Сёстры Чан-Нют - Черный порошок мастера Ху
Мандарин поднял полные отчаяния глаза на доктора, который тем временем преспокойно щелкал тыквенные семечки, завалявшиеся в кармане его одеяния.
— Есть ли надежда спасти его? — спросил он сдавленным голосом. — Повязка, похоже, остановила кровотечение.
— Да вы что! — ответил врач, при этом изо рта у него вылетела недожеванная семечка. — Из него же почти вся кровь вытекла, когда слуга обнаружил его и сообщил ученому Диню. Повязка, которую вы видите, абсолютно бесполезна.
В подтверждение своим словам он резким движением сорвал тряпку, обнажив разрез на запястье француза. Лезвие, что валялось теперь на полу, прорезав живую плоть, оставило рану, через которую хлынул поток крови.
— Теперь, когда кровотечение остановлено, он, конечно, скоро придет в себя, — продолжал мандарин, не желая слушать, что говорит ему доктор Кабан.
— Не думаю, что это произойдет так скоро. Пульс крайне слабый, и вообще, это чудо, что у него все еще бьется сердце. Увидев его в таком состоянии, я бы давно констатировал смерть, если бы не эта слабая искорка жизни, что все еще теплится в нем, несмотря ни на что…
— Странно, что он сделал над собой такое. Насколько я понял, его религия крайне отрицательно смотрит на любую попытку лишить себя жизни.
Эти слова произнес Динь, который все это время стоял у стены, прижимая руку к правому боку, чтобы унять колющую боль.
Доктор Кабан проницательно взглянул на него и принялся хлопотать вокруг Сю-Туня. Бесцеремонно раскрыв монаху рот, он внимательно осмотрел его изнутри. Через несколько мгновений он взвизгнул от возбуждения и, лихорадочно перевернув тело, сорвал с него сутану. В свете масляной лампы стали видны красные раны, во множестве покрывавшие спину Сю-Туня. Мандарин и Динь вскрикнули: знакомые им уже кровавые «цветы» словно разрослись, рассыпавшись теперь по всей коже.
— Ваше любопытное замечание навело меня на одну мысль, ученый Динь! Если иезуит действительно не должен покушаться на свою жизнь, возможно, он был к этому принужден?
— Вы полагаете, что его пытались убить? — воскликнул пораженный Динь.
— Нет, этого я утверждать не могу, но давайте представим себе, что он был во власти сильнейшей меланхолии, лишившей его воли к жизни…
— Постойте, доктор Кабан! — вмешался мандарин. — Вы же не хотите сказать, что эти раны связаны с его вынужденным воздержанием и невозможностью продолжить свой род?
— Конечно нет, — спокойно отвечал врач. — Но что, если это подавленное состояние вызвано наркотиками?
— Так что, Сю-Тунь был отравлен?
Мандарин и Динь переглянулись.
— На это вполне могут указывать обнаруженные мной симптомы. Видите эти язвочки на внутренней стороне губ и на деснах? А кожные поражения, свидетельствующие о попадании внутрь организма вредных веществ?
— Нам давно уже известно о существовании этих изъязвлений, — возразил мандарин. — Мы связывали их с жарким климатом, который Сю-Тунь очень плохо переносил.
— Тем более что он любил сверкающие наряды, затканные золотыми нитями, которые раздражают кожу. Кто не знает, что шершавая, влажная одежда приводит к образованию прыщей?
Доктор помахал цветастым рукавом и облизал зубы.
— Это только, наоборот, подтверждает мою гипотезу. Все говорит о том, что яд вводился ему регулярно, отсюда и масштабы поражений.
Перейдя от слов к делу, доктор поскреб ногтем один волдырь и понюхал выступивший на нем гной. Затем наморщил нос и с этой гримасой тем же ногтем принялся расщеплять очередную тыквенную семечку.
— Но каким образом он мог быть отравлен? При непосредственном контакте? Например, через царапину? — спросил Динь.
— Ни в коем случае! — яростно жуя, отозвался доктор. — Поражения полости рта указывают на то, что ваш друг принимал ядовитое вещество с пищей или питьем.
Мандарин молчал, нахмурив лоб. Мысль об отравлении не приходила ему раньше в голову, и теперь в мозгу у него медленно складывалась неприятная гипотеза, от которой он с радостью отмахнулся бы. Однако он должен был внести ясность в это дело, каковы бы ни были последствия.
— Вы определили, какой именно это был яд?
— Нет, я пока не располагаю достаточными данными. Вариантов — масса, и мне нужны дополнительные указания, чтобы высказаться определеннее.
