Наталия Костина-Кассанелли - Яд желаний
— Нет, Сань, никак не могу. — Катерина даже вздохнула. — Мне тоже нужно бежать. Побеседовать с поварихой, которая тот самый подозрительный тортик делала. Который покойница в последний раз кушала и который ей жена любовника заказала, — пояснила она.
— Дохлый номер, — прокомментировал Бухин. — Не стала бы повариха ее травить. И как? Все же тортик ели. А умерла одна Кулиш.
— Ну, может, повариха что-то знает… О Столяровой, например. Или о Савицком.
— Скорее уж сама Столярова что-то в тортик подложила, — заявил Бухин. — Она же его от поварихи забирала, нет?
— И это тоже надо выяснить, — задумчиво сказала Катя, делая пометку в блокноте.
* * *Кондитер Татьяна Черная знала об оперной приме Ларисе Столяровой все. Когда любимая певица родилась, где училась, во сколько лет вышла замуж. Знала весь ее репертуар. Знала ее кондитерские вкусы, а заодно и предпочтения всей оперной труппы. И о ветреном муже своего кумира Татьяна также была осведомлена. Однако своими познаниями с явившейся из милиции несимпатичной девицей кондитер Черная делиться не желала. Ей почему-то сразу показалось, что рыжая оторва копает под Ларису Столярову, за которую меломанка-кондитерша была готова, как говорится, хоть на плаху.
Кате кондитерша тоже не понравилась. Глаза у работницы сладкого цеха бегали, не задерживаясь ни на одном предмете, руки теребили фартук, и от Катиных расспросов она пыталась отбояриться неопределенными оборотами. Катя устала от ее бесконечных «не знаю», «не помню», «не видела», «не слышала». Промаявшись с Татьяной Черной битый час, она не вынесла из состоявшейся беседы практически ничего конкретного, зато совершенно ошалела от запахов всяческой сдобы, доносящихся из цеха сюда, в кабинет бухгалтера, который ей любезно предоставили для работы. Посмотрев на часы и увидев, сколько драгоценного времени потрачено впустую, старлей Скрипковская поняла: нужно убираться восвояси, мастер-кондитер ничего толкового не скажет. Ну не глянулась ей Катя, и все. Наверное, нужно было Лысенко к ней подослать. Во-первых, тот ужасный сладкоежка, а во-вторых, любая женщина, пообщавшись с ним десять минут, готова была для бравого капитана на все.
Она вздохнула, сложила свои бумажки стопочкой, потом подровняла их и снова вздохнула:
— Ну, Татьяна Афанасьевна, если вы больше ничего не знаете… Не буду вас мучить. Распишитесь здесь и здесь.
Кондитерша сидела напротив в белом, пропахшем чем-то приторным халате, с белым же гофрированным колпаком на голове и неприязненно смотрела на милиционершу. Руки ее, розовые, пухлые, с гладкими, коротко остриженными ногтями, были сложены в замок на животе, а губы скорбно поджаты. Ручку она почему-то брать не спешила.
— Я недавно у Ларисы Федоровны была, — мечтательным голосом сообщила Катя, как бы не замечая ни поджатых губ, ни антипатичного взгляда, — прямо у нее дома. Там столько фотографий! Знаменитости разные, и с автографами… По-моему, Лариса Федоровна — замечательная певица!
Черная нерешительно взяла ручку.
— Вот здесь, где галочка, — указала Катя. — Вы просто распишитесь, что мы побеседовали. Это не допрос, и ни к чему вас не обязывает. Да, Лариса Федоровна мне много о своей жизни рассказывала. Только муж ее, конечно… Да, вот еще здесь. И очень она, Татьяна Афанасьевна, пирожные ваши хвалила!..
Лицо у кондитерши неожиданно сделалось таким, что Катя непроизвольно замерла, боясь пошевелиться, совсем как легавая собака, учуявшая в кустах притаившуюся дичь. Пустая фраза про пирожные для примы, которую Катя выдала напоследок, оказала на ее собеседницу такое действие, что кондитерша едва не свалилась со стула.
— Здесь?.. — дрожащим голосом осведомилась Черная, шаря глазами по документу и не находя нужного места.
— Вот тут, — притворно вздохнула Катя и указала ноготком. Мысли ее неслись как угорелые.
