Вилли Корсари - Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Да, мы использовали в своих целях многих людей.

— В каких именно?

— Для своего приватного театра. Мы брали заурядных людей, превращали их в колоритные, оригинальные фигуры, какими они на самом деле не были. Все вместе они служили нам как бы…

— Для маскарада? — подсказал Сантамария.

— Совершенно точно. И каждый из этих персонажей служит нам примером, вернее, как бы примером «против» чего-либо. Понимаю, вам это кажется слишком сложным, но…

— Да нет, пожалуй, все ясно. Каждый из этих персонажей служит вам примером отрицательным, примером того, чего надо избегать.

— Вот именно. Но не с точки зрения моральной. Скорее, в сфере эстетики.

— О, в этой сфере я, увы, профан, — признался Сантамария.

— Неважно. Возьмем, к примеру, профессора Бонетто. Вы с ним знакомы?

— Нет… но слышал о нем.

— Так вот, это тоже одна из полуфигур, с которыми вас рано или поздно сводит случай.

— А кто он, собственно, такой, этот Бонетто?

— Это не имеет значения. Один из модных теперь экспертов, которых в Турине развелось великое множество: эксперты по проблемам молодежи, по проблемам Юга страны, по народному театру… Бонетто же — знаток Америки. Эксперт-американист. Но не это нас интересовало. Мне и синьоре Дозио он служит для сравнений прежде всего в сфере одежды. Допустим, я говорю: «У него носки а-ля Бонетто», и Анна Карла сразу понимает, что я имею в виду.

— Ясно, — не теряя присутствия духа, кивнул Сантамария. — Ну а Гарроне?

— Гарроне? Видите ли, это случай более сложный. Скажем, Бонетто служил нам для сравнения одежды знакомых и друзей. А Гарроне — для…

— Для «Бостона»? — подмигнув собеседнику, предположил Сантамария.

— И для этого тоже. Гарроне, да простит ему господь, очень заботился о безупречном произношении иностранных слов. По крайней мере мне так казалось.

— Казалось? А точно вы не знаете?

— Господин комиссар, я ничего не знаю о Гарроне. Почти ничего. Я разговаривал с ним раз пять, видел всего раз десять, а может, и того меньше. Но в нашем с ней приватном театре, — тут он показал на письмо Анны Карлы, — Гарроне «выступал», нет, не каждый день, тут Анна Карла преувеличивает, но очень часто, что, впрочем, не означает…

Он умолк, раздраженный тем, что «объяснение» превратилось в допрос, где ему невольно приходится защищаться. Сантамария поспешил прийти ему на помощь, заявив, что заранее уверен в его абсолютной непричастности к убийству.

Синьор Массимо Кампи пожал плечами и добавил, что следует сделать различие между Гарроне-человеком (а он-то и интересует полицию) и Гарроне — персонажем приватного театра. Этого последнего он однажды создал и постоянно добавлял какую-либо черточку, хотя с подлинным Гарроне был знаком лишь шапочно.

Сантамария благодарно кивнул. Ничего не поделаешь, дальнейший допрос практически бесполезен. Все, что Массимо мог сделать, он сделал — рассказал, что знал о «настоящем» Гарроне.

— Но может быть, — Сантамария откашлялся, — может быть, синьора Дозио знала Гарроне… лучше?

— О нет. Эта игра забавляла ее куда меньше, чем меня. Поэтому-то она и предлагала покончить с ним раз и навсегда. — Массимо показал на голубой лист бумаги. — А я склонился к ритуальному убийству с последующим воскрешением через три дня. Но все это так, пустяки. Суть дела в том, что Гарроне вызывал у синьоры Дозио отвращение.

— Как персонаж? Или же?…

— Как человек.

Сантамария сразу весь обратился в слух.

— Почему? Гарроне… когда-либо проявил… неуважение к синьоре?

Массимо на секунду заколебался.

— Нет, скорее, наоборот… Именно его чрезмерное липкое почтение и тошнотворное раболепие вызывали у синьоры Дозио неприязнь. Все эти низкие поклоны, мелкие шажки, угодливое распахивание дверей ее бесили. Она находила Гарроне непристойным.

Сантамария почесал подбородок.

— Иначе говоря, он вызывал у нее физическое отвращение?

— Нет, во всяком случае, не больше других. То, что синьора Дозио с женской непосредственностью называла «непристойностью», я бы определил так: от Гарроне попахивало гнильцой. Он словно бы вобрал в себя, но в гротескном виде, все достоинства и недостатки Турина прежних лет, — Турина, не так давно похороненного и уже начавшего разлагаться. Бережливость у него превратилась в скупость нищего, скрытность — в двусмысленное молчание и намеки, вежливость — в рабскую угодливость, за традиционным стилем жизни скрывались похотливость и другие, куда более гнусные пороки.

