Эда Макбейн - Белая леди
Так думала Эгги. Потом она решила, что именно так и должно было случиться. Питер был на семь лет старше ее. Он был взрослый серьезный мужчина, который постоянно разъезжал по стране, а Берни был под рукой у Уиллы; он был удивительно красивым молодым человеком, и конечно, нельзя было не обратить на него внимания, когда он висел под куполом цирка на своих роскошных кудрях. Его молодое гибкое тело в шелковом трико сверкало в свете прожектора, когда он вращался по кругу, жонглируя раскрытыми шелковыми зонтиками.
— Уилла призналась мужу, что была вместе с Берни только раз, и то в состоянии хорошего подпития, но кто может в этом поручиться? Если они были вместе только раз, зачем она назвала девочку «Лавлок»? Если она действительно была с ним в постели всего один раз, зачем она потом во всем призналась мужу?!
— Она сама вам все это рассказала? — спросил Мэттью.
— Нет, я сама обо всем догадалась.
— Даже когда вы стали друзьями и прошло много лет…
— Она лишь однажды сказала, что они были в постели только раз и что Берни для нее ничего не значит.
— Как она узнала, что это его ребенок?
— В ту ночь она не предохранялась.
— Но это совсем ничего не значит…
— Нет, она обычно всегда предохранялась. Понимаете, она боялась, что у ребенка могут быть проблемы с гипофизом. Но в ту ночь, с Берни, она выпила. Вы знаете, мы можем много чего натворить после шампанского.
— Мария что-нибудь об этом знает?
— Упаси Боже, нет.
— Значит, вы и Питер Торренс были вместе около года…
— Одиннадцать месяцев…
— …А потом вы вернулись во Флориду?
— Да, но Питер не вернулся. Я не знаю, куда он поехал. Сейчас он живет в Атланте.
— А вы вернулись в цирк?
— Да, и оставалась там до того случая с медведем. Это произошло восемь лет назад.
— Вы с тех пор видели Торренса?
— Да, на прошлой неделе.
— Что?
— Он заезжал сюда на прошлой неделе.
— Вы хотите сказать, сюда? В Брэдентон?
— Ну, в Калузу.
— Для чего?
— Он считает, что ему по закону принадлежат тридцать процентов акций цирка.
В последний день марта в половине одиннадцатого телефонная компания сделала широкий жест и прислала Блуму список телефонных звонков. Правду сказать, этот список был не тем, о чем запрашивал Блум — в нем просто перечислялись звонки, сделанные из офисов «Саммервила энд Хоуп», но там не было звонков, которые Мэттью сделал из дома.
Как только он получил распечатку, то сразу же позвонил в офис Мэттью и поговорил с секретаршей по имени Синтия Хаэллен, которая быстро объяснила ему, что некоторые из звонков были к постоянным клиентам: в банки, адвокатские фирмы, бухгалтерию, к прокурору штата, судебным служащим и другим личностям, с которыми регулярно переговаривались служащие «Саммервил энд Хоуп». Два номера она не смогла идентифицировать, но обещала Блуму перезвонить, как только проверит их.
В десять сорок две она перезвонила и сказала, что связывалась со всеми поверенными фирмы, и ей сообщили, что один из этих звонков был сделан мистером Саммервилом в прошлый вторник днем в ресторан, где он и его жена собирались поужинать в тот вечер. Последний номер не знал никто. Распечатка компании, где фиксировались все звонки, указала, что звонили в одиннадцать пятьдесят одну двадцать четвертого марта. Значит, это было в прошлый четверг, ровно неделю тому назад. Синтия также сообщила, что мистер Хоуп не часто бывал в офисе на прошлой неделе, но она запомнила, что в тот четверг он пришел в первой половине дня, и думает, что именно он мог позвонить по этому номеру, потому что вскоре после этого он вышел из кабинета.
— В котором часу это было? — спросил Блум.
— В районе часа.
— И вы видели, как он уходил из офиса?
— Да, сэр. Я как раз возвращалась после ленча.
— Он сказал, куда идет?
— Нет, сэр.
— Огромное вам спасибо. Если вам когда-нибудь понадобится работа, да еще к тому же в полиции, обязательно дайте мне знать.
— Благодарю вас, сэр. Рада была вам помочь. Мистер Блум?
— Да?
— С ним… с ним все будет в порядке?
— Надеюсь…
Она сказала всем, что если ей не разрешат остаться с ним, то она перережет себе вены и зальет кровью всю больницу. Они поверили и перепугались. Обычно люди верят четырнадцатилетним подросткам, бьющимся в истерике. Кроме того, она была его дочерью, и их волновало, что он приходил в сознание всего на несколько секунд; они не хотели мешать его дочери попытаться привести его в сознание с помощью собственной примитивной магии. Все они немного верили в чудеса! Джоанна начала свой речитатив вечером, после приезда в больницу, и продолжала его до половины одиннадцатого утра.
Она положила камешек любви ему на ладонь.
