Ольга Тарасевич - Чеченский угол
Должно быть страшно. Вокруг слишком много вооруженных мужчин. Они колют неприязненными взглядами, негромко переговариваются, злой смех булькает в горле.
Странно, но страха нет. Тупое оцепенение наваливается на Лику. Она смотрит на боевиков – бородатые лица, перебинтованные ноги и головы, разъеденные грязью руки лежат на оружии. Просто люди. Просто звери.
Господи, если ты есть – то почему есть они?!
Лика растягивает в вымученной улыбке сделавшиеся вдруг резиновыми губы.
– Я так понимаю, вы – командир этого отряда?
Салман Ильясов рассеянно кивает, протягивает кружку с чаем.
Горячая горьковатая жидкость – с привкусом солярки. Внутри Лики разрезает время неслышный таймер. Минута прошла, как один из бородачей ступил в темноту, пропустив вперед Айзу. Чернота здесь повсюду – стоит сделать лишь шаг от замаскированного в углублении огня. Три минуты. Пять.
Боковое зрение фиксирует прихрамывающую фигуру. Мужчина вернулся без Айзы, сел у дальней палатки, в узкой полоске пробивающегося света. Он протирает нож.
Салман умолкает:
– Что же ты не записываешь?
Проследив за направлением ее взгляда, он срывается с места, кричит на бойца.
Боевики довольно улыбаются, поясняют что-то по-чеченски недоумевающим Вахиду и Асланбеку, те возмущенно спорят.
Вернувшись, командир не считает нужным что-либо объяснять. Он продолжает интервью, говорит медленно, чтобы Лика успевала делать пометки в блокноте.
– Мы сами разыскиваем террористов. Ищем их по всей России. И будем их наказывать. Война идет за справедливость. Мы требуем прекращения геноцида чеченского народа. Пусть оккупационная сволочь убирается из нашей республики. Террористы – это русские. Ты что, не согласна?! – в голосе Салмана такое возмущение, что Лика понимает: не обуздала свою ненависть, она отпечаталась на лице явственно, неприкрыто.
– Я понимаю причины, которые заставили вас взять в руки оружие. Но буду говорить откровенно – думаю, мы же хотим откровенного разговора?
– Говори!
– Почему вы не воюете только с военными? В той же дагестанской больнице были ни в чем не повинные люди.
– Официально более сорока тысяч наших детей убиты и покалечены. Кто-нибудь о них помнит? И ответственность за это лежит на всем русском народе, который своим молчаливым согласием одобряет наше уничтожение.
Он хочет продолжать разговор и отмахивается от подошедшего парня. Но тот настаивает, показывает на Лику и снова бросает непонятные, взволнованные реплики.
– Приведи, – по-русски говорит Салман и смотрит на журналистку так, будто бы впервые ее увидел.
Оцепенение.
Вражеский лагерь, боевики, подошедшая к палатке полная женщина что-то объясняет присутствующим, и Лика отмечает: подозрением наливаются устремленные на нее темные глаза. Но все воспринимается со стороны, ирреально, отстраненно. Как кадры фильма в кинотеатре. Или телесюжет в новостях.
«Меня здесь нет. Я уже умерла», – ворочаются равнодушные мысли.
Резкая вспышка боли. Глаза лопаются. Чей-то кулак взбивает кровавую пену на лице. Трещат чеченские фразы, но уже негромко, едва различимо…
Удары прекратились так же внезапно, как начались.
Лика села на землю, пытаясь открыть глаза. Крик вырвался раньше, чем получилось осознать, что же произошло:
– Я не вижу! Я ничего не вижу!!!
Правый глаз все же разлепился, Лика нащупала его в теплой кровистой влаге – в глазнице, на месте, только бы не вывалился, неуютно ему там, некрепко, плохо. Больно!!!
Нечеткий контур ближайшей фигуры. Боевик брезгливо отирает руки о штаны, на бежевой форме остаются темные полосы.
Голос командира звучит слева. Салмана не видно, не видно, не…
Лика захлебнулась рыданиями, глаза щиплет, но – какое облегчение, узенькая щелочка слева.
– Не волнуйся, девочка. Моджахед погорячился.
Она сплюнула соленую землю и зашипела, как змея.
– Пого-о-рячился… Коне-е-чно…
Губы Салмана зло кривятся:
– Объясни-ка нам лучше. Вот в Москве купили твою газету. Почему там не напечатано статьи? Мы же сами читали ее. Как так вышло?
– Именно в Москве купили?
Страха по-прежнему нет. Радость. Пока думаешь – не так больно. И не бьют.
– В Подмосковье, – переговорив с испуганной женщиной, ответил Салман. – Это было после того, как она случайно увидела ту статью со снимком. На нем – ее родственник.
