Елена Басманова - Тайна серебряной вазы
– Неужели вы, господин Фрейберг, раскрыли тайну этого происшествия?
– Пока нет. Но, кажется, близок к этому. Вести дело мне никто не поручал. Так, из профессиональной гордости заинтересовался – Карл Иваныч по дружбе кое-что рассказал и соблазнил.
– Меня не оставляет беспокойство, – признался доктор, – история не выходит у меня из головы.
– Самое главное, считает наш король сыщиков, установлено, – Вирхов, вскинул тяжелый подбородок, светлые глаза засветились торжеством, – происхождение ребенка, подброшенного в витрину ширхановской булочной. Я был не прав, дорогой доктор. Не было никакой трущобной парочки, избавившейся от нежеланного плода любви.
– А что же было? – спросил, похолодев от нехорошего предчувствия, Клим Кириллович.
– Подброшенный в витрину ребенок – новорожденный сын князя Ордынского, – разъяснил Фрейберг. – Установлено по множеству разных деталей, собранных с помощью моих фирменных методов.
– И кто его украл? – Клим Кириллович с замиранием сердца ждал ответа.
– Ну, это не так сложно установить, – отрезал Фрейберг, – украл его камердинер Григорий. Следы его сапог остались не только у витрины...
– Вы думаете, что камердинер украл наследника с какой-то целью? – задал нелепый вопрос совсем растерявшийся доктор.
– Безусловно, цель была. Камердинер мог войти в сговор с потенциальными наследниками. Они рассчитывали на богатства старого бездетного князя. И вдруг такая неприятность, какой-то младенец рушит их надежды!
– Но зачем он положил ребенка в витрину булочной и зачем похитил оттуда испеченное в виде ребенка изделие? – недоумевал доктор.
– Господин Фрейберг считает, – вклинился в разговор Вирхов, – все произошло случайно. Камердинер должен был вынести ребенка сообщнику, но, не найдя его на условленном месте, заметался и не знал, что делать. Когда он увидел, что какой-то голодный воришка вскрыл витрину и вытаскивает оттуда хлебного младенца, камердинер спугнул его и в отчаянии положил в корзину ребенка, в надежде за ним вернуться, мы ему помешали.
– И от матери ребенка поступило заявление о его похищении? – вполне логично предположил Клим Кириллович.
– Не поступило, – ответил ему Фрейберг с досадой. – Это меня несколько смущает. Она должна была непременно сообщить в полицию. Но она уехала – и уехала без ребенка. Возможно, она в сговоре с похитителями – жизнь ее еще только начинается, молодая богатая вдова непременно создаст другую семью, родит другого ребенка. Состояние-то оставлено ей.
– Вы думаете, она уехала, потому что поняла, что ребенок мертв? – осторожно спросил доктор.
– Не уверен. – По лицу Фрейберга пробежала еле уловимая улыбка.
– Доктор, вы же не знаете самого главного, – воскликнул, ударив себя ладонью по лбу, Вирхов. – Пеленку-то вы опознали и шаль... Но самого-то ребенка в могиле и не было!
– Как не было?! – вскричал доктор и вскочил со стула. – Не может быть! О его погребении сообщали газеты!
– Мои люди, сопровождавшие Пановского на кладбище, присутствовали на эксгумации, они сообщили мне – не для протокола! – что в гробике обнаружили завернутое в тряпки березовое полешко. Пановский пришел в неописуемую ярость, чуть не прибил смотрителя кладбища, грозил ему страшными карами.
– Где же ребенок? Его опять похитили? – растерянно спросил доктор, переводя невидящий взгляд с одного сыщика на другого.
– Я думаю, – начал Фрейберг, и в его речи послышался легкий немецкий акцент, свидетельство глубоко спрятанного волнения, – что мертвого ребенка нет смысла украдывать.
– Вы... Вы... Вы... – начал, заикаясь, доктор, – вы полагаете, что он мог быть живым?
Сыщики молчали. Доктор почувствовал, как волосы у него на голове становятся дыбом.
– Значит, они, то есть он, то есть этот Пановский думает, что я дал умышленно ложное заключение о смерти ребенка? – спросил наконец Коровкин.
– Если смотреть правде в глаза, получается так. – Фрейберг помрачнел. – За вами следят?
– И днем и ночью, я проверял, – забормотал Клим Кириллович, схватившись за голову обеими руками. – Но я не давал ложного заключения!
– Я верю, верю вам, – поспешил успокоить его Вирхов.
– Пановский думает, что вы в сговоре с камердинером и его сообщниками, – пояснил Климу Кирилловичу Фрейберг.
– Я должен успокоиться и все хорошенько согласовать. – Доктор снова уселся на стул. – Они проводили обыск у меня в доме. Я понял, они искали не ребенка, а какую-то вещь, спрятанную в его пеленках, или документ. Так Пановский говорил и при допросе, вы присутствовали на нем, Карл Иваныч. Они установили слежку не только за мной, а и за квартирой профессора Муромцева. Но профессор точно никакого отношения к младенцу и князю не имеет! Он известный химик, друг великого Менделеева.
– Ничего не значит, – перебил Фрейберг, – я имею в виду дружбу с Менделеевым. И потом – вы уверены, что никто из профессорской семьи хотя бы случайно не оказался вовлечен в дела, связанные с Ордынскими?
