сблизили утраты и водка. Выпивая, он рассказывал, как убивал врагов на войне и здесь, обезвреживая особо опасных преступников. Он уже не помнит, что чувствовал, когда отнял первую жизнь, и не знает, чем будет заниматься теперь. Я не мог особо похвалиться успехами в частом использовании оружия и столь меткой стрельбе. Мой единственный жмурик — наемный убийца, и по поводу его смерти я тоже не раскаивался. Мы — дети жестокого бесчеловечного века — стали равнодушны, грубы и черствы. Свою антигуманность старшее поколение объясняло великими идеями, следующее за ним — пользой дела, магией непрерывного обогащения, ставшего смыслом существования нынешних банкиров, бизнесменов и политиков. Вечер плавно перерос в ночь, мы несколько раз наведывались в ларек, чтобы пополнить запасы спиртного и скромной снеди — пельменей и рыбных консервов. Не ложась, мы пропьянствовали весь следующий день. Свалился я с наступлением сумерек. Что-то еще бормотал, а Вершинин перетаскивал меня на диван в комнату.
Утро было ужасным: ломило виски и затылок, выкручивало кишки.
— Поднимайся, — сказал подполковник, расталкивая меня.
Он был свеж и выбрит. На кухне поспевал завтрак: радостно фыркала и плевалась маслом яичница с ветчиной, закипал кофе. Остатки сил ушли на то, чтобы засунуть голову под струю холодной воды. Немного отпустило, но я знал, что это ненадолго. Я проваливался в трясину очередного запоя.
— Прими вот это. — Рубоповец протянул мне красную таблетку. — Используется в спецподразделениях, сильнейший стимулятор умственной и физической деятельности. Похмелье как рукой снимет.
Я послушно принял лекарство, запив его обжигающим кофе. Вскоре мир стал преображаться, запестрел миллионами красок, расцвел и заблестел, и жизнь была бы прекрасной, если бы не камень, тяжелый, неповоротливый, оставшийся лежать у меня на душе.
— Мне надо идти, — говорил тем временем Вершинин. — Позвонили с работы, служебное расследование в отношении меня прекращено, прокуратура типа не усматривает в моих действиях ничего противозаконного. Любопытно, что за всем этим скрывается? И кто?
Я не сказал это ему, хотя и догадывался. Алевтина Семеновна Друзина, разумеется, при поддержке своего престарелого высокопоставленного супруга имела огромное влияние на администрацию города, милицию и работников прокуратуры. Она могла купить здесь все или почти все. Единственное, что было ей не под силу — наладить собственную личную жизнь.
Заключительный этап расследования
Действо двадцать первое. Галкин известие получает и…
Двухэтажный, некогда жилой дом, в котором располагался мой офис, был давно расселен и готов к сносу, но один предприимчивый, близкий к губернатору и мэру чиновник, пользуясь путаницей и бюрократическими проволочками, стал сдавать бесхозные площади в аренду, тем самым заимев скромную прибавку к своей государственной зарплате. Нетрудно догадаться, кто снимал тут угол: торговцы инородных кровей складировали коробки с фруктами и турецкие дубленки, всевозможные фирмы-однодневки «разводили» доверчивых клиентов, ворожила и предсказывала судьбу потомственная гадалка и целительница Василиса, частая гостья психиатрических лечебниц. Она и сейчас встретила меня у подъезда, помрачнела лицом, замахала руками:
— Поди, нечистый! Прочь, прочь!
Я покрутил у виска пальцем. У Василисы начинался привычный припадок. Ломаясь своим длинным худым телом, она выполняла вокруг меня ритуальный танец, хрипло выкрикивая:
— Зло людям приносишь, горе пожинаешь. Смерть возле тебя так и бродит, других косит, тебя не прибирает. Изыди, изыди!
Неподалеку двое молодых людей загружали в тентованную «газель» офисный стол, мимо спешно прошел третий с кипой каких-то бумаг и допотопным телефоном. Фирма, предлагавшая баснословные доходы за изготовление пуговиц на дому, в оперативном порядке сматывала удочки. Свято место пусто не бывает, и вскоре сюда прибудут новые аферисты, которые за ваши последние деньги научат, как молниеносно разбогатеть. Показался ловкий предприниматель Сурен с тюком шмоток.
— Купы джинсы, — на ходу предложил он мне. — Настояшая Амэрика. Лычно из Турции прывез.
Я отодвинул завывающую Василису и отказался от предложения Сурена. Он ничуть не обиделся. На его сомнительный товар хватало лохов и без меня.
— Да, чуть нэ забыл, — спохватился смуглый торгаш. — Тэбя там телка дожидаэтся, малодэнкая, харошая, вах-вах!
Мой офис находился на втором этаже. Пробежав совсем немного по лестнице, я запыхался. И сердце выпрыгивало из груди, и пот заливал глаза. Неужели? Настя вернулась ко мне из уже ставшего прошлым, и мне надо подойти, взять ее за руку, посмотреть в глаза, улыбнуться, будто ничего и не произошло.
Худенькая девушка сидела на корточках, прислонившись спиной к моей двери, густая челка падала ей на лицо. Но что-то было не так. Конечно, где ее густые русалочьи волосы, в которые я так мечтал зарыться лицом? И откуда взялась у нее эта кожаная куртка с косой молнией, эти кожаные джинсы?
— Я звонила вам весь вчерашний день и жду сегодня с самого утра. Ванечку оставила у знакомых, — тихо проговорила Вероника.
— Вот я и объявился. Ты ко мне? — глупо пробормотал я.
Протянул ей руку, но девушка поднялась без посторонней помощи. Ее бледное лицо приблизилось к моему, и что-то в ее взгляде, при первой нашей встрече остром и пронзительном, хотя и оттененном шелковистыми, загнутыми на концах ресницами, показалось мне странным. Даже больше — пугающе неживым, отстраненным.
