Сантьяго Пахарес - Без обратного адреса
Сколько Давид себя помнил, больше всего на свете ему нравилось читать. Пока его матушка в воскресный вечер составляла картинку-пазл, приспособив под нее доску, которая, впрочем, служила в их доме самым разным целям, например раскатыванию теста, – он забивался в уголок с книжкой Эмилио Сальгари и с его доброй помощью углублялся в дебри Борнео, плыл через моря и преодолевал горные хребты. Невинные приключенческие сюжеты сменялись, по мере его взросления, все менее невинными. В бакалавриате Давид впервые прочитал классические русские романы и всерьез задал себе вопрос: что такое литература? Чем больше читал, тем больше хотелось читать: одни книги влекли необходимость других, и так до бесконечности.
Подростком он попробовал писать. Думал, что сумеет. Читал очень много, больше, чем обычный мальчик, и имел склонность к выдумыванию разных занимательных историй. Но когда Давид, просидев немало каникулярных летних ночей над пишущей машинкой, которую сменил текстовый процессор, перечитывал написанное, понимал: чего-то недостает. Того самого, что отличает литературу от любительских упражнений. Сюжет развивался, но натужно, словно из-под палки. Локомотив пыхтел, скрипел, а скорости не набирал.
Принять это положение вещей было не так-то просто. Давид ведь много раз и вблизи наблюдал развитие писательского дара, его становление от первых публикаций до вершин. Видел, как трудно вырабатывается у писателя его личный стиль, как много надо работать над сюжетом и системой персонажей, чтобы они выглядели непринужденно и естественно, как в жизни и хорошей литературе. Он знал, каковы бывают первые краткие опусы даже у самых талантливых – весьма далекими от совершенства. Вообще никому никогда не удалось бы начать сразу с шедевра. Далеко не все великие и первый свой роман делали удачно, и редко кто становился мировой знаменитостью ни с того ни с сего. Многие лет до тридцати-сорока писали хорошие, но не выдающиеся произведения и лишь позднее печатали книгу, которая позволяла им надеяться на прочное литературное будущее, словно все написанное раньше являлось лишь подготовкой. Может, он как раз из таких писателей?
Давид потерял много времени, прежде чем понял: нет. Не писатель вообще. Жить стало даже проще. И только когда не спалось перед рассветом (теперь он уже не стучал ночами по клавиатуре), какая-то острая игла порой касалась сердца. Стал ли он тем, чем мог и должен был стать?
Мы никогда не становимся теми, кем мечтали быть. Иначе мир наполовину состоял бы из футболистов и космонавтов. А он состоит из таксистов, кассиров в супермаркете, рабочих метро, мясников и рыбаков. Разве дети в школьных дворах, думая о своем будущем, мечтают стать кассирами? Кто-то из писателей, с кем Давид работал, однажды сказал: мы все умеем писать лишь об одном: своих несбывшихся мечтах. Они-то и называются литературой. Элиминация и субституция.
Так что он читает теперь Хеннинга Манкеля. Руководствуясь исключительно личным вкусом.
Давид был доволен своей работой и судьбой. Он работал с писателями, столь ему близкими по духу, и работал рука об руку, почти как соавтор. Видел их работу так близко, как это возможно для другого человека, следил за каждой их мыслью, сравнивал их с собой. Страстно и тоскливо ждал, что наблюдения откроют ему тайну: почему их нейроны работают так, что они, а не он, могут сочинять книги и становиться все богаче, известнее. Сочинять книги. Сбывшаяся мечта. Наблюдения не открыли ничего нового. Если психологом называют человека, которого интересует не красавица, вошедшая в комнату, а реакции на нее тех, кто в комнате находится, то писатель – тот, кто наблюдает этого наблюдателя-психолога, а также окружающих его людей и красавицу.
Писатели бывают разные, и работать с ними нужно по-разному. Давид это умел. Он был очень хорош на своем месте.
И вот все это он был готов бросить ради Сильвии. Хватит жить в мире чужого воображения, теряя из виду собственную реальную жизнь – свою семью, живую женщину, живого ребенка. Хватит вкладываться от всей души в чужие книги, даря им успех, которого без него, вероятно, у них и не было бы. Да, он будет скучать без литературных бесед, но еще больше он скучает без Сильвии. С книгами не согреешься в постели. Они тебя не обнимут, когда тяжело на душе. Не разбудят на рассвете поцелуем, не проведут ладонью по бедру.
Вот что являлось ставкой в игре. Вот почему Давид был готов отказаться от редакторской работы ради скучной кабинетно-чиновничьей. Вот почему приехал сюда, в Бредагос. Ради Сильвии.
