Татьяна Устинова - Сто лет пути
Варвара взяла со стола длинный и узкий ножик и стала аккуратно чистить яблоко.
— Варечка, вы там закончили?
— В автоклав поставила, да.
— Тогда я приступлю.
Дядька в халате протиснулся мимо них и канул среди реторт и горелок.
Варвара отрезала ломтик и отправила в рот. Дмитрий Иванович молчал.
— Вкусное яблоко! — сказала она, прожевав. — Я люблю осенние.
— Антоновки сейчас уже почти не осталось, — доложил Шаховской. — Яблони живут, конечно, долго, дольше людей, но и они… конечны. Когда-то был сорт, назывался «Добрый крестьянин». А потом его не стало, и никто не вспоминает. Представляете?
— Представляю, — она протянула ему ломтик, он взял.
Следовало еще что-то сказать, чтобы она поняла, как ему важно, чтобы она пошла с ним, а не читать лекции про сорта яблок, но он не знал, как это говорится. Не умел.
Огромная часть жизни, в которой принято назначать девушкам свидания, и приглашать в кафе или на прогулку в парк, и разговаривать о пустяках, страшно важных, никогда не имела к нему никакого отношения!..
— Пойдемте? — спросил он.
— Куда?
— К бабке.
Если б она засмеялась русалочьим смехом или сказала, что «рабочий день еще не кончился», он бы извинился и ушел. Ничего и никогда не вышло бы из проводов до облезлой двери подъезда на Мясницкой, историй про «Детский мир» и музыкальную школу, из хруста ноябрьского льда под ногами, из разговоров про яблоки и тысяча девятьсот шестой год.
Варвара Звонкова поделила оставшееся яблоко пополам и заявила:
— А хоть бы и к бабке!
И стала снимать халат.
— Лев Иосифович, Лев Иосифович! Я ухожу! Автоклав сам выключится, следить не нужно.
— Хорошо, — откликнулись из-за реторт. — В добрый час!
На улице Варвара немного пощурилась на холодное солнце, ни с того ни с сего выглянувшее в узкий просвет между домами, независимо повела носом и взяла Дмитрия Ивановича под руку.
— Ну, куда идти? Где ваша бабка?
Шаховской поцеловал ей руку, и она ему улыбнулась своей дивной улыбкой.
— Вы меня все время сбиваете, — сказал он первое, что пришло в голову. — Мне нужно искать исторические версии и думать о прошлом. А я думаю, как бы нам с вами увидеться!..
— Так бывает, — ответила Варвара совершенно серьезно.
— Редко.
— Редко, но бывает.
— И не со мной.
— Ну, и не со мной точно! — подтвердила Варвара.
Тут его телефон грянул марш. Он грянул так, что на них удивленно оглянулись какие-то прохожие, не ожидавшие ничего подобного.
— Слушайте, зачем он у вас так орет?! — спросила она.
— Я не знаю, что сделать, чтобы не орал! — Шаховской выхватил телефон. — Я его на пол кинул, так он вообще… распоясался. Да!
— Дмитрий Иванович, — сказал в трубке знакомый насмешливый голос. — Вы сию минуту никуда не опаздываете?
— Петр Валерианович?
— Я, я, — отозвался Ворошилов. — Можете сейчас в Думу приехать?
— Наверное, могу.
— Тогда приезжайте. Я переговорил с Александром Бурлаковым, о котором, помните, у нас содержательная беседа была.
«Еще бы не помнить!» — подумал Шаховской.
— Я ему рассказал, что вы… с нашей стороны человек. Не прохиндей какой-нибудь.
«Я не прохиндей», — подумал Шаховской.
— Он готов по мере возможности ответить на ваши вопросы.
— Спасибо вам, — сказал профессор. — А я так понял, что помогать вы мне не собираетесь.
Ворошилов помолчал.
— Когда могу, всегда стараюсь быть полезен, Дмитрий Иванович. И номер мой зафиксируйте, чтоб легче нам было друг друга обрести в случае надобности. Пропуск вам я заказал.
Дмитрий Иванович попросил еще пропуск для Варвары Звонковой, Ворошилов нисколько не удивился или сделал вид, что не удивился, и записал «данные».
В Думе Шаховской вдруг почувствовал себя героем и отчасти «государственным человеком», как выражался полковник Никоненко. Все же Варвара ни разу не была в этом интересном месте, а он здесь — почти старожил. Подумаешь, в коридорах путается и на лифте не туда уезжает!
— А в буфете можно кофе выпить? Или там только депутатам наливают? — спросила она.
— Что вы, ей-богу, Варвара Дмитриевна!
— Страшно любопытно выпить кофе в Думе.
Шаховской не стал говорить, что кофе здесь самый обыкновенный, и места мало, тесно, шумно, сесть негде, чаще всего приходится стоять за высокими круглыми столиками, как в рюмочной. Конечно, интересно, еще бы! Все это страшно интересно увидеть… своими глазами, а не в новостях по телевизору.
