Наталья Александрова - Алиби для красавицы
– Вот где вы все у меня! Придут, спросят – а Тархун всегда готов, у Тархуна полная стопроцентная информация.
– Кто придет? – робко спросил профессор Зайончковский.
Тархун смерил его удивленным и слегка высокомерным взглядом и негромко сказал:
– Вы-то пожилой человек, вы должны понимать – кто! Это ей простительно, – кивнул он в сторону Людочкиного пустого места за компьютером, – а вам! Как, говорите, фамилия этого вашего лаборанта?
– Рузаев, – робко ответил профессор.
– Так, – Тархун пошел вдоль стеллажа, – о, пэ, рэ… Ракитин, Ракушкин, Румбаев… вот он, ваш Рузаев. Рузаев Юрий Викторович, одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения, Рябовское шоссе, дом тринадцать, квартира двадцать два!
Гордо, как фокусник в цирке вытаскивает кролика из шляпы, Тархун вытащил с полки тощую картонную папочку. Там не было больше никаких сведений. Профессор Зайончковский первый раз в жизни испытывал благодарность к сотруднику отдела кадров. Он даже пожал Тархуну руку и поскорее удалился, решив позвонить Виктории из собственного кабинета.
Однако когда он с трудом добрался до своего телефона, то почувствовал себя так плохо, что едва успел опуститься на стул. Сказался стресс и шок от известия об ужасной смерти Марии Потаповны. Опять же годы, будь они неладны! Сердце стало не то. Сдает понемногу мотор.
Кто-то из сотрудников заметил сквозь раскрытую дверь кабинета, что профессор Зайончковский медленно и неотвратимо заваливается со стула на бок. Успели подбежать и подхватить, чтобы не упал на пол. Нашли у него в кармане лекарство и сунули под язык. Практикантка Лизавета вызвала «Скорую». Приехавшие врачи напугали коллектив предынфарктным состоянием и, невзирая на протесты профессора, повезли его в больницу имени Мечникова.
Со времени нашего знакомства с Соней прошло четыре дня, а я так и не позвонил ей. Если отбросить в сторону мое собственное нежелание услышать в трубке удивленное: «Какой Андриан? Ах, это вы… Ну, спасибо, что позвонили, а сейчас, извините, я очень занята…», то оставались еще объективные причины. Во-первых, я был сильно занят: Околевич хапнул где-то большой заказ и привлек меня, потому что одному ему было не справиться. Не сказать, что я крутой программер, Околевичу и в подметки не гожусь, но под его чутким руководством могу сотворить кое-что путное.
Во-вторых, на меня снова наехали менты. То есть Громова на допрос больше не вызывала, но, когда я как-то вечером шел от Околевича, рядом остановилась машина. И мой давнишний знакомый Витя-мент выскочил наперерез, радостно улыбаясь.
– Здорово! – гоготнул он. – Не соскучился, нас долго не видя?
– Моя бы воля, я бы тебя до самой смерти не встречал, – таким же душевным голосом отвечал я, потому что бояться, что опять схватят и потащат в камеру, мне надоело.
– Ишь как заговорил! – ухмыльнулся Витя, ничуть не обидевшись. – С чего это ты такой смелый?
– Вам виднее, – разозлился я. – Значит, так: если вы опять по мою душу, так везите куда велено. А если просто так меня навестить решили, то болтать некогда мне, работать надо. Мне ведь зарплату не платят, я деньги заработать должен.
– Скажите, пожалуйста, какие мы занятые! – куражился Витя. – Ты только знай, что мы тебя все равно возьмем и посадим. Зря Громова тебя отпустила. Я бы на ее месте…
– Вот поэтому ты не на ее месте, – не удержался я.
Напарник Володя, которому надоели наши пустые пререкания, выглянул в окно машины и дернул Виктора за рукав.
– Поехали, нечего здесь попусту время терять!
– Чего приезжали-то? – присовокупил я.
– По дороге нам было, – криво усмехнулся Володя, – ты вот что, парень, перестань ерничать, а лучше подумай, как тебе выпутаться из создавшегося положения.
– Я ту девушку пальцем не трогал, – твердо сказал я, – а если ваша Громова умеет только улики под человека подгонять, то ей пора на пенсию. Да и улики-то против меня только косвенные. Ну, заточку они на помойке нашли, а на ней кровь моей группы. Подумаешь! Таких людей в нашем городе, может быть, тысячи! Вот и сидит она со своей заточкой да с моей картой медицинской у себя в кабинете и думает, что сильно умная. Даже я, человек от юриспруденции далекий, в жизни с вашим учреждением не сталкивался, и то знаю, что в суд с этой заточкой Громова и не сунется. Любой адвокат, самый неумелый, ее засмеет. А я уж адвоката найду получше: кому охота за чужое убийство сидеть! Нет, определенно, старухе пора на пенсию!
