Виктор Пронин - Божья кара
– Тогда сейчас я верну тебе память. – И одним ударом потрясающе стройной ноги, покрытой сегодняшним, еще жарким загаром, Наташа опрокинула мангал вместе с шашлыками, шампурами и угольями на жирного шашлычника. Тот еле успел отпрыгнуть – откуда только взялась сноровка! По всему небольшому двору рассыпались куски мяса, раскаленные уголья, пылающие поленья.
И шашлычник, только представив себе убытки и обретя неизвестно откуда взявшуюся удаль, ударил Наташу по лицу. Представьте только – Наташу по лицу! И по какому лицу! Не раздумывая, она бросилась на него со своим изогнутым ножом, он увернулся, к ней рванулось землячество, оглашая коктебельский ночной воздух истеричными разноголосыми криками, какие можно было услышать разве что в горных расщелинах далекой Армении во время недавнего землетрясения.
Значит, так... Теперь читайте внимательно. Повторюсь...
Вы видели на экране, как громадная, заросшая густой шерстью горилла, стоя на коротких, кривых ногах, колотя себя в грудь мощными кулаками и подняв в небо голову с открытой пастью, утыканной желтыми клыками... орет так, что стынет кровь в жилах... Видели?
Так вот, нечто похожее увидело шашлычное землячество, когда Амок, на ходу разорвав свой пакет и вооружившись двумя бутылками по ноль семьдесят пять, наполненных холодным вином «Алиготе», шагая босыми ногами по раскаленным угольям, бросился на толстобрюхого шашалычника.
Тот попросту бежал.
Что еще хорошего сделал Амок в этот вечер – выдернул из Наташиной ладошки перочинный нож с длинным узким лезвием и малахитовой рукояткой.
Как говорится, от греха подальше.
Когда Амок ударил одну бутылку о другую, холодное вино «Алиготе» брызнуло на раскаленные угли, и раздалось шипение, но это было уже другое шипение, совсем даже не оскорбительное... Так вот, когда Амок ударил одну бутылку о другую и в его руках оказалось оружие, торчащее смертельными стеклянными лезвиями...
Говорливое землячество сразу куда-то делось.
Запасы холодного белого вина Амок восполнил в киоске возле почты, и этот их вечер был прекрасен.
Как, впрочем, и ночь.
Вот о чем гудел Коктебель третий день, вот о чем Саша напомнил Амоку, когда остановил машину у калитки, заросшей какой-то дикой вьющейся зеленью. Перед этим они на несколько минут остановились у киоска возле почты и Амок сделал у Нади какие-то простенькие покупки.
– Приехали, – сказал Саша, останавливая машину.
– Ну, что ж, осталось совсем немного, – пробормотал Амок, осторожно выбираясь из машины, чтобы не повредить свой груз.
Саша выключил мотор, погасил габаритные огни, захлопнул дверцы. Оглянулся, убедился, что прохожих нет, редкие машины проносились в сторону Судака торопливо, озабоченно, им не до пристальных взглядов на обочину. Амок за это время открыл калитку, отнес под навес свой пакет, убедился, что навесного замка на Наташиной двери нет, значит, она дома. Одна или с Козлом – значения уже не имело. Решение было принято, и остановить Амока не могло уже ничто. А ночная поездка в Старый Крым, легкое повреждение запоров в Доме Грина, невинное изъятие некоторых экспонатов, возвращение в Коктебель – все эти маленькие хлопоты позволяли ему отвлечься от своих страданий, назовем его переживания страданиями, это будет правильно.
– В чем моя роль? – спросил Саша, возникая из темноты.
– Присутствовать.
– И все?
– Этого достаточно.
– А в чем твоя задача?
– Если этот Козел здесь, взять его за яйца и перебросить через забор.
– Смотри только, чтобы он на мою машину не свалился.
– Авось. – Амок протиснулся в дальний угол навеса, нащупал в темноте заботливо оставленные им горлышки бутылок, утыканные стеклянными лезвиями, положил на стол, чтобы в случае надобности дотянуться до них при неблагоприятном стечении обстоятельств. – Я выйду с ним, а ты просто будь на виду, этого достаточно.
И Амок решительно шагнул к двери. Как он и предполагал, она была заперта изнутри.
– Очень хорошо, – пробормотал он и, вынув из кармана заранее изготовленную и уже использованную этой ночью отмычку, без труда сдвинул щеколду в сторону. Легонько потянул дверь на себя. – Очень хорошо, – повторил Амок и включил слабую лампочку в коридоре. Тусклый свет никого не потревожил и в то же время давал возможность Козлу увидеть его в проеме двери, когда он эту дверь откроет.
И он ее открыл.
Она не скрипнула – он сам позаботился об этом, когда ему позволялось входить в это скромное помещение, – смазал петли машинным маслом.
