Олег Игнатьев - Самый длинный месяц
Ухватившись за угол вагончика, Климов привстал, потер колени. Лучше работать, чем сидеть.
Наконец их «свистнул» бригадир, и они сгрудились возле него.
— Что делать будем?
— Все.
Климов обрадовался. Для исполнения того, что он задумал, сподручней ковыряться во дворе, чем штукатурить или красить в помещении.
Дедок вынул из своего щербатого рта обсосанный мундштук и шмыгнул носом:
— Ай да, парень.
Вразвалку, нехотя, отправились таскать-копать-откидывать.
Потом кайлили, разбирали, перекладывали. Сеяли песок, слежавшийся и влажный, засыпали щебнем рытвины, выгребали цементную пыль из помещений цеха. Словом, делали, что скажут, куда ткнут.
Двое санитаров, примостившись около вагончика, точили лясы. Время от времени один из них вставал и, загибая пальцы на руке, бесцеремонно пересчитывал «своих». А из «чужих» на стройплощадке было трое: сторож, нормировщик и прораб. Да еще погавкивал кудлатый пес, улегшийся на штабеле из досок. Желто-белая его с подпалинами шерсть свалялась, заскорузла, побурела, и от этого казался он не столько злобным, сколько обездоленным.
Прораб и нормировщик грелись у себя в бытовке, а сторож посапывал в будке, свесив голову на грудь. И этот безвольный провис головы делал его старше и еще безвольнее.
Особенно тщательно Климов уплотнял щебенкой рытвины на выезде, возле ворот. Из разговора бригадира с санитарами он понял, что если до обеда не придет машина с краской, их на улицу больше не выведут. А это значит, что сегодня ночью ему могут впрыснуть гадость, от которой он нe оклемается. А начнешь прятаться, окрестят параноиком и, смотришь, окончательно добьют: сведут с ума электрошоком.
Когда за дощатым забором засигналил грузовик и сторож, встрепенувшись от гнетущей дремы, начал суетливо раскрывать ворота, Климов тотчас оказался позади него.
— Отыдь, холера! — с перепугу замахнулся на него старик, но было поздно: Климов высунулся за ворота.
— Курить найдется?
— А?
Сухощавый паренек, сидевший за рулем потрепанного «Зила», вынес локоть из кабины и наморщил лоб.
— Чего?
Климов вспрыгнул на подножку.
— Курить есть?
Отработанная за многие годы процедура захвата не заняла и трех секунд. Рывок, залом, толчок. Ключ зажигания. Акселератор. Задний ход.
Спокойнее, чтоб не сползти в кювет. Еще газку.
Паренек, выброшенный Климовым из самосвала, очумело кинулся за ним, но где там! Не сбавляя скорости, Климов выскочил на трассу, развернулся и помчался в город. Три километра — пустяки. Только бы успеть, пока гаишники дорогу перекроют.
Удивительное, ни с чем не сравнимое чувство свободы распирало его грудь. Все в нем ликовало: удалось! Дай Бог тебе здоровья, психопат Чабуки! Милый мой, родной, я выручу тебя!
Встречный трайлер так обдал грязью лобовое стекло, что Климов невольно зажмурился. Как будто по глазам хлестнули мокрой тряпкой.
Утерев лицо и включив дворники, он оглянулся.
Нет, погони не было.
Если где его и поджидают, это у поста ГАИ. Прораб уже успел им сообщить, что из психушки вырвался больной. Еще, чего доброго, начнут стрелять. Все может быть. Псих за рулем опаснее рецидивиста. Рассобачат в пух и прах из автоматов и ох не скажут. Мало ль что взбредет ему на ум, бродяге шизанутому!
До города оставалось километра полтора, когда он заприметил возле поворота голубенькую «Ладу». Стояла она на левой, встречной полосе движения, с поднятым капотом и горящими фарами. Водитель в черной куртке возился в моторе.
«Рискну», — подумал Климов и резко сбросил газ.
— Не клеится?
Затормозив напротив «Лады», он запоздало испугался своего расхристанного вида, стриженой, как у какого- нибудь зэка, головы.
— Да нет, не поворачиваясь, буркнул себе под руку владелец новенькой машины и продолжал ковыряться в моторе. — Аккумулятор, видно…
Договорить ему Климов не дал.
