Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
— Моя, — ответил художник. — Вот, в углу подпись, — он показал. — Видишь?
— Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?
— А что тут вспоминать? — спросил, в свою очередь Левин. — Вот же дата, ослеп, что ли?
Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.
— Неси пак пива, — напомнил Левин.
— Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?
— Нормально. День как день.
— Ну, может быть, что-нибудь необычное? Я имею в виду — в поведении этого господина.
Левин почесал бороду.
— Ч-черт его… Ты лучше скажи, что именно тебя интересует?
— Что меня интересует? — теперь задумался сам Розовски. — Например, каким он тебе показался. Ты ведь имел возможность долгое время его разглядывать. Он нервничал? Суетился? Знаешь, бывает, у человека в душе что-то происходит, и он просто не может усидеть на месте.
— Знаю, знаю… Н-нет, не сказал бы, — с некоторым сомнением в голосе произнес Яаков Левин. — Так, разве что…
— Что?
— Глаза были тоскливыми. Как у собаки, понимаешь?
— Понимаю.
— Но это только в тот день, когда я его рисовал.
Натаниэль осмотрелся. Видимо, вон там кафе, упоминавшееся Габи Гольдбергом. Кстати… Он вытащил из кармана заранее приготовленную фотографию стажера.
— Скажи, Яша, у тебя, по-моему, хорошая зрительная память…
— Не жалуюсь, — коротко ответил художник.
— Вот этого парня ты здесь не видел?
Левин взглянул на фотографию, подумал немного.
— Видел?
— Часто.
— С ним не видел? — Натаниэль кивнул на портрет Розенфельда.
— С ним — нет. Обычно этот парень ходит с такими же ребятами… Хотя нет, как-то раз он был с другим. Совсем недавно. Я запомнил, потому что уж очень они были разными. Я их встретил возле кафе.
— Какого кафе?
— А вон, у Шломо, — художник показал на ближайшее уличное кафе. — Вон там они сидел, за крайним столиком, видишь? Вон, где сейчас две девицы животики надрывают. Он сидел ко мне вполоборота, а второй парень…
— Минутку… Розовски предостерегающе поднял руку. — Ты точнее не можешь сказать? Когда именно это было?
— Дай сообразить… — Левин задумался. — По-моему, это было в четверг, несколько недель назад. Нет, в пятницу утром, точно!
— Ты ничего не путаешь? Они были здесь именно в пятницу?
— Ничего я не путаю, — художник обиделся. — Не забывай, что у меня зрительная память профессиональная. И потом, пятница — особый день.
— Ладно-ладно, я тебе верю… Они ушли вместе? — спросил Натаниэль.
Левин немного подумал, отрицательно качнул головой.
— Нет, этот… Который постарше… Он ушел раньше. И физиономия у него была весьма довольная. Прямо-таки сияющая. А второй остался за столиком.
— Ты хорошо запомнил того типа, который был в кафе вместе с Розенфельдом?
Художник пожал плечами.
— Более-менее, — ответил он.
— Та-ак… — Розовски закрыл папку. — Ты можешь описать его?
— спросил он.
— Кого?
— Того, кто был здесь вместе с парнем.
— Лучше я его нарисую. Словами трудно.
— А сколько ты берешь за портрет?
— За портрет? — Левин улыбнулся. — Смотря с кого. Когда сто шекелей, когда триста. А что?
— Сможешь нарисовать?
— За сколько?
— За пятнадцать минут.
— За сколько шекелей? — повторил Левин.
— За триста.
— За триста — смогу.
— Действуй, Яша, — сказал Розовски. — А я пойду, поболтаю с Шломо.
— Не забудь пиво! — крикнул ему вдогонку Яаков. — У Шломо, кстати, вполне приличное.
— Не забуду. Работай.
16
Натаниэля не оставляло странное чувство: ему казалось, что совсем недавно он держал в руке оба конца этой разорванной цепочки, и вдруг упустил их. И что произошло это во время визита в университет. Собственно, только ради того, чтобы попытаться вновь найти этот разрыв, он и решил провести целый день дома, в спокойной обстановке, без спешки и суеты агентства.
Ему вдруг пришло в голову, что он давно мечтал о дне отдыха и безделья. Хотел поваляться на диване с книжкой и чтобы никто не отвлекал. Со стороны сейчас это именно так и выглядело. Разве что книжка толстовата. Розовски бросил взгляд на увесистый фолиант. Раскрыл книгу, рассеянно перелистал. Да, с такими книгами на диване не валяются. Он отложил книгу в сторону, поднялся лениво прошелся по комнате. Что же, все-таки, ему тогда почудилось — в лаборатории Гофмана? Как будто разгадка дела показалась вдруг совсем простой, и… Едва он это подумал, зазвонил телефон. Розовски досадливо поморщился — и дома нет покоя, поднял трубку:
— Слушаю.