Он не смог обхватить его пальцами. У него полностью отсутствовала реакция на прикосновение, и поэтому она прижимала камень своей рукой. Камешек любви был небольшим камнем, который отец отдал девочке, когда разошелся с ее матерью. На нем было нарисовано крохотное белое сердечко, обведенное красным, а внутри сердца, тоже красной краской, было написано слово «Любовь». Когда отец отдавал ей камешек, он сказал, что с ней он не расходится, а разводится только с ее матерью. И еще он сказал, что будет всегда любить ее; а когда она станет сомневаться в его любви, надо посмотреть на белое сердечко и сжать камешек в руке. Тогда слово «Любовь» выпрыгнет из сердечка и будет кричать ей про его Любовь!
Джоанна продолжала прижимать камешек к ладони; ей хотелось почувствовать ответную реакцию в его руке, потому что тогда она бы была уверена, что с ним все будет в порядке.
Она начала молитву прошлой ночью, в десять минут двенадцатого, когда они разрешили ей пройти в комнату, где в полутьме лежал отец. Она продолжала молиться уже двенадцать часов подряд.
Сейчас комнату заливал солнечный свет. Она держала руку отца с прижатым к ладони камешком любви и говорила тихим ласковым голосом.
Она хотела напомнить ему о всяких мелких событиях в те дни, которые они проводили вместе. Она старалась напомнить ему обо всем. Она вела его по молитве, как он вел ее по игровой площадке, когда она была совсем крошкой, и держал ее крохотную ручку в своей сильной руке…
— Ты помнишь, как мы отдыхали в Италии? — спрашивала она шепотом. — И ты поссорился с мамой, а потом отбросил мою руку. Ты держал меня за руку, а потом крикнул, что у меня липкие руки, потому что я ела мороженое. Ты помнишь?
— И я начала плакать, потому что решила, что ты злишься на меня. Ты присел на корточки, заглянул мне в лицо, вытер слезы носовым платком. Потом ты взял меня за руку, которая оставалась липкой от мороженого. Ты повел меня к фонтану. Их так много в Италии! Кажется, это было в Риме. Ты намочил платок в фонтане и вытер мне руки, а потом поцеловал меня в нос и сказал: «Я люблю тебя, Джинкис». Ты меня так называл в детстве.
Папочка, ты помнишь, как мы разучивали рождественскую песенку «Колокольчики звенят»? Я сейчас тебе ее спою, но когда ты проснешься, мы будем петь ее вместе, согласен? Когда будешь готов, сожми мою руку, ладно? Ну, готовы или не готовы, я начинаю: «Джинки Беррс, Джинки Беррс, раздается праздничный звон! Как приятно прятаться в кладовке каждый день!» Я не могу припомнить, как дальше, а когда ты придешь в себя, то споешь мне всю песенку. Мне кажется, ты давно начал называть меня Джинкис. Как ты меня звал, Джоанна Джинкис или Джинкис Джоанна? Ты пел песню «Когда меня любила Джоанна», ты помнишь? Мне нравится имя Джоанна. Мама сказала, что ты выбрал его для меня, а она хотела назвать меня Деборра. Деборра Хоуп. Тоже неплохо, но мне больше нравится Джоанна. Джоанна Хоуп. Мне нравится это имя, и я не стану менять фамилию, даже после замужества, если я вообще выйду замуж. Пока я в этом не уверена.
Между прочим, когда ты проснешься, не забудь мне напомнить: есть один мальчик, и я хочу, чтобы ты с ним познакомился. Его зовут Луи, он учится в старшем классе. Он — просто класс! Луи Клайн. Он — еврей и живет в Западном Ньютоне, и на еврейскую Пасху он пригласил меня навестить его родителей. Тебе не кажется глупостью, что у нас весенние каникулы бывают до еврейской и христианской Пасхи, когда все ребята хотят навестить своих родителей? Я бы обязательно приехала к тебе, если бы все так не случилось, ты это понимаешь? Зато теперь у меня есть причина поехать домой еще раз. Правда, хорошо, но только это не случится до тех пор, пока ты не придешь в себя, иначе мне будет плохо. Прошу тебя, поскорей просыпайся, ладно, папочка!
Кстати, мне нравится Патриция. Она — то, что надо! Мне жаль, что нам не удалось провести время вместе. Но вы собирались уехать отдыхать в конце недели, а мне придется половину времени провести с мамой… Понимаешь, очень плохо, когда у тебя родители развелись. Мне кажется, что я никогда к этому не привыкну. Пап, я говорю правду, мне нравится Патриция. Она красивая и умная, и еще мне кажется, что она действительно хорошо к тебе относится. Не думай, что я лукавлю. Я ведь не верю, что вы с мамой опять будете вместе. Я уже переросла это желание, и тебе не стоит больше об этом беспокоиться. Хотя должна тебе признаться, что когда вы с мамой начинали сюсюкать друг с другом, я еще на что-то надеялась… Забудь об этом. Самое главное, чтобы ты пришел в себя. И ты, и Патриция, и я сможем вместе кататься на катере и даже добраться до Калусахатчи.