Зажав ключ зажигания в руке, он выпрыгнул из угнанного самосвала, подбежал вплотную к «куртке»:
— Две копейки есть?
Курносый толстяк, затянутый в такие же черные, как и куртка, лайковые джинсы, непонимающе воззрился на него:
— Зачем?
— Жена рожает, надо позвонить.
— Пожалуйста, — хозяин «Лады» с явным безразличием полез в карман, нашарил несколько монет, подкинул на ладони: — Выбирай.
Захват, бросок…
Теперь минуты две он будет вне себя.
— Прости, родной
Захлопнув капот, Климов сел за руль. На его счастье двигатель завелся. Газанул. Потом он аккуратненько объехал толстяка, прилично оглушенного падением на спину, и освещаемое тусклым солнцем мокрое шоссе рванулось под колеса «Лады».
Нарастающая скорость возвращала к позабытой жизни.
На заднем сиденье Климов обнаружил кожаный кепарь и с превеликим удовольствием прикрыл им свой не больно-то интеллигентный лоб. Глянув в зеркало, решил: сойдет. Теперь он светский человек, а ватник… с дачи потому как возвращается… Ага.
Перед городом он плавно сбавил ход и прокатил мимо гаишников, тревожно оседлавших мотоцикл, с таким серьезным видом, точно нету в мире слаще участи, чем участь нашего советского автолюбителя. Ага. Ревнителя дорожной дисциплины. Зато по набережной, миновав железнодорожный переезд, припустил вовсю.
Затормозил у первой телефонной будки.
Свое «явление народу» он решил подстраховать звонком. Боялся, сразу не признают. Вдруг в отделе никого не будет. Посмотрит на него какой-нибудь салага в лейтенантской форме да и спросит: «А… собственно, кто вы такой? Документы, пожалуйста». Вот и крутись тогда в галошах, ватной стеганке, со стриженой башкой… Это при всем том, что из дурдома убежал больной, который выдает себя за Климова, майора, и так далее… И водворят его назад: в мужское отделение.
«Конфетка есть?»
От одной мысли о возможном казусе у него подкашивались ноги. А он и без того чувствовал себя хреново. Очень трудно человеку без удостоверения дружить сразу со всеми: с милицией и психбольницей. Как говаривал Чабуки, жизнь влюбленного печальна без взаимных слез. Поэтому Климов и решил воспользоваться телефоном-автоматом, благо две копейки у него имеются, спасибо толстяку.
Но позвонить не удалось: переговорная трубка была разбита вдребезги.
Климов выругался, но и привычный российский глагол не смог полностью выразить охватившее его чувство неприятия родной действительности. Трубка разбита, а возле «Лады» появился постовой. Рослый парень с перебитым носом. То, что с перебитым, это ничего, а вот то, что рослый, это хуже. Хотя, может, это просто обман зрения: когда время замедляет бег, все детали мира укрупняются.
Веко задергалось, и он его потер.
Если постовую службу заинтересовали голубые «Жигули», надо уносить ноги. А то начнется сказка про белого бычка: ваши документики, пожалуйста… И цепкая, пытливая подозрительность в глазах: «Прошу пройти…»
Климов почувствовал, как тошнота снова подкатила к горлу, и сердце забилось так надсадно-трудно, как будто в жилах у него была не кровь, а жидкая смола. Хорошо, что будку телефона-автомата заслонял киоск «Союзпечати», возле которого привычно кучковались местные стратеги мировой политики, а то бы дядя милиционер давно узрел казенный ватник Климова.
Как только стран: порядка отвернулся, он, еле сдерживая шаг, ринулся подальше от греха, свернул в проулок. Видели б его сейчас родные дети!
Зайдя за угол магазинчика для садоводов, Климов побежал. Трусцой. Боялся потерять галоши.
По его скромным подсчетам, он промаялся в психушке десять дней.
Едва он обогнул молодую пару, целовавшуюся на ходу с утра пораньше, как его чуть не сбил с ног один из тех жизнерадостных кретинов, которые считают, что все в мире существует исключительно для них: дома, машины, видеосалоны, деньги, девочки, ночные бары, вплоть до тротуаров, по которым ходят тоже люди, со своими — черт возьми! — нелегкими заботами. Но если и не ходят, то бегают трусцой, а не носятся как угорелые, сшибая встречных.