Странным образом они приехали сразу именно туда, куда нужно, не путешествуя по цокольным этажам и переходам, и нос к носу столкнулись с режиссером Говорухиным.
— Дмитрий Иванович! Здорово! Ну, ты посмотри, а? Я отсюда, а он сюда!
Поглядел на Варвару немного гусаром и представился:
— Говорухин Станислав Сергеевич, режиссер.
— Здравствуйте, — выговорила Варвара.
— Ты в нее, что ль, влюбился, Дмитрий Иванович? — И, понизив зычный голос, Варваре почти на ушко: — Точно вам говорю, влюблен! По роже сразу видно.
Он величественно шагнул в лифт, оставив за собой общее смятение чувств, и только оттуда засмеялся и помахал зажатой в руке кепкой.
— Слушайте, Дима, — сказала Варвара, когда двери кабины закрылись. Вид у нее был такой, как будто она только что пробежала стометровку и еще не успела отдышаться. — Какая у вас тут… насыщенная жизнь.
— Это же парламент.
— Вот именно! А со стороны кажется, что здесь не люди, а, не знаю, статуи, понимаете? Статуя Станислава Говорухина. Статуя еще какого-нибудь деятеля.
— Люди, — сказал Шаховской. — Конечно, люди! Недавно на заседании вспоминали, как двадцать лет назад, когда эта Дума только зарождалась, все ждали зарплату. Декабрь, Новый год на носу, а денег ни у кого нет. И зарплату дадут только в январе, а это девяносто третий год. Ни еды, ни питья. И непонятно, что со страной будет. То ли гражданская война, то ли еще какая-нибудь. Как в девятьсот шестом, один в один.
— Все повторяется?
— Не знаю, Варя. Мне кажется, не в повторении дело.
— А в чем?
— Есть путь, и по нему надо пройти. Его нельзя ни обойти по обочине, ни проскакать на коне, ни облететь на самолете. С него можно свернуть в кусты, как в семнадцатом году, но так или иначе придется вернуться, причем именно в ту точку, с какой свернули. И дальше идти. Проскочить вперед не удастся. Пока не пройдешь, ничего не будет.
— Чего — ничего?
— Ну, того, о чем все мечтают — демократии, цивилизованных общественных отношений, уважения к власти. Вы же все знаете!
— Это когда будет-то? В следующей жизни? Или через одну?
— Если бы после девятьсот шестого никуда не сворачивали, уже было бы.
— Вы в это верите?
— Хуже гораздо, — ответил Шаховской. — Я знаю.
Он открыл перед Варварой дверь в тесную приемную и пропустил ее вперед.
— Здрасти, — сказал Александр Бурлаков довольно хмуро. В руках он держал бумаги, которые подавала секретарша, и сегодня он еще больше был похож на штангиста, удрученного тем, что не взял вес и его наказали, вместо штанги заставили возиться с какими-то бумажонками. — Проходите в кабинет, я сейчас.
Он зашел следом, прикрыл за собой дверь и мрачно осведомился, чаю или кофе.
Шаховской, который был совершенно уверен, что из чая и кофе ничего не выйдет, сказал, что и то, и другое было бы отлично. Бурлаков взглянул на него и уставился на Варвару.
— Варвара Дмитриевна с Петровки, — объяснил Шаховской туманно.
— Ворошилов звонил, просил с вами переговорить, — сказал Бурлаков. — А Петр Валерианович редко просит! А вы следователь, что ли? Убийство Ломейко расследуете?
Варвара, которая с интересом оглядывалась по сторонам, даже не поняла, что мрачный депутат обращается именно к ней.
— Я?.. Да, я участвую… в расследовании. В общем и целом.
Бурлаков, не слушая, побарабанил пальцами, положил одну папку на другую, посмотрел в окно, а потом зачем-то под стол.
— Я в тот раз не понял, — наконец, сказал он Шаховскому. — Кто вы, откуда. Думал, вы тоже… заинтересованная сторона. Поэтому сразу обозлился. Хорошо, Ворошилов позвонил!..
Это была попытка извинения, и Шаховской извинение принял.
— Я и есть заинтересованная сторона. Полковник Никоненко, который ведет дело, просил меня с вами встретиться. Вы ведь с Ломейко не ладили, да?
— Да чего там «не ладил»! Еще немного, и я бы его посадил. И наплевать мне на папашу его всесильного!
Дмитрий Иванович немедленно почувствовал себя гением сыска, который вот-вот узнает нечто важное, а Варвара перестала исподтишка оглядываться по сторонам и насторожила уши.
— Подождите, Александр, — тут Шаховской понял, что не знает его отчества, подождал, что тот подскажет, но депутат лишь мрачно сопел. — Что значит — посадили бы?
