Филлис Джеймс - Изощренное убийство
Альбертина Мэддокс работала хирургом, причем довольно успешно, до того как получила квалификацию психиатра. Вероятно, в свете амбивалентного отношения коллег к своей специальности можно было считать типичным то, что двойная квалификация доктора Мэддокс повышала ее статус в их глазах. Она представляла клинику Стина на заседаниях медико-консультационного комитета, где защищала ее от периодических нападок терапевтов и хирургов с остроумием и энергичностью, снискавших ей репутацию человека, которого следует уважать и бояться. В клинике она не принимала участия в спорах сторонников фрейдизма и эклектической медицины, как заметил Бейгли, в равной степени презирая обе стороны. Пациенты любили доктора Мэддокс, но это не впечатляло ее коллег. Они и сами привыкли к любви пациентов и просто отмечали, что Альбертина особенно хорошо справлялась с лечением сложных случаев феномена перенесения. Она была полной неприметной женщиной с седыми волосами и выглядела так, как и должна выглядеть счастливая мать семейства. У нее было пятеро детей — сыновья, умные и успешные, и дочери, удачно вышедшие замуж. Ее муж, человек заурядной наружности, и дети относились к ней с терпеливым вниманием и легким недоумением, что всегда поражало ее коллег в клинике, которым она казалась весьма грозной и авторитетной. Сейчас она восседала на стуле с Гектором, своим стареньким пекинесом, который в агрессивной позе расположился у нее на коленях, напоминая провинциальную домохозяйку в счастливом предвкушении дневного спектакля.
Доктор Штайнер раздраженно произнес:
— Послушайте, Альбертина, неужели у вас была острая необходимость приносить с собой Гектора? Не хочу показаться грубым, но это животное начинает распространять неприятный запах. Вам надо бы его усыпить.
— Спасибо, Пол, — ответила доктор Мэддокс глубоким мелодичным голосом. — Гектора усыпят, как вы эвфемистически выражаетесь, когда жизнь перестанет приносить ему удовольствие. Я полагаю, пока он еще не дошел до этого состояния. Не в моих правилах убивать живых существ только из-за того, что я нахожу их некоторые особенности неприятными, а также из-за того, позвольте заметить, что они в некотором смысле стали для меня обузой.
Доктор Этридж тут же заметил:
— Очень любезно с вашей стороны найти время заехать сюда сегодня вечером, Альбертина. Прошу прощения, что не смог известить вас заблаговременно.
Он говорил без всякой иронии, хотя знал так же хорошо, как и его коллеги, что доктор Мэддокс посещала только одно из четырех заседаний комиссии на том основании (она даже не пыталась этого скрывать), что ее контракт с региональным советом не содержал пункта, обязывающего ее ежемесячно выслушивать тоскливые речи вкупе со всякой бессмыслицей, к тому же в компании более чем одного психиатра Гектору неизменно становилось плохо. Истинность последнего утверждения демонстрировалась слишком часто, чтобы ее можно было без опасения подвергать сомнению.
— Я вхожу в состав этой комиссии, Генри, — снисходительно ответила доктор Мэддокс. — Разве существуют какие-нибудь причины, чтобы я не старалась попасть на ее заседание?
Взгляд, который она метнула на доктора Ингрэм, подразумевал, что не все присутствующие обладали равными правами. Мэри Ингрэм была женой провинциального терапевта и приходила в клинику Стина дважды в неделю давать пациентам анестезию на сеансах ЭШТ. Не будучи психиатром или консультантом, она обычно не присутствовала на заседаниях лечебно-медицинской комиссии. Доктор Этридж интерпретировал этот взгляд правильно и твердо сказал:
— Доктор Ингрэм оказала нам любезность, придя сюда по моей просьбе сегодня. Наиболее важные вопросы, которые предстоит обсудить на заседании, естественно, касаются убийства мисс Болем, а доктор Ингрэм была в клинике в пятницу вечером.
— Но она не входит в число подозреваемых, насколько я понимаю, — заметила доктор Мэддокс. — Мои поздравления. Весьма похвально, что нашелся хоть один медицинский сотрудник, который смог предоставить удовлетворительное алиби.
Она сурово посмотрела на доктора Ингрэм, всем свои видом намекая на то, что наличие алиби само по себе уже весьма подозрительно и вряд ли уместно для сотрудника ее уровня, учитывая то, что у трех старших консультантов его нет. Никто не стал спрашивать, откуда доктор Мэддокс узнала про алиби. Предположительно она успела поговорить со старшей сестрой Эмброуз. Доктор Штайнер произнес с обидой:
— Глупо рассуждать о наших алиби, как будто полиция всерьез может подозревать кого-то из нас! Для меня совершенно очевидно, что убийца залег в ожидании жертвы где-то в подвале. Мы это знаем. Он мог прятаться в течение долгих часов, возможно, даже с предыдущего дня. Он мог проскользнуть мимо Калли вместе с каким-то пациентом или притвориться родственником или сотрудником «скорой помощи». Он мог даже пробраться сюда ночью. В конце концов, все это и так известно. У преступника было полно времени, чтобы обнаружить, каким ключом открывается архив, и полно времени, чтобы выбрать орудие убийства. Ни идол, ни стамеска спрятаны не были.