— Я звоню уже третий раз, ты же собирался сегодня быть дома, — сказала мать.
— Просто вышел пройтись, — ответил Натаниэль. — Хотел немного проветриться. Как ты себя чувствуешь?
— Как я могу себя чувствовать? Нормально я себя чувствую. Софа тебе привет передает. Обижается, что ты не приехал вместе со мной. Высадил возле дома и укатил.
— Я был занят. Передай ей мои извинения.
— А что ей твои извинения? Я сказала, что ты побудешь немного в следующий раз. Когда приедешь за мной. Ты же приедешь за мной? — встревожилась вдруг мать.
— Конечно приеду, не волнуйся. Ты только позвони заранее.
— Позвоню… Натан, тут у соседей такое несчастье…
— А что случилось? — Натаниэль понятия не имел, о каких соседях идет речь.
— У Доры… Ты помнишь Дору?
Натаниэль промычал что-то неопределенное, что при желании можно было принять за утвердительный ответ.
— Ну вот, у Доры, у ее мальчика оказалась эпилепсия.
— Кошмар, — искренне сказал Розовски.
— И знаешь, как это узнали?
— Как?
— Он играл с юлой на улице.
— С чем играл?
— С юлой, ну, с волчком детским, ты что, не понимаешь? — рассердилась мать. Она всегда сердилась, когда ей казалось, что кто-то не понимает элементарных вещей. — Такую красивую игрушку ему подарили, яркую, разноцветную, он ее крутил, крутил…
— И что же случилось?
— Раскрутил ее сильно, — сказала мать. — Стоял, смотрел, как она крутиться. И вдруг упал и забился в припадке. Остальные дети перепугались, позвали Дору, так Дора чуть с ума не сошла. Такое несчастье, ты представляешь?
— Ужасно, просто ужасно.
— Врачи сказали: так бывает. Они даже проверяют так на скрытую эпилепсию.
— Как — так?
— Заставляют человека смотреть, как вращаются цветные круги. Если он эпилептик, так у него обязательно начнется припадок, понимаешь?
— Надо же, — сказал Натаниэль. — Ох уж эти врачи…
— Хорошо хоть, что сейчас заметили. А то, представляешь, пошел бы ребенок в армию — и пожалуйста!
— Д-да-а…
— Ты обедал?
— Конечно.
— Неправда, ты, конечно, забыл пообедать. Я тебе говорила, что холодильник пустой, но ты же не ходил в магазин, правда?
— Нет, я ходил.
— Натан, — строго сказала мать. — Я же всегда знаю, когда ты говоришь неправду. Ты не ходил в магазин и ты не обедал.
— Я не голоден, мама, — терпеливо ответил Натаниэль. — А насчет холодильника — когда приедешь, убедишься сама.
— Я бы уже приехала, — сказала мама, понизив голос, — но они обидятся, ты же их знаешь… Ладно, отдыхай. Я еще вечером перезвоню.
— До свиданья, — Розовски положил трубку и озадаченно посмотрел на телефон. — Кажется, я схожу с ума, — подумал он вслух. — Но мне опять показалось… — он замолчал. Поднялся с дивана, прошелся по комнате. Мать права, надо сбегать в магазин. Но — не хочется. Впрочем, можно было сделать по-другому. Натаниэль снова снял телефонную трубку и набрал номер своего агентства. Услышав ленивое: «Алло?» — сказал: — Привет, Офра, как там у нас?
— Нормально, — ответила секретарь тем же ленивым голосом. — Вообще, я думаю, без тебя тут гораздо спокойнее. Никто не кричит, никто с ума не сходит.
— Приятно слышать, — проворчал Натаниэль. — Что значит — хорошо налаженное дело… Меня никто не разыскивал?
— А кому нужно тебя разыскивать? Ну, звонил один.
— Кто?
— Клиент, которому жена, якобы, изменяет. Которого мы вели на прошлой неделе.
— А-а… Ну, это подождет, — заметил Розовски. — Больше никто?
— Никто.
— Где Алекс?
— Проверяет финансы сомнительной фирмы… У тебя что, опять развился склероз? Ты же сам ему поручал это.
— Он что, до сих пор не сделал?
— У него спросишь.
— Почему ты так грубо разговариваешь с любимым хозяином? — строго спросил Розовски.