Володя отвернулся и как-то странно хмыкнул, из чего я заключил, насчет громовской пенсии он со мной согласен.
Распрощались мы почти мирно, но настроение они мне все равно испортили, а главный сюрприз этого вечера был еще впереди.
Дома я застал зареванную маман. Против обыкновения, она не стала мне сразу же за что-то выговаривать, а посмотрела жалобно и удалилась в комнату, сморкаясь и всхлипывая.
– Что еще стряслось? – вполголоса спросил я бабулю на кухне.
Она осторожно поставила на стол тарелку с рассольником, пододвинула ее мне и только потом сказала тихо, оглянувшись на дверь:
– Она со своим поругалась из-за тебя.
– Вот еще! – отмахнулся я. – С чего это им ругаться? Кажется, я в их жизнь не лезу…
– Не просто поругалась, а ушла из дому, – продолжила бабуля строго и добавила тем же тоном: – Сметаны положи!
Я так удивился, что вместо тарелки с супом положил сметану прямо на стол.
– Ушла из дому? Да с чего вдруг такие заморочки?
– Он начал про тебя гадости говорить, а какая мать потерпит, чтобы про ее ребенка плохо говорили! – воскликнула бабуля с изрядной долей патетики в голосе. – Тебе хлеб маслом намазать?
– Не надо, – машинально ответил я и отодвинул тарелку. – Расскажи толком, что стряслось.
– Что рассказывать? – раздался с порога голос матери. – Он пришел, страшно злой, и сказал, что тебя подозревают в убийстве. Якобы ты мог убить ту девушку, и у полиции есть против тебя улики.
– Ну-ну, – усмехнулся я, – он не сказал какие?
– Я сказала, что не желаю слушать ни про какие улики! – закричала маман. – Что одно дело – это когда я ругаю тебя за грубость и несносный характер, но я никогда не поверю, что мой сын мог не то что убить, а вообще причинить какой-либо вред женщине.
Бедная маман, если бы она знала, как я отличился в том доме у Пал Палыча с Ахметом и Севой Жеребцом! Они, конечно, не женщины, но если бы на их месте была охранник-женщина, то я бы дрался с ней так же, как с мужчинами. Тут такое дело: кто кого, это не шахматы…
– Ну и что ты теперь намерена делать? – спросил я после продолжительного молчания.
– Не знаю, – вздохнула маман, – поживу пока у вас, не прогоните?
– Живи, но только зря ты это затеяла, – сказал я, – выпутался я бы и сам как-нибудь…
Маман снова поднесла к глазам платок, а бабуля показала мне за ее спиной сухонький кулачок.
В последующие два дня маман днем ходила на работу, а вечерами шушукалась с бабулей у нее в комнате. Она по-прежнему часто плакала и все время бегала отвечать на телефонные звонки – очевидно, ждала, что позвонит ее ненаглядный Сережа. Но тот не звонил, и маман совсем пала духом.
И вот как-то вечером раздался звонок.
– Андрюша, это тебя! – разочарованно позвала маман, неизвестно как очутившаяся в прихожей.
Вроде бы только что сидели на кухне и пили чай с бабулиным пирогом. Я не успел и с места двинуться, а она уже сняла трубку.
Бабуля вычитала где-то по указке Татьяны Васильевны, Надеждиной матери, что сладкое и мучное помогает избавиться от стресса, и усиленно кормила маман своими знаменитыми пирожками и пирожными. Но это плохо помогало, потому что маман ела через силу и плохо выглядит – очень переживает. Я даже подумывал, не съездить ли к этому борову, моему отчиму, и не вправить ли ему мозги. Сказать, что я на него не в претензии и что пусть он одумается – все же лет десять они с маман прожили. А если он начнет хамить, то дать ему пару раз в морду – пусть знает, что за его жену есть кому заступиться.
Но я все откладывал это довольно-таки противное мероприятие.
Так вот, я взял трубку параллельного аппарата в своей комнате и услышал взволнованный голос:
– Послушай, это нечестно! Сам обещал позвонить и пропал на четыре дня!
– Извини… Соня, – промямлил я, – тут столько всего навалилось…
– У тебя неприятности? – Она мгновенно сменила тон на более участливый. – Я не вовремя звоню?
– Что ты, я так рад твоему звонку! – неожиданно для себя ответил я. – Когда мы увидимся?
– Завтра вечером у меня генеральная репетиция…
– Хочешь, я встречу тебя вечером после репетиции и провожу домой? – поспешно заговорил я, потому что боялся, что она пригласит меня в филармонию. Соня очень симпатичная, но слушать весь вечер скрипичную музыку я не в состоянии: сказываются детские воспоминания о том, как маман меня духовно развивала. Теперь на классическую музыку у меня отрицательный условный рефлекс, как у собаки Павлова.