— Значит, Гарроне был подлец в полном смысле слова, — невозмутимо подытожил Сантамария. — Да, но, если он, фигурально выражаясь, был живым трупом, имело ли смысл его убивать? Совершать ритуальное убийство?

— О, на то была тысяча причин! К примеру, для пользы общества, гигиены ради.

— Иначе говоря, это была казнь?

— Если хотите, так. А может, просто убийство из жалости. Помнится, я упорно настаивал на отравлении ради облегчения страданий Гарроне. Вообще-то мы часто меняли свои «планы».

— И все это даже не видя его, то есть фактически с ним не встречаясь?

На Массимо подуло легким ветерком недоверия и скептицизма, и парус беседы, а вернее, допроса, сразу поник. Массимо с улыбкой посмотрел полицейскому комиссару прямо в глаза.

— Да, фактически не встречаясь, — подтвердил он, пожав плечами.

Минутная пауза. Сантамария, упрямо храня молчание, разглядывал письмо. Он уже несколько раз приходил мне на помощь и теперь имел полное право выказать известное недоверие. К тому же он проявил деликатность в еще одном щекотливом вопросе, а это немало. Редкую деликатность, подумал Массимо.

— Возвращаясь к «Бостону»… — непринужденно прервал молчание Массимо. — Можете себе представить ярость бедной синьоры Дозио, когда я вчера вечером заметил ей, что безупречностью произношения она напоминает мне Гарроне. Я-то говорил из самых добрых побуждений, но она восприняла мое замечание как неоправданную жестокость и очень обиделась. Простила она меня лишь сегодня утром, перед самым вашим звонком.

Вдруг Массимо стало стыдно: перед ним был дуэлянт со сломанной шпагой, стрелок со связанными руками. Но в каких вы лично отношениях с синьорой Дозио? Спите с ней? — вот о чем спрашивали глаза Сантамарии. И добавляли: да, вы прекрасно знаете, что я не могу задать подобный вопрос, и пользуетесь этим.

— Видно, синьора Дозио… женщина импульсивная? — Сантамария, вооружившись карандашным огрызком, снова смело ринулся в атаку.

Массимо засмеялся.

— В известном смысле. Но не настолько, чтобы…

Сантамария тоже вежливо засмеялся.

Нет, надо вернуть ему шпагу, подумал Массимо. Уже два раза я подносил конфету к его рту, а потом быстро отдергивал руку. Он заслуживает вознаграждения.

— Мне вот что пришло в голову, — сказал Массимо, притворившись, будто прикидывает, как это лучше осуществить. — Может быть, сегодня вечером… нет, не сегодня, вы по моей вине и без того потеряли понапрасну тьму времени, лучше завтра… — Он поднялся. — Собственно, почему бы нам завтра не пообедать вместе у меня дома? Не могу заранее поручиться, но надеюсь познакомить вас с синьорой Дозио. Само собой разумеется, если вы сочтете это полезным для дела. Обычно женщины знают больше нас, они больше ездят, более общительны и словоохотливы… Возможно, выплывет наружу какой-нибудь любопытный факт, интересная подробность. Как вы считаете?

Сантамария посмотрел на него с неподдельным изумлением. Потом встал и, широко улыбаясь, протянул Массимо руку.

— Бесконечно вам признателен! Как человек и как полицейский я охотно принимаю ваше приглашение… Но не рискую ли я оказаться в вашем приватном театре в положении Гарроне? — пошутил он. — Как персонаж, разумеется?

— О, мы все рискуем оказаться в подобном положении! — усмехнулся Массимо.

IV

Сантамария вошел на цыпочках…

(Среда, вечер)

Сантамария вошел на цыпочках, утвердительно кивнув в ответ на немой вопрос вице-префекта Пикко, тихонько ответил на приветствие Де Пальмы и Мальяно и сел рядом с ними.

Снова воцарилась тишина. И по унылой, как во время церковной службы, атмосфере Сантамария, пришедший к середине совещания, безошибочно определил, что расследование не продвинулось вперед ни на шаг. Неясно было лишь, успел ли уже префект отчитать своих помощников. Пикко кашлянул. Мальяно, вертевший в пальцах сигарету, наконец решился закурить. Де Пальма аккуратно поправил складки на брюках. Префект, сидевший неподвижно, несколько секунд мрачно изучал каравеллу с поднятыми парусами, украшавшую абажур его настольной лампы с бронзовой подставкой.

— Ну хорошо, — совсем успокоившись, сказал он. Затем медленно повернул голову к подчиненным. — Хорошо. Наберемся терпения. От торопливости мало проку.