Черная подняла оброненную ручку. Пальцы ее выплясывали, и последняя подпись настолько разительно отличалась от двух предыдущих, что и графологу показывать было не нужно. Старлей Скрипковская даже без экспертизы готова была присягнуть, что кондитер Черная находится сейчас в состоянии так называемого аффекта. Но что именно привело ее в это состояние?! Думать нужно было быстро, чтобы дожать мастерицу сладких дел прямо сейчас, не отходя, как говорится, от кассы. Какая фраза послужила спусковым крючком? О чем она говорила? Так… о том, что была у Столяровой дома… о фотографиях… автографах… муже… нет, о муже они почти не говорили. О пирожных? Пирожные? Или фотографии? Фотографии пирожных? Да не было там ничего такого… Или она сама все запамятовала? Катя силилась вспомнить, что именно было запечатлено на фотографиях дома у Столяровой. Что такого она увидела или сказала, отчего кондитерше стало дурно? Так, давайте пройдемся по всему ряду еще раз:
— Прекрасные пирожные… — осторожно начала Катя и тут же попала в десятку.
— Вы что, думаете, это я ее отравила?! — покраснев, как свекла, неожиданно бухнула полная, явно склонная к апоплексии Черная.
— Чем отравили?
— Пирожными, — мрачно сказала мастерица, стащила с головы колпак и вытерла лицо, по которому градом катился пот. — Вы ведь неспроста сюда пришли? Я так и поняла… Вы ж именно меня подозреваете?!
Катя приняла непроницаемый вид и не спешила с ответом. Татьяна Черная тоже замолчала, но было видно, что молчание дается ей тяжело. Ей нужно было еще выдержать паузу, и, может быть, хитрая рыжая милиционерша тоже посидела бы, попялилась своими бесстыжими гляделками да и пошла себе, несолоно хлебавши… Но паника, бурлящая сейчас бешеным потоком внутри, не дала ей этого сделать.
— Это не я! Я ее не травила! — свистящим шепотом произнесла кондитерша. — Я сначала кошке попробовать дала!
— Что дали? — тут же спросила Катя. — Торт?
— Пирожные…
Вот. Попала. Значит, кроме торта, были еще какие-то пирожные. Пирожные! Вот то ключевое слово, на которое так остро отреагировала Черная! Пирожные, а вовсе не фотографии. И пирожные эти в театре никто не видел. Значит, мастерица отнесла их прямо Столяровой. Так, что ли, выходит?
Катя старалась двигаться по чуть-чуть, боясь спугнуть неожиданную удачу.
— А что Лариса Федоровна с ними сделала? С пирожными этими?
Она незаметно включила в сумке диктофон. Запись, сделанную сейчас, нельзя было бы использовать в суде или как доказательство вины кондитерши, но если Черная одумается и начнет отпираться, то в дальнейшем она может сыграть свою роль, тем более что ее собеседница не производит впечатления человека, подкованного юридически.
— Наверное, она их мужу отдала… Я ей просто помочь хотела! Я ее много лет… она же просто замечательная! А он над ней издевался!
— Савицкий?
— Да, — выдохнула кондитерша.
— Так вы хотели отравить Савицкого?
— Никого я не хотела отравить! — вскричала кондитерша. — Бабка сказала, что это зелье!
— Какое зелье?! — опешила Катя.
— Приворотное.
Татьяна Черная замолчала, уставившись в одну точку на стене. Катя тоже туда посмотрела. На стене висел календарь с тремя пушистыми кошечками. Глазки у кошечек были стеклянные. На шее у каждой красовалась ленточка, к ленточке была присобачена розочка. У одной из кошечек изо рта торчал ядовито-розовый язык.
— Так где вы его взяли, это зелье?
— Купила, — безнадежно сообщила Черная, раскачиваясь на стуле и сминая накрахмаленный колпак. — Так и знала, что вы докопаетесь!
— А у кого вы зелье это самое, приворотное, купили, показать сможете?
— Конечно, покажу. Я за чужое отвечать не хочу! Я не знала… не думала! Не хотела… — Она прерывисто вздохнула. — Старушка одна, на базаре травками торгует… Я у нее травку одну все время беру, от печени…
Травки, цветочки… грибочки… У Кати сильно застучало сердце. Травки, грибочки! Вот оно! Грибной токсин под видом приворотного зелья! Только почему приворотного, а не отворотного? Токсин же нашли в организме Кулиш, а не режиссера… Мысли вихрем проносились у нее в голове, цепляясь одна за другую, свиваясь в логические цепочки, образуя далеко идущие выводы.
— Она вам сама травку предложила? Ну, зелье это самое?
— Нет. Мне-то оно зачем? У меня муж не гуляет. Я слышала, она девушке одной предлагала… ну, чтобы для жениха ее…
— И вы тоже попросили?
— Ну да. Я про Ларису Федоровну и подумала. Что ж она всю жизнь-то так… Только я сначала кошке дала.
— Зачем?
— Ну, мало ли чего…
Да, «чего» получилось немало. Уже два месяца они гребут это дело про театр, всех родственников, знакомых и конкуренток Кулиш по работе перебрали, а тут… кондитерша! Зелье приворотное!
— А кошка эта где?
— Здесь, у нас, при цехе живет.
— Так она жива-здорова?
— Ну да…