Амок сделал шаг и оказался в комнате. Матрац простирался прямо от его ног. На матраце разметались Наташа и рыжий Козел. Друг друга они не касались, видимо, натешились, хмыкнул про себя Амок и тихонько похлопал Козла по ноге. Этого оказалось достаточно – Козел тут же вскинулся, приподнялся на локтях, непонимающе уставился на Амока.
– Есть разговор, – прошептал Амок и сделал знак рукой – дескать, следуй за мной, но тихо. И вышел в коридор, не дожидаясь, пока Козел прикроет срам и поднимется, вышел в полной уверенности, что тот все-таки выйдет следом.
Все так и получилось.
Козел не просто последовал вслед за Амоком, но и прихватил с собой штаны и черную майку – видимо, уже не верил, что этой ночью вернется в каморку. Амок бесшумно закрыл за ним дверь в комнату, потом дверь во двор.
Из темноты на свет слабой лампочки вышел Саша. Помните? Сто девяносто два сантиметра роста и косая сажень в плечах, как выражались классики.
– Это помнишь? – спросил Амок у Козла, беря со стола смертоносные горлышки от бутылок.
– Ну? – Козел явно оробел.
– Тогда пошел вон.
– Но так не делается... Это же ни в какие ворота...
– Саша, – повернулся Амок. – Оно меня обижает...
– Кто? – прогудел Саша. – Вот это Апполонио?
– Штаны наденешь на улице, пидор позорный, – прошипел Амок в ухо Козлу. – И не забудь калитку закрыть. С той стороны. Понял?
– Не надо бы так, Амок...
– А как надо?
– Хочешь, я скажу тебе одну вещь? Не ты здесь главный... И не я. Поэтому мы могли бы поговорить спокойнее... Без пидоров позорных...
И в этот момент во всем блеске проявил себя Саша. Он спокойно и даже величественно отодвинул Амока в сторону, взял из рук Апполонио его штаны и майку с голой Наташей на груди, ухватил за ухо, как нашкодившего щенка, и не то повел, не то поволок к калитке. Распахнув ее ударом ноги, он вывел Апполонио на улицу и, не обращая внимания на проходившую стайку коктебельской рано созревшей молодежи, подтащил его к своей машине.
И сказал:
– Однажды в этой машине мне пришлось в Симферополь везти труп. Он рядом со мной сидел. Меня трижды останавливали гаишники. И я им говорил, что, дескать, мужик перебрал. И я доставил труп куда надо. На кладбище. Теперь знаю, как это делается. Веришь?
– Ну, вообще-то, вроде того, что... Как скажешь...
– Слушай меня, Апполонио...
– Вообще-то меня зовут Антоном.
– Это папа с мамой назвали тебя Антоном. А здесь у тебя кличка, более подходящая... Апполонио. То есть оно. Мой тебе совет... Линяй. Вообще линяй отсюда.
– Я перед кем-то провинился?
– А зачем мне это знать? Я посоветовал, а ты поступай как знаешь... Вот твои штаны... А маечку с Наташей на груди изымаю. Заметано?
– А как я объясню? Ведь это ее подарок...
– Скажи – пропил.
– Я не пью.
– Боже... И в этом ты неполноценный.
– А в чем еще? – освоившись, поняв, что самого страшного с ним не случится, Апполонио явно начал дерзить.
– Не знаю, но уверен, что есть в тебе порча. Вали отсюда. Увижу возле этой калитки – буду бить. По морде. Не отвечай мне ничего – береги себя. Молчаливые дольше живут.
Вернувшись во двор, Саша увидел, что пакета на столе нет. Толкнув дверь в Наташину каморку, убедился, что она заперта изнутри, и с легким сердцем вернулся к своей машине. Апполонио он обогнал уже у почты. Проезжая мимо, с силой нажал на клаксон. Парень вздрогнул, отшатнулся, но Саша лишь приветственно помахал ему рукой. Мол, до скорой встречи, дорогой!
Стараясь двигаться как можно тише, Амок закрыл за собой дверь, внес в комнату пакет, расположил на шкафу, на столе ночную свою добычу и, раздевшись, осторожно улегся рядом с Наташей. Через некоторое время она, не просыпаясь, нащупала его в темноте и, положив голову на плечо, затихла до утра. А перед утром, еще в кромешной темноте, легкими срамными касаниями разбудила, и, что делать, ребята, что делать – случилось то, что со многими случается в предутренней темноте, то, что делает нас счастливыми и не забывается никогда. Так и не выпустив друг друга из объятий, они снова заснули и проснулись почти одновременно. Розовые солнечные зайчики, возникнув на скошенном потолке, начали медленно, со скоростью солнца, передвигаться по стене, потом соскользнули на диван, коснулись подушек, коснулись Наташиных ресниц...
Открыв глаза, она некоторое время смотрела в потолок, потом осторожно высвободилась из объятий Амока, села и только сейчас, взглянув на него, резко отодвинулась...