А она не оценила, приняв его за эгоиста, который цинично обманул ее в своих целях, манипулировал ею. Ну а если бы он объяснил ей все с самого начала, поняла бы, поддержала? Нет. Она не поняла бы, что все это лишь однократное напряжение ради их будущего, ради благоденствия семьи. Странная Сильвия, живет, словно сейчас семидесятые! Теперь, чтобы вырастить ребенка, нужно целое состояние! Пеленки, коляски, башмачки, частные школы, гаджеты, да не хуже, чем у соклассников… еще и еще… одежда, компьютер, мебель, счета за электричество, газ и Интернет, мотоциклы, машины… Деньги, деньги, деньги. Где их брать? Из зарплаты, Сильвия, из хорошей зарплаты, например директора издательства. Вот чего ты не понимаешь.
Давид глотнул пива с виски. Усталость была чудовищной. Голова раскалывалась, знобило. Догнать ее, просить прощения? Бесполезно. Он знал Сильвию. Она никогда не сердилась по пустякам, но уж когда обижалась, то всерьез и надолго. Печально молчала, не принимая знаков внимания, угрожающе долго размышляла о чем-то. Визгливые скандалы с битьем тарелок о стену никогда не входили в ее репертуар. Просто она день за днем существовала рядом, с пустыми глазами, без отклика на попытки примирения, неохотно и учтиво общаясь с ним. Когда Сильвия в таком состоянии, петь серенады под ее окном, может, и романтично, но заведомо глупо. Он должен сделать то, что принесет пользу их общему будущему. То есть найти Томаса Мауда. Молниеносно! И вернуться в Мадрид с известием о своем повышении. Сказать, что больше никуда от нее не уедет, что все будет, как она хотела. Он для нее все сделает. И будет ждать, пока она не простит его, не поймет, что ведь все это было сделано только ради нее.
Теперь Давид нуждался в плане – как все это осуществить? Сидя здесь над виски с пивом, проблему не решить. Шестипалость больше не служит ему проводником. Хорошо. К черту шестипалых. Он станет искать писателя. И найдет, сколько бы пальцев у того ни было. К черту тайны. И к черту литературу. Теперь он будет жить среди зеленых листьев, а не бумажных листов. Вперед, к реальности!
Давид отправился к стойке, чтобы расплатиться, и столкнулся там с парнем, которого уже дважды видел здесь, причем оба раза тот очень невежливо не ответил ему на вопрос. Парень вяло ел яйца, фаршированные ветчиной, и запивал их чем-то из бутылки. Жевал медленно и словно с трудом, пил маленькими глотками. Давид не знал, кто он. Оба раза парень не отвечал на вопросы, убегая прочь. Сейчас Давид посмотрел ему в лицо – парень опустил голову, продолжая жевать.
– Ты меня помнишь? – спросил Давид.
Никакой реакции.
– Эй! Ты помнишь меня?
Как об стенку горох. Давид решил сделать еще одну попытку:
– Мы же виделись у Эстебана, помнишь?
Парень наконец посмотрел на него. Прямо, твердо, с вызовом.
– Вы здесь чужой, – холодно ответил он. И, запив из бутылки последний кусок, быстро вышел из таверны.
Давид, ни понимая, чем вызвал такую отповедь, растерянно смотрел ему вслед. Сзади, тихо смеясь, приблизился Ион, хозяин заведения.
– Пообщались? Ну-ну…
– Он мне сказал, что я чужак.
– Да вы, Давид, не парьтесь особо насчет Джерая. Он у нас… ну вот такой Джерай. Мы его хорошо знаем и прощаем. Да, он со странностями. Не разговаривает ни с кем, кого ему не представили.
– Ну надо же! Не представили!
– Как в детстве внушили, что нельзя разговаривать с незнакомыми, так он с тех пор и следует родительскому наказу. Буквально и упорно. Деревенский дурачок, безобидный, даже забавный. Он вообще ни с кем не разговаривает, ни со знакомыми, ни с чужими. Прирожденный созерцатель.
– Ясно. Ну, по крайней мере, сейчас он меня заметил, даже пробурчал что-то. Обычно просто разворачивался и уходил.
– А! Ну да, он же только что позавтракал. Вот едок так едок, ни крошки не оставит, а яйца просто обожает. Я его подкармливаю. Завтракать приходит аккуратно, каждый день, спасибо ни разу не сказал. Единственное, что я от него сегодня слышал: «А ветчина будет?» Но я не сержусь. Он у нас, в общем, славный мальчик. Три с половиной.
– Простите?..
– Я говорю, пиво с виски – три с половиной евро. Или вы думаете, что я и вас пригласил позавтракать?
Глава 12
Барранкильяс
Корзина уже оттягивала Анхеле руку. Консервы из тунца и сардины были в жестяных банках, гвозди тоже весили немало, а тут еще упаковки клея по дереву и металлические уголки в немалом количестве. Лавка Эмилии торговала и продуктами, и стройматериалами, и залежалыми женскими журналами.
