Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
– Это ты, ты все им рассказала! Что они приехали? Убить меня? – Он выкрикивал слова все тем же фальцетом, глотая окончания и размахивая руками, как тряпичная кукла в деревенском театре.
Наташа стояла на середине лестницы, полукругом спускавшейся со второго этажа. Было понятно, что она стоит там давно, и просто никто из мужчин ее не замечал. Вилен затих так же неожиданно, как и начал выкрикивать свои безумные обвинения. Тишина, наступившая в гостиной, стала почти звенящей. Наташа, поправив свой наскоро накинутый пеньюар, спустилась вниз еще на две ступеньки. Она так часто думала об этой встрече – и вот стояла перед ним совсем неподготовленная к ней, вскочившая с постели почти в чем мать родила и не узнающая смотревшего на нее одноклассника. Его холеное, бронзовое от автозагара лицо казалось чужим. И взгляд когда-то так любимых глаз был теперь жестоким и безжалостным. Наташа впервые видела Романа в костюме, и его белые манжеты, сцепленные платиновыми запонками, показались ей похожими на те, что использовал Вилен, отправляясь на свои вечеринки, и поэтому омерзительными.
– Иди к себе! – сказал Кольцов, взяв себя в руки и на правах отца пытаясь как-то привести ситуацию в деловое русло.
Наташа уже хотела уйти; и даже не по привычке слушаться своего всемогущего отца – она просто не могла сейчас смотреть на человека, внешне так похожего на ее героя, но которого она совсем не узнавала.
Часто, очень часто по вечерам, пытаясь заснуть, она представляла себе, как могла бы произойти их встреча. Иногда они встречались случайно, а у него жена, дети; иногда он находил ее, настигал в толпе, клал руку на плечо – и она, оборачиваясь, замирала на месте. Внезапно она поняла, как благодарна мужу за его отказ от нее как от сексуального объекта. И это неожиданное чувство заставило ее остаться.
– Здравствуй, Роман, – сказала она и удивилась сама, насколько твердо звучал ее голос.
– А! Так у тебя, значит, все-таки есть любовник! – визжал Вилен, на самом деле благодарный, что она не оставила его одного с двумя гангстерами.
В том, что его тесть способен на все, он не сомневался уже давно. Его инстинкт самосохранения подсказывал ему, что надо выбрать формат семейной ссоры, а не деловой беседы. Он продолжал истерику, хотя на самом деле чувствовал, как гора свалилась с его плеч и самое страшное уже позади.
– Отлично! Прекрасно! При живом муже он заявляется сюда вместе с твоим папашей, которому законы не писаны! Ты посмотри, у меня, наверное, сломан палец на руке, я не смогу сегодня работать! Он меня чуть не убил! – продолжал причитать Вилен, но фальшь в его интонации могла обмануть кого угодно, только не старого особиста.
– Вилен Алексеевич, вы рано расслабились, – сказал Кольцов и, перелив коньяк из одной рюмки в другую, поставил пустую обратно на буфет; поднеся вторую поближе к лицу, вдохнул благородный аромат и, медленно смакуя каждую каплю, выпил до дна. Помолчал, пока обжигающая жидкость спустилась вниз до желудка, и сказал: – Если вы, голубчик, недовольны результатами действий этого джентльмена… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть на нашем маленьком семейном petit déjeuner[53]? – обратился он уже к Чекарю и продолжил, глядя снова на зятя: —…То я думаю, он может все начать сначала и исправить свои недоработки!
– Прекратите! Прошу вас, этот ваш язвительный тон, он совершенно неуместен, – ответил Вилен уже спокойно, поняв, что отделаться семейным скандалом не удастся и лучше вести себя разумно.
– Расскажи мне, кто на тебя вышел и что он от тебя хочет, – сказал Кольцов, присаживаясь рядом на диван, немного развернувшись в его сторону и создавая таким образом ощущение сопричастности к проблемам допрашиваемого.
– Вы… – открыл было рот Вилен, но тесть знаком остановил его.
– Я ничего не знаю, начни оттуда, откуда тебе удобно, и расскажи мне все в деталях, – Кольцов принял позу человека, готового выслушать и помочь, хотя единственным его желанием было заточить Вилена в кувшин на ближайшие тысячу лет – так как когда-то поступали с докучливыми джинами.
Путаясь в подробностях и постоянно перепрыгивая с одного события на другое, Вилен кое-как рассказал им про Феликса Варгаса Кондори, про картины Веласкеса, Гойи и Ренуара, про двести килограммов чистого колумбийского порошка, необходимого для сделки, и о том, как он согласился на все это.
– Так ты познакомился с ним у Фирсовой? Ты был там один? – спросил Кольцов, называя Анну Павловну по фамилии.
– Он был у нее со мной, – сказала Наташа. Она уже спустилась вниз и стояла с чашкой остывающего латте в другом конце гостиной, так и не решившись сесть в кресло из-за своего слишком короткого пеньюара. – И этот Феликс Кондори – не тот, за кого себя выдает, его родители не могут быть латиносами, и он никогда не жил в Боливии. Он делает незаметные ляпы в идиоматике, – решила добавить она.
– Почему ты не сказала мне об этом сразу? – спросил Вилен по своей привычке всегда винить в своих бедах всех, кроме себя самого.
Наташа даже не повернулась в его сторону: то, что она сказала, должно было помочь ее отцу, а вступать в перепалку не имело смысла. Она опять смотрела на Романа. Он стоял, повернувшись к ней в профиль, засунув руки в карманы брюк, и за все время не произнес ни звука. Только что ее мысли вихрем кружились вокруг ощущения, что она не любит этого нового, повзрослевшего и, очевидно, успешного человека. Паттерн спасительницы был нарушен, и вот, казалось бы, он может не только защитить ее от темных сил, подобравшихся через пороки Вилена к ней самой, но и спасти ее, еще совсем молодую женщину, от неминуемого увядания, сопутствующего ее монашеской жизни. Почувствовав себя неуютно в одном наброшенном на голое тело пеньюаре, она, не говоря ни слова, ушла наверх, решив больше не возвращаться в гостиную.
Приведя себя в порядок, Наташа натянула свои любимые черные джинсы и свитер с широким горлом и, держа короткую норковую шубку в руке, спустилась по запасной лестнице прямо в гараж. Она не замечала первых слез, выступивших в уголках ее глаз, до тех пор, пока они не стали мешать ей управлять «Порше» в плотном потоке машин, характерном для обычного рабочего дня любой столицы. Наташе пришлось остановиться, и она долго поправляла макияж, пытаясь успокоить с таким опозданием нахлынувшие чувства. Зайдя в свой офис на третьем этаже русской миссии в ООН, она с досадой поняла,