Ученый Динь, обессиленный недавней пробежкой, взял стоявший в луже крови стул и в изнеможении рухнул на него. Произошедшее потрясло его до глубины души. В ушах у него все еще стояли собственные нелестные высказывания в адрес монаха — уж лучше бы он их тогда проглотил! Теперь, когда Сю-Тунь лежал тут перед ним, неподвижный и вне каких бы то ни было подозрений, эти слова выглядели злобной клеветой. Чего бы он только ни дал, чтобы получить прощение за былую жестокость.
— Возможно, вы сочтете мою мысль слишком дерзкой, — нерешительным голосом начал Динь, — но я слышал, что в Китае Сю-Тунь был принят в доме одного престарелого мандарина. Насколько я помню, он уехал оттуда после смерти хозяина, а затем из-за кораблекрушения попал к нам в город.
— Это правда, он мне сам рассказывал, — кивнул мандарин. — И что?
— Ну, ходили слухи, будто тот старик умер при странных обстоятельствах.
Доктор Кабан изящно поковырял мизинцем в ухе. Затем наклонил голову, чтобы вытащить оттуда восковой шарик.
— Это не сплетни, — подтвердил врач, рассеянно разминая шарик пальцами. — Историю этого китайского мандарина мне рассказывал один коллега, она стала хрестоматийным случаем.
Услышанное пробудило любопытство мандарина Тана, и он захотел узнать подробности.
— От чего же умер благодетель Сю-Туня?
— Мой собрат рассказал не очень много. Единственное, что мне известно, так это то, что труп его вызвал огромный интерес у медиков. Но по какой именно причине — я не знаю.
Однако Динь, оказывается, еще не все сказал.
— Ходили слухи об отравлении…
— Как? — удивился судья. — Старик тоже пал жертвой яда? Если это так, то не имеем ли мы сегодня дело с тем же самым ядом? Доктор Кабан, вы говорили, что наркотик поступал в организм регулярно, а могло ли быть так, что он был введен во время пребывания Сю-Туня в Китае, но подействовал только сейчас?
Врач поразмыслил минутку, роясь в карманах в поисках чего-нибудь съедобного.
— Возможно, ибо китайцы славятся своим умением дозировать эти вещества таким образом, чтобы воздействие их ощущалось постепенно…
Мандарин задумчиво посмотрел на распростертое бледное тело монаха, который едва дышал. Сколько еще времени он продержится? Если они так и будут стоять здесь без дела, сердце иезуита в конце концов сдаст. Правда, оставалась еще последняя возможность помочь ему…
— Доктор Кабан, если речь идет об одном и том же яде, могли ли бы вы определить его происхождение, обследовав тело того старого мандарина? — спросил он, настороженно следя за реакцией врача.
Тот же, скрестив на объемистой груди руки, задумался. Ему представлялся случай поближе познакомиться со знаменитым трупом, ставшим притчей во языцех в медицинской среде. Собрав новые данные, он, вероятно, смог бы определить характер яда и даже назвать вещество, что, в свою очередь, стало бы прекрасным поводом показать всем свое мастерство. А определив ядовитое вещество, он уж сможет получить противоядие — а там, глядишь, и какой-никакой гонорар за труды.
— Я ничего не могу обещать, господин судья, но смею надеяться, что сопоставление обоих случаев позволит мне определить яд и найти противоядие.
Это было именно то, чего ожидал мандарин Тан. Вскочив на ноги, он объявил голосом, дрожащим от надежды:
— В таком случае, доктор Кабан и Динь, у вас есть несколько часов, чтобы собраться. Завтра на рассвете мы едем в Китай!
Город только еще просыпался, когда во двор тюрьмы торопливо вошла молодая женщина в сером платье. Подобрав изящным движением шелковый подол, чтобы не испачкать его, она перешагнула валявшийся в белой пыли разбитый кувшин. Из ветхих строений, изъеденных мхом и лишайником, доносились первые звуки, свидетельствовавшие о пробуждении их обитателей: в женском отделении слышались крики и ругань заключенных, ссорившихся из-за гребня или тазика с водой для умывания. Подняв глаза к окнам, из которых выглядывали заспанные лица, молодая женщина тщетно отыскивала ту, ради которой пришла.
— Госпожа Стрекоза! Чему обязаны столь ранним визитом?
Она быстро обернулась и оказалась лицом к лицу с главным стражником, который испытующе смотрел на нее. Несмотря на притворное раболепство, весь вид его выражал явное недоверие.
— Я пришла к госпоже Аконит. Кажется, она рано приходит на службу, — высокомерно ответила посетительница.
Лицо стражника исказила глумливая ухмылка.
— Только не сегодня! Разве муж вам ничего не говорил?