– Уверен. – Доктор опустил глаза, сам не понимая, почему он скрывает от короля петербургских сыщиков историю с иконой и попугаем, утаивает поход Муры в особняк.
– Допустим, – металлические нотки в голосе Фрейберга зазвучали отчетливее, – все обстоит так, как вы утверждаете. Какой вывод можно сделать?
– Какой? – повторил недоуменно доктор.
– Очень простой, – вздохнул Фрейберг, – им нужен и ребенок, и документ. И, скорее всего, икона, которую похитили из особняка князя.
– Откуда вы знаете об иконе? – спросил доктор.
– Из газет, – пояснил Вирхов. – Неужели вы, дорогой Клим Кириллович, не читали?
– Нет, – как можно убедительней ответил Клим Кириллович, – а что за икона? Дорогая?
– Мой доктор Ватсон выяснил только одно, – король петербургских сыщиков отвечал с видимым удовольствием, – это был образ Богоматери с младенцем. Средних размеров. Может быть, в нем находился тайник. А может быть, и что-то другое... Младенец, документ и икона. Я перебираю разные варианты – и в каждом вижу отсутствие каких-то логических звеньев. Что-то должно еще попасть в поле моего зрения, чтобы, наконец, решение нашлось.
– Но, наверное, тем же самым занимается сейчас и Пановский, – воскликнул доктор. – А вдруг он вас опередит? – Его задача практически невыполнима. Я составляю смысловые комбинации – интеллектуальное занятие свободного раскрепощенного ума. А он ищет конкретную материю и, насколько мне известно, не может найти ни ребенка, ни документа, ни иконы. У него, судя по всему, опытный, мудрый и изощренный противник – Пановский потерпит поражение. Его обманут, увидите. Несмотря на все его чрезвычайные полномочия. А может быть, и благодаря им.
– Что же делать мне? – спросил в отчаянии доктор. – Я морально убит. Как я мог не отличить мертвого младенца от живого? Зачем я столько лет учился и здесь и за границей?
– Не убивайтесь, доктор, – сочувственно улыбнулся Фрейберг. – Ничего катастрофического не произошло. Теперь вы знаете, младенец не был погребен живым.
– Но как, как он мог оказаться живым, если у него не было ни дыхания, ни сердцебиения! – выкрикнул доктор.
– Дорогой доктор, – король петербургских сыщиков не драматизировал ситуацию, – я за свою практику видел много необычного. Вы меня извините, если я немного коснусь вашей профессиональной сферы? Думаю, вы слишком всерьез относитесь к достижениям европейской медицины, к ее методам и приемам. Вам следовало бы поинтересоваться и другими секретами целительства. Восточными, например. Или древними отечественными. В России есть еще люди, которые исцеляют без помощи ваших пилюль и микстур. Я, например, где-то читал, что в северных краях веками хранится секрет, как вернуть к жизни замерзшего человека. Кто знает, может быть, и здесь мы имеем дело с чем-нибудь подобным? А летаргический сон! Тоже необъяснимый феномен!
– Только не говорите мне, что смерть – это глубокий обморок, – с досадой махнул рукой Клим Кириллович.
– Нет, не буду этого сказать, – рассмеялся Карл Фрейберг, – я только напоминаю вам, а главное самому себе, что человеческий организм изучен еще в самой малой степени. Он и остается тайной тайн. И жизнь – тайна. И смерть – тайна.
– Вот из-за всех этих тайн я и должен теперь сидеть безвылазно дома, – вздохнул доктор. – И когда только все это кончится?
– Когда вы увидите, что возле вашего дома больше не крутятся филеры, – ответил Карл Иванович Вирхов.
Глава 19
Есть люди, которые сызмальства сознают себя избранными, исключительными, необыкновенными. Кто-то – в силу родовых традиций, продуманного воспитания в семье, имеющей славное и даже легендарное прошлое, кто-то – в силу развитого чувствительного воображения, заставляющего примерять к себе судьбы великих исторических личностей, а кто-то – и вовсе в силу необъяснимой, ни на чем не основанной, врожденной, уверенности в своем особом предназначении. Доктор Коровкин не относил себя ни к одной из этих категорий. Более того, он всячески избегал всего, что могло бы вывести его на дорогу исключительности, что могло бы направить его спокойный и полезный, как он надеялся, жизненный путь – к трагедиям, катаклизмам, геройству и прочим романтическим уделам. Доктор Коровкин считал, что безумцев в мире вполне хватает и без него. Он с брезгливым, но прикрытым спокойной иронией, равнодушием относился к фанатизму – и политическому, и религиозному, и оккультному, и художественному. Он не желал миллиона, чтобы осчастливить человечество. Он был сторонником жестких правительственных мер по отношению к революционерам всех мастей. Ему казалась не вполне дальновидной апология вседозволенности, с некоторых пор пропагандируемая творческими умами – писателями, художниками, артистами, но более всего журналистами, – и нравственная неразборчивость, неумеренное любопытство к темным и низменным сторонам жизни человека. Он твердо знал, если чего России не хватает, так это нормальных уравновешенных людей. А носителей разнообразных психозов – и так пруд пруди.