— А как, вы полагаете, неизвестный убийца покинул здание? — спросил доктор Бейгли. — Мы достаточно тщательно обыскали клинику до приезда полиции, а они прочесали все еще раз. Двери в подвале и на втором этаже были закрыты изнутри, как вы помните.
— Он использовал шахту лифта, чтобы забраться наверх по подъемным тросам, и вышел через одну из дверей, ведущих к пожарной лестнице, — объявил доктор Штайнер, раскрыв свою козырную карту с неким самодовольством. — Я осмотрел лифт и могу сказать: это возможно. Мужчина — или женщина — небольшого роста, разумеется, способен протиснуться в щель над кабиной и попасть в шахту. Тросы достаточно толстые, чтобы выдержать значительный вес. Забраться наверх не так сложно для человека, обладающего хоть какой-то ловкостью. И худого, разумеется. — Он с удовлетворением оглядел собственный округляющийся живот.
— Милая теория, — кивнул доктор Бейгли. — Но к сожалению, все двери, ведущие к пожарному выходу, были также закрыты изнутри.
— Нет такого здания, куда не смог бы проникнуть отчаянный и опытный человек, а затем выбраться на улицу, — провозгласил доктор Штайнер свое мнение, будто бы оно подкреплялось огромным опытом. — Он мог выбраться из окна на втором этаже и двигаться по карнизу до тех пор, пока не дошел бы до пожарной лестницы. Я хочу сказать, что убийцей не обязательно должен быть кто-то из сотрудников, оказавшихся на дежурстве вчера вечером.
— Это могла быть и я, например, — заметила доктор Мэддокс.
Доктор Штайнер был непоколебим:
— Не говорите глупостей, Альбертина. Я не пытаюсь никого обвинить. Я лишь пытаюсь указать на то, что круг подозреваемых должен быть не так узок, как, по-видимому, представляется полиции. Следует проанализировать детали личной жизни мисс Болем. Очевидно, у нее был недоброжелатель.
Но доктора Мэддокс не так-то легко было отвлечь от темы.
— К счастью для меня, — заявила она, — я была на концерте Баха в Ройал-Фестивал-Холле вместе с супругом и ужинала там перед началом мероприятия. А так как показания Алисдера в мою пользу могут показаться подозрительными, стоит заметить, что со мной был мой деверь, который, между прочим, служит епископом. Епископом высокой церкви,[22] — самодовольно добавила она, будто фимиам и риза могли гарантировать добродетель и правдивость епископа.
Доктор Этридж кротко улыбнулся:
— Мне было бы легче, если бы какой-нибудь викарий-евангелист мог сообщить о том, где я находился между шестью пятнадцатью и семью часами вчерашнего вечера. Но разве, выдвигая все эти версии, мы не теряем время? Расследованием преступления занимается полиция, и мы не должны вмешиваться. Наша основная задача — обсудить его последствия для работы клиники и, в частности, предложение председателя и секретаря комитета назначить миссис Босток исполняющей обязанности заведующей административно-хозяйственной частью. Но лучше рассмотрим вопросы по порядку. Если позволите, я подпишу протокол последнего заседания.
По залу пронесся недовольный, но смиренный шепот, что было обычной реакцией на этот вопрос, и главный врач придвинул к себе журнал с протоколами и поставил свою подпись. Неожиданно доктор Мэддокс спросила:
— Каков он? Я имею в виду следователя.
Доктор Ингрэм, до сих пор не сказавшая ни слова, неожиданно ответила:
— Ему около сорока, я бы сказала. Высокий и темноволосый. Мне понравился его голос, и еще у него красивые руки.
Произнеся это, она зарделась ярким румянцем, вспомнив, что психиатру самое невинное замечание может открыть очень многое. Комментарий о красивых руках, возможно, явился ошибкой. Доктор Штайнер, однако, словно не обратив внимания на характеристику Дэлглиша, углубился в психологический анализ следователя, который его сослуживцы-психиатры выслушали с вежливым вниманием экспертов, интересующихся мнением своего коллеги. Дэлглиш, если бы он там присутствовал, был бы удивлен и заинтригован тем, с какой точностью и быстротой доктор Штайнер поставил ему диагноз. Главный врач сказал:
