Королевы бандитов - Шрофф Парини
Почти все утро она провела перед зеркалом на дверце шкафа, выщипывая жесткие волоски на подбородке, которые вдруг настырно полезли год назад непонятно с чего; на них приходилось охотиться, вертеть головой, чтобы поймать солнечный свет. Гита злилась, неловко орудуя пинцетом, и сочиняла монолог со всеми своими претензиями к Салони, как то: Салони могла бы использовать свой авторитет у местных жителей во благо, к примеру, для того, чтобы помочь Гите и Руни, а она лишь сеяла зло; Салони – безжалостная эгоистка; у Салони нет ни одной подруги. Слово «подруги» она заменила на «союзницы», одновременно победоносно выдернув наконец упрямый черный волосок. В этот момент и раздался стук.
– Чего тебе? – проворчала Гита, открыв дверь, перед которой стоял мальчик.
Он опасливо попятился:
– Пожалуйста, не делайте так, чтобы мои кишки поджарились и вывалились из попы.
Тут она могла бы закатить глаза и захлопнуть дверь, но такого Гита о своих способностях еще не слышала и не могла не оценить полет воображения.
– Ладно. Твои кишки останутся на месте.
– Спасибо. – Он на мгновение закрыл глаза и облегченно вздохнул. – Мама сказала, что вы должны срочно к ней прийти.
– Меня не волнует, что говорит твоя мама.
– Почему вы такая злая?
В доме тявкнул Бандит, и круглое лицо мальчика просияло:
– Эй, у вас там собачка? Я люблю собачек, но мы не можем завести питомца, потому что у мамы аллергия на шерсть.
– У твоей мамы аллергия только на здравый смысл, – фыркнула Гита.
Мальчик попытался заглянуть в дом:
– А снеки[86] у вас есть?
«Безобразие», – мысленно ужаснулась Гита. Все-таки то, что этот невежа в коротких штанишках вырос без ее воспитания, было большим упущением.
– Нет у меня снеков, нахаленок. Ты такой же невоспитанный, как твоя мамаша. Иди домой. – И она захлопнула-таки дверь.
Но он постучал снова, и пришлось открыть.
– Тетя, пожалуйста, пойдемте со мной! Мама рассердится, если я вернусь без вас!
Гита помедлила, решив пока не хлопать дверью во второй раз:
– Она что, побьет тебя?
Мальчик изумленно уставился на нее:
– Нет…
– Жаль.
– Она сказала, что если вы откажетесь прийти, я должен напомнить вам про… – Сын Салони напрягся, пытаясь вспомнить, и его лицо собралось в кучку, как будто он боролся с продолжительным запором, а потом расслабилось, когда он сдался. – Не помню. Что-то про тетю Фарах, и самосы, и…
– Пошли.
Они сделали несколько шагов в благословенном молчании, после чего мальчика снова прорвало.
– А у тети Фарах есть еще самосы? – поинтересовался он голосом, полным светлых надежд. – Я люблю самосы.
– От ее самос лучше держаться подальше, – проворчала Гита.
– Почему? – Ответа дожидаться он не стал и без паузы продолжил: – Мама никогда не покупает снеки, потому что она всегда на диете или типа того. Папа говорит, она поэтому такая злая. Прям как вы! Вы, что ли, тоже на диете?
– Нет.
– А почему вы тогда такая злая?
– Давай сыграем в игру.
– Окей! – Мальчик отвлекся, потому что они проходили мимо дома Аминов, и крикнул хозяйке: – Рам-Рам!
Перед лачугой была расстелено большое полотенце с горкой острого перца – яркого еще, но сморщенного. Миссис Амин кивнула сыну Салони в ответ на приветствие и продолжила сортировать перец.
– А это будет не очень спокойная игра? – снова затрещал мальчик. – Взрослые соглашаются играть со мной только в спокойные игры.
– С чего бы это, ума не приложу.
– Я люблю все снеки, но больше всего конфеты.
– Как необычно.
Он покосился на Гиту с недоумением:
– Чего ж тут необычного? Вы, наверно, мало детей знаете.
– Вообще не знаю.
– Ну, ничего, бывает, – милостиво покивал мальчик.
Сегодня вся деревня была охвачена праздничной суетой. Замужние женщины постились и потому были освобождены от повседневных домашних обязанностей; на улицах можно было встретить только незамужних. Гита со своим конвоиром свернула на тропинку, и вскоре их обогнала девушка, у которой на голове балансировали две металлические кастрюли, прикрытые расшитой подушкой. Следом гуськом шагали два подростка, держа на плечах длинную палку с подвешенными к ней ведрами с водой.
Мужчины украшали дома к вечернему торжеству, некоторые лезли по приставным бамбуковым лестницам к балконам вторых этажей. Гирлянды из бархатцев и золотистой мишуры обрамляли дверные проемы и оконные рамы. Почти на всех домах красовался индуистский священный символ – свастика с четырьмя красными точками. Торговцы катили тележки с угощениями, зазывая покупателей.
– Эх-хей! Давайте купим пакору[87]! – Сын Салони окинул взглядом однотонную одежду Гиты. – Вы ведь не поститесь сегодня, да? Потому что у вас ведь нет мужа. То есть он вроде как был, но потом вы слетели с катушек и скормили его…
– Собакам?
Мальчик вытаращил на нее глаза:
– Мне говорили – леопардам… А на самом деле собакам да? То есть… своей собаке? Той, которая у вас дома?!
Гита вздохнула.
– Слушайте, а как вы стали чурел? По-моему, ужасно круто уметь превращать людей в тараканов, или делать так, чтобы они покрывались целиком фурункулами, или заставлять их есть червей…
– Вот последним я бы занялась прямо сейчас.
– А что ваш муж такого сделал, отчего вы прям с катушек слетели?
– Задавал слишком много дурацких вопросов.
Мальчик сочувственно покивал:
– Это я понимаю – у меня младшая сестра есть. Так вы не поститесь сегодня, нет?
– Нет.
– Класс! Мама не разрешает приносить пакору домой, но мы можем быстро съесть ее на улице.
– А деньги у тебя есть?
Он нахмурился:
– Честно говоря, нет.
– И как ты купишь пакору?
– Ну, вы же можете дать мне денег.
Гите в последнее время порядком поднадоели люди, претендующие на ее заработок.
– Да ты взрослеешь не по годам, такими темпами скоро мужчиной станешь.
Мальчик переступил с ноги на ногу:
– Так мы… покупаем пакору?
Гита задумалась на мгновение.
– Я куплю тебе пакору, если ты пообещаешь искупать моего пса.
– Заметано!
Они ударили по рукам, и Гита купила кулек овощей во фритюре. Мальчик не стал ждать, когда они остынут, – заохал и запыхтел, закидывая в рот горячую еду. Вокруг его лица завихрился пар.
– Похоже, аппетит у тебя, как у твоей матушки, – хмыкнула Гита.
– О да, – заулыбался он с набитым ртом, демонстрируя ей полупрожеванную пакору. – Но таким толстым, как она, я ни за что не буду.
– Ну, мало ли. Все меняется. Ты, конечно, не помнишь, но до того, как родилась твоя сестра, мама тоже была худенькая.
Мальчик изумленно отвесил челюсть, и Гита кивнула:
– Правда-правда. В школе она за шваброй спрятаться могла.
– Так вы знали мою маму? Когда она была маленькой, да?
– Конечно. Мы с ней родились и выросли здесь, в этой деревне, так же, как и ты.
– Погодите… – Он замедлил шаг. – Так вы, значит, тоже были маленькой? А чурел вы уже тогда стали? Мини-чурел?
– Да. Нет. Нет.
– А какой мама была в детстве?
– Командовала всеми подряд.
Он возвел глаза к небу:
– Значит, такой же, как сейчас. Эй, а почему вы ни разу к нам домой не приходили?
– Приходила. Я каждую неделю бываю у вас на собраниях заемщиц.
– Нет, почему не ходите к маме просто так, в гости?
– У нас не те отношения для походов в гости. Мы не подруги.
– Так, может, подружились бы, если бы вы к ней приходили?
Они уже подошли к дому, где Салони временно открыла у себя студию росписи хной. Женщины болтали, ожидая своей очереди к кому-нибудь из двух мастеров, которых пригласила хозяйка дома. Прити сидела на качелах, и художник разрисовывал замысловатыми узорами ее руку, положенную на подушечку. При виде Гиты она замахала ей свободной рукой: «Рам-Рам!» – что показалось Гите странным, поскольку они не были подругами. Фарах отсутствовала, ведь появление вдовы на празднике – к несчастью, а здесь собрались женщины, чтобы выполнить обряды, призванные несчастье от них отвести.
