Вера Русанова - Туманный берег
* * *
В этой клинике были необычно широкие светлые коридоры и выполненные "под дерево" двери индивидуальных одноместных палат. Почти из-за каждой двери доносился звук работающего телевизора: по двум программам одновременно шли какие-то сериалы. Телевизор "Сони" работал и в холле. Огромном круглом холле, уставленном по периметру дорогой кожаной мебелью. Обыкновенным, "больничным", здесь был, пожалуй, лишь цветок в кадке. То ли фикус, то ли ещё какой-нибудь уродец из этого же семейства с широкими и глянцево блестящими темными листьями.
Согласно выписке из обменной карты, прикрепленной к медицинской карточке маленькой Оли Бокаревой, Лилия Владимировна Бокарева рожала именно здесь, в платной гинекологической клинике номер сто шестнадцать и благополучно произвела на свет сильно недоношенную девочку весом всего лишь в полтора килограмма.
- Вот ещё только гинекологии не хватало! - бурчал Красовский по дороге сюда. - И так по делу - бабье, бабье, бабье! Два мужика - и те какие-то недоделанные...
Теперь он молчал. О чем-то причитала только молодая сестра из архива, периодически уточняющая, разрешила ли главврач шариться в историях болезней и родов.
- Но вы же нашли вашу Бокареву? - спрашивала она. - Нашли ведь? Что ещё вам нужно? Давайте я поищу, вы только скажите. Вы же не разберетесь: тут не только по алфавиту, тут по годам, по патологии, по анамнезу.
Но Андрей искал сам, потому что знал, что из медперсонала клиники пока нельзя доверять никому. И нашел-таки. Запомнил фамилию доктора, подписавшего заключение, сложил историю родов в папку и, мотнув головой Красовскому, быстро вышел из архива.
Потом была невысокая русоволосая женщина в белом халате с проступающими на щеках красными пятнами, холодно и зло утверждающая:
- Ребенок Кузнецовой умер... Какие у вас основания, чтобы делать такие заявления? Я официально заявляю: ребенок умер.
Она не боялась. Или боялась, но не настолько, чтобы рассказать все. Испугалась акушерка. Ее фамилия тоже фигурировала в истории родов. Что-что, а пугать Серега Красовский умел: начал с обязательного увольнения, а закончил сроком. До пяти лет.
Андрей смотрел на эту рыжеволосую девушку с сероватым лицом, усыпанным веснушками, и думал о том, что её все-таки уволят. На самом деле, уволят, как и педиатра с аккуратной, стильной стрижкой и алыми пятнами на щеках.
Он молчал и слушал, ни о чем не спрашивая, уже заранее зная почти все, что она скажет. А она говорила о том, что эта (она не называла её иначе как "эта") легла в клинику полтора года назад, о том, как она сразу строила из себя невесть что и не хотела ни с кем разговаривать, о том, как ей выделили самую лучшую палату...
... Самую лучшую палату в конце коридора. Естественно, с санузлом, гардеробом и местом для детской кроватки. Хотя, зачем ей была детская кроватка? "Эта" не собиралась рожать.
- Сколько-сколько у неё срок беременности? - ахнула гинеколог, которой предстояло вести пациентку. - Двадцать три недели?.. Долгонько же девица думала!
У "этой" был довольно большой округлый живот и отеки на ногах. Да, плохие почки. Да, кратковременные потери сознания, но она могла родить... Почему ей отказались делать аборт? И срок пропустила, и опять же, какие-то там проблемы со внутренними органами.
Ее бурно осуждал весь персонал. Двадцать три недели, и категорическое нежелание сохранять жизнь ребенку, даже если он родится жизнеспособным! Ультразвук показал нормальную девочку. Абсолютно нормальную. С довольно-таки большим весом. Девочка могла выжить.
- Я не хочу, чтобы она всю жизнь провела в какой-нибудь барокамере с трубочками в носу, - сказала "эта", глядя в стену. - Я не хочу урода. - И добавила. - Я решила. Все!
Ее не могли заставить сохранить беременность, потому что показания к искусственным родам все-таки имелись: почки, печень, да ещё много чего. Ей просто объяснили: "Вы можете больше никогда не родить", она согласилась: "Пусть".
"Эту" готовили к искусственным родам, время шло. Ее живот все сильнее выпирал из-под длинного махрового халата, и она явно нервничала, когда дрожащей, бледной рукой подписывала заранее отпечатанный документ: "Прошу не сохранять жизнь моему ребенку... Не требуется... Согласна".
В соседней палате лежала девятнадцатилетняя жена какого-то крутого авторитета - та, похоже, ненавидела новенькую сильнее всех. Девятнадцатилетняя чуть не потеряла своего новорожденного мальчика, младенца с огромным трудом вытащили с того света, и теперь она, естественно, не понимала, какой же сволочью надо быть, чтобы сознательно убить собственное дитя?
"Эта" платила за медицинское обслуживание в клинике как и все, поэтому с ней разговаривали. Пусть холодно и подчеркнуто вежливо, но разговаривали.
Правда, когда стимулирующий укол подействовал, и она начала кричать, присаживаясь прямо посреди коридора на корточки, никто не успокоил ее: "Потерпи, миленькая!" Никто из бригады не называл её по имени, когда она, красная и потная, металась по родильному креслу. Ей говорили: "Тужьтесь, женщина! Дышите, женщина!"
Вообще-то, она была даже не женщина, она была просто "эта".
Девочка родилась живой, но крохотной и красной, как освежеванная тушка кролика. Гинеколог прокричала, глядя прямо в закатывающиеся глаза родильницы:
- Подумайте! Посмотрите на свою дочь! Еще минута, и её уже не спасти! Подумайте, женщина!
"Эта" прошелестела:
- Я все решила. Оставьте меня в покое.., - и замолчала. Она не потеряла сознание, она просто уснула, потому что очень устала.
Правда, снотворное ей все-таки вкололи. Вместе с глюкозой, в вену. Но уже после того, как она подтвердила, что девочка должна умереть. (Рыжая акушерка настаивала на этом, обливаясь слезами: "Вы мне не верите?.. Но она, честно, отказалась от девочки. Только потом, потом...")
А потом младенца опутали проводами и положили в барокамеру. О малышке знала вся бригада, принимавшая роды. О ней все молчали. Девочка оказалась сильная, она выкарабкалась. Ее забрали как-то сразу. (Рыжая даже не успела взглянуть на неё на прощание)...
- А мать? - спросил Андрей, внимательно разглядывая рисунок на линолеуме. - Мать выписали до того, как забрали девочку?
- Да, конечно, - акушерка ещё раз всхлипнула и часто-часто закивала головой. - Она чуть ли не на третий день после родов из клиники ушла. Оклемалась маленько и ушла. Конечно! Ей же в свои заграницы надо было ехать с иностранцем своим богатеньким, не бельмеса по-русски не понимающим!
- Спасибо, - сказал он и оставил с девушкой Красовского, чтобы тот записал показания. А сам уже во второй раз направился к кабинету главного педиатра.
Та сидела в вертящемся кресле и, уронив голову на стол, рыдала. Она тоже была женщиной и, оказывается, тоже боялась.
- Алла Леонидовна, - проговорил Андрей, плотно закрывая за собой дверь и прислоняясь затылком к косяку, - не надо больше ничего отрицать. Ваша акушерка, Зайцева, все сейчас подтвердила. Вопреки официальному, письменному заявлению Олеси Владимировны Кузнецовой, вы сохранили жизнь её недоношенной дочери и оформили на ребенка фальшивые документы. На данный момент меня интересует только одно: продали ли вы ребенка или отдали бесплатно?.. То что вы отдали его Лилии Владимировне Бокаревой, которая по медпоказаниям не может забеременеть, я уже знаю.
Она подняла голову. Лицо её было мокрым и красным.
- Я - врач, - голос её был бесцветным, но твердым. - Мой долг спасать детям жизнь. Я просто спасла эту девочку и ни о чем не жалею. Пусть даже меня уволят...
Когда они вышли на улицу, дождь уже закончился.
- Надо же, лицо процессуально самостоятельное, ты сильно выросло в моих глазах! Просто в процессуально самостоятельную рожу! - как бы вскользь заметил Красовский. - Выходит, есть и в твоей глупой голове мозги... Но, насколько я понимаю, дело, в основном, в памяти?
Андрей легко согласился:
- В памяти.
Ему, на самом деле, было все равно...
- Н-да... А у меня из головы вылетело, что наша Олеся Викторовна беременная была, когда уезжать собиралась. И что с абортом затянула... Ну, надо же!
- Жалко, что табельные мобильники ни в прокуратуре, ни в милиции не выдают, - вздохнул он, поглядев на единственный таксофон на той стороне улицы. - Жетон-то хоть у тебя есть?
Жетон у Красовского был. Катин рабочий номер Андрей помнил наизусть. Она, правда, долго не понимала, что от не требуется, а когда поняла, начала энергично возражать:
- Щурок, ты с ума сошел? Я же не специалист. Тебе с юристами, на всех этих международных и наследственных делах специализирующихся, говорить надо. Нет, я на себя такую ответственность не возьму!
Он слушал её голос, смотрел на рваные белые облака сквозь прозрачную пластиковую крышу таксофона и успокаивал:
- Никакой ответственности... Да... Конечно, я проконсультируюсь... Ну, Катя, пожалуйста! Просто так, на вскидку, а?..