– У нас на Подмосковье спецвыпуск идет. С местными новостями. Основная часть тиража распространяется в Москве. И там новости – общефедеральные. Что касается снимка – так его дизайнер просто из Интернета взял. Сайты у вас хорошие, много информации, даже видео есть… Я вижу, вы меня подозреваете. Это понятно. Вы не знаете тонкостей производства газеты, поэтому вполне вероятно…
– Да уж, – перебил Салман с облегченным вздохом. – Показалось, еще один спецзаказ. От шурави.
Лика развела руками:
– Ну… прямо сейчас вы это никак не проверите. Попросите утром купить газету в Москве. У вас ведь наверняка есть там знакомые.
– У нас везде знакомые, – угрожающе заметил Вахид. – И руки у нас длинные. Так что имей в виду. Если что-то не так – то ты здесь не просто сдохнешь. Ты сдохнешь так, что поймешь – лучше бы не рождалась, понимаешь, да? И всей твоей семье не жить!
Салман дернул Вахида за рукав:
– Подожди. Не горячись. Завтра все выясним.
– А если завтра будет поздно?
Стремясь увести разговор от опасной темы, Лика всхлипывает:
– Хорошее же у нас интервью получилось, ничего не скажешь! И что мне писать после этого?! Глаза… так больно… и за что?
Салман спокоен, равнодушен:
– Нам тоже часто бывает больно, девочка. Спокойной ночи.
Холодный металл упирается между лопаток.
– Иди, сука!
Вахид вжимает пистолет так сильно, что Лика ускоряет шаг и спотыкается, падает на перегородивший дорогу предмет.
Айза равнодушно смотрит в проколотое звездами небо. Ее шею обвивает кровавое ожерелье.
Лика пытается встать на ноги, но они подгибаются. Руки, выставленные вперед, попадают в еще теплое перерезанное горло.
Вахид дернул ее за ворот куртки.
– Вставай! Завтра с тобой будет так же!
– З-за что? – зубы Лики выбивают дробь. – Ее убили? Она же мертвая…
Нет сил отвести взгляд от мертвого лица. Воронка ужаса затягивает глубже и глубже. Шею полосует острый холод – живую шею, теплую, как же Айзе было больно, бедняжке, Господи, мамочка, не хочу, не надо так со мной…
– Иди вперед!
Пистолет Вахида колотит по позвоночнику.
Лика шагает в темноте, чувствуя, как стынут ладони, выпачканные в темной крови Айзы.
Боевик подталкивает к черному провалу в горе.
– Лезь туда!
В пещере – хоть глаз выколи.
Лика нащупала сырой камень, присела на краешек, прислушалась, как журчит в глубине невидимый ручеек. В темноте заалела красная точка сигареты Вахида.
– Больше у меня никогда ничего не будет. Все закончилось, – обречено прошептала Лика, поглаживая сквозь волосы запрятанный передатчик. – Это конец.
* * *– Леночка! Спускайся к нам! Замерзнешь!
В обычном камуфляже, без погон с генеральскими звездами, заместитель руководителя Местного оперативного штаба выглядит непрезентабельно.
Дмитрий Павлов даже на какой-то момент подумал: «Чего этот мужик к Ленке цепляется? Дать, что ли, этой бусе по печени?»
Внутри БМП родные рожицы собровцев перетасованы с лицами ребят из эмвэдэшного подразделения «Россия». Молва не ошиблась, приписывая недавно созданной структуре особое финансирование. Экипировка и оружие «россиян» – обзавидуешься…
Иванов, особенно худой на фоне бронежилетов и разгрузок, вспухших боеприпасами, повторил:
– Леночка! Спускайся!
– Федор Алексеевич, оставьте, – Павлов, наконец, опознал генерала, чуть застыдился промелькнувших ранее мыслей: дед-то в штабе не отсиживается, – она всегда на броне ездит…
– Хорошо, что колонна ночью едет, – голос у командира «россиян» Игоря Докучаева неожиданно высокий. Сам – мощная мускулистая глыба, а говорит, как подросток. – Нас как-то днем выдвинули. Проехали три села – головной «Урал» рвануло на фугасе. «Чичи» что делают. Наши машины проходят – они стебли кукурузы жгут. Получается белый столб дыма. Из «зеленки» отлично видно. Сориентировались, козлы, просчитали маршрут, заминировали дорогу.
«Полазили “россияне” по горам, сразу видно. А у нас – первый опыт. Не наш профиль, черт возьми, – подумал Павлов, и сам себя стал успокаивать: – Потом, все разборки – потом. Пацаны, родненькие, только выживите. Вернитесь…»
Игорь рассказывает об устройстве лагерей незаконных вооруженных формирований, и собровцы обращаются в слух, даже Док, нервно жующий лаваш – вечно от волнения жрет как не в себя – прекращает шевелить челюстями.